Маркс пишет о русской общине (1868): «В этой общине все абсолютно, до мельчайших деталей, тождественно с древнегерманской общиной. В добавление к этому у русских… во-первых, не демократический, а патриархальный характер управления общиной, и, во-вторых, круговая порука при уплате государству налогов и т. д… Но вся эта дрянь идет к своему концу» [62].

Неверны оба тезиса. Русская община отличалась от древнегерманской принципиально, и это было известно. У русских земля была общинной собственностью, так что крестьянин не мог ни продать, на заложить свой надел, а древнегерманская марка была общиной с долевым разделом земли, так что крестьянин имел свой надел в частной собственности и мог его продать или сдать в аренду. Ниоткуда не следовало в 1868 г., что русская община («вся эта дрянь») идет к своему концу. Напротив, она усиливалась по целому ряду причин. А возможность русской общины встроиться в индустриальную цивилизацию еще до народников предвидели славянофилы.

В представлении Маркса и Энгельса община повинна во множестве пороков русского человека. Вот, Энгельс пишет в 1893 г. о русской армии: «Русский солдат, несомненно, очень храбр… Весь его жизненный опыт приучил его крепко держаться своих товарищей. В деревне — еще полукоммунистическая община, в городе — кооперированный труд артели, повсюду — krugovaja poruka — т. е. взаимная ответственность товарищей друг за друга; словом, сам общественный уклад наглядно показывает, с одной стороны, что в сплоченности все спасенье, а с другой стороны, что обособленный, предоставленный своей собственной инициативе индивидуум обречен на полную беспомощность… Теперь каждый солдат должен уметь самостоятельно сделать то, что требует момент, не теряя при этом связи со всем подразделением. Это такая связь, которая становится возможной не благодаря примитивному стадному инстинкту русского солдата, а лишь в результате умственного развития каждого человека в отдельности; предпосылки для этого мы встречаем только на ступени более высокого «индивидуалистического» развития, как это имеет место у капиталистических наций Запада» [63, с. 403].

Описанный Энгельсом тип товарищеских отношений действительно стягивал людей в самобытный русский народ, «созидал» его, воспроизводил его в каждом новом поколении. В свою очередь, русский народ, выражаясь словами А.С. Панарина, «оказывается хранителем общинного сознания в эпоху, когда общинность репрессирована политически, экономически и идеологически. В этом смысле народ оказался великим подпольщиком современного гражданского общества» [59, с. 241].

Немецкие социал-демократы 20-х годов XX в. также отвергали российские преобразования, в которых социальным субъектом выступало крестьянство, они видели в этом след Бакуника и народников. Видный социал-демократ Г. Штребель писал в 1921 г.: «Если большевики и воображали, что русских крестьян можно… завоевать на сторону коммунизма и коммунистического способа производства, то они лишь доказывали вновь, что они обретаются в плену типичных представлений старого русского революционизма, которые составляют специфическую сущность бакунизма» (цит. в докладе Н.И. Бухарина в 1926 г. [64]).

Запад приветствовал реформы Горбачева и Ельцина, которые ставили целью сломать в России общинные отношения, переживавшие кризис модернизации, и сменить «цивилизационный код» России посредством радикальной вестернизации. Эти реформы, нанеся стране тяжелые травмы, забуксовали, что вызвало на Западе новый приступ русофобии.

А.С. Панарин пишет: «Современный «цивилизованный Запад» после своей победы над коммунизмом открыл «русское народное подполье», стоящее за коммунизмом и втайне питавшее его потенциалом скрытой общинности… В тайных нишах народной общинности находил укрытие жизненный мир с его до сих пор скрытыми законами, может быть, в принципе не переводимыми на язык прогрессизма» [59, с. 243].

Люди осознают себя как народ только в сравнении себя с другими народами («иными»). Прежде всего с теми народами, которые оказывают наибольшее влияние на их судьбу. Начиная с XVI в. главными иными для русских стали народы Запада, в целом — Западная цивилизация. С Запада приходили теперь захватчики, представлявшие главные угрозы для существования России. К Западу же русские относились с напряженным вниманием, перенимая у них многие идеи, технологии и общественные институты. По поводу отношения к Западу в среде самих русских шел непрерывный диалог и возникали длительные конфликты, так что даже появились два философских течения — западники и славянофилы.

Самосознание русских никогда не включало ненависть к Западу в качестве своего стержня. От такого комплекса русских уберегла история — во всех больших войнах с Западом русские отстояли свою независимость, а в двух Отечественных войнах одержали великие победы. Это укрепило и русское ядро, и ту полиэтническую нацию, которая складывалась вокруг этого ядра в XIX и XX вв.

За исключением части интеллигенции, в сознании русских не было комплекса неполноценности по сравнению с Западом. Да, многое есть у Запада, чем можно восхищаться, но есть и духовная пропасть, возникшая с отходом его от православного представления о человеке. Русские философы даже видели в этом трагедию Европы. Русский националист К.Н. Леонтьев, скорее западник, чем славянофил, высказал глубокую мысль: «И как мне хочется… воскликнуть не от лица всей России, но гораздо скромнее, прямо от моего лица и от лица немногих мне сочувствующих: «О, как мы ненавидим тебя, современная Европа, за то, что ты погубила у себя самой все великое, изящное и святое и уничтожаешь и у нас, несчастных, столько драгоценного твоим заразительным дыханием!» [15]

Но этот упрек с состраданием, которого Запад от русских мыслителей никогда не просил, так что оставим его.

Здесь для нас важнее тот факт, что и Россия была для Запада этнизирующим его значимым иным. Национальное и цивилизационное самосознание Европы во многом отталкивалось от образа русских (вообще россиян) и России. Этот образ рисовался, за исключением коротких исторических периодов, черными красками. Так возникла русофобия Запада — широкий спектр отрицательных чувств и установок по отношению к русским, от страха до ненависти. Она присутствует как важный элемент в основных идеологических течениях Запада и непосредственно оказывает большое влияние на отношение к России и русским и в массовом сознании, и в установках элиты и правящей верхушки. Поскольку Запад является в то же время «значимым иным» в формировании национального сознания русских, игнорировать этот фактор нельзя, он является важным качеством той «окружающей среды», в которой существуют Россия и русские.

Этот фактор надо изучать, следить за его динамикой, стараться на него воздействовать соответственно нашим национальным интересам, но при этом относиться к нему рационально, как и к другим факторам окружающей среды. Нельзя давать волю эмоциям и тем более исходить из эмоций при выработке своих установок и конкретных решений. Обижаться на русофобию, испытывать неприязнь к ее носителям, тем более отворачиваться от их «культурных продуктов» — глупо.

Западная русофобия имеет примерно тысячелетнюю историю и глубокие корни. Это большая и сложная идеологическая концепция, составная часть евроцентризма — лежащей в основе западного мировоззрения доктрины, согласно которой в мире имеется одна цивилизация. Эта цивилизация — Запад (не в географическом, а в культурном смысле). Он берет свое начало от Древней Греции и Рима (Античности) и прошел в своем историческом развитии единственно правильный путь («столбовую дорогу цивилизации»). Остальные народы («варвары») отстали или уклонились с этого пути.

Всякого рода фобии — страхи и ненависть к иным — стали с раннего Средневековья важным средством в формировании самосознания народов Запада. Это были прежде всего фобии к тем, от кого исходил вызов («варвары на пороге»), и к тем, кого Запад подавлял и угнетал — и потому ожидал угрозы, которая до поры до времени таится под маской покорности.