Я шел ночами, обходя деревни, поскольку не знал, кем они были заняты: то ли немцами, то ли русскими. Когда рассветало, устраивался на ночлег в амбарах, в покинутых жителями полусгоревших хатах, в скирдах соломы, а то и просто где-нибудь под кустом. Несколько раз я решался развести крохотный костерок подогреть еду. Когда хотелось пить, я жевал снег. Пока я шел, вокруг меня расстилалась бескрайняя белая пустыня. Как ни странно, особой физической усталости я не чувствовал, да и настроение было вполне бодрое. Но какими же ужасно далекими казались мой дом, мое детство…
Так я шел четыре ночи подряд. Уже занимался новый, пятый по счету, день, когда прямо перед собой я увидел стог сена. Несколько секунд спустя я заметил, как к нему направляется чья-то фигура. Я тут же упал на снег, и понял, что и неизвестный тоже заметил меня, потому что тут же упал на колени и вскинул винтовку. Миновало несколько секунд томительного ожидания, и он, не выдержав, крикнул, причем по-русски:
— Румын?
— Немец! — ответил я ему на том же языке.
— Я тоже немец! — донеслась до меня родная речь.
И мы побежали навстречу друг другу, радостно подняв вверх наши винтовки. Это была незабываемая встреча. Звали его Фриц, он был ефрейтором, пехотинцем и примерно моим ровесником. Как выяснилось, их подразделение постигла та же участь, что и наше. В живых остались двое, он и его товарищ, но и тот вскоре умер от ран, и Фриц был несказанно рад встретить в этой бескрайней степи живую душу, причем соотечественника.
В разговоре мы и не заметили, как совсем рассвело, и решили на день обосноваться прямо в стоге. Мы отрыли в сене нечто вроде пещеры на двоих, и стоило нам закрыть сеном лаз, как мы почувствовали себя в тепле и безопасности, и не прошло и нескольких минут, как мы видели десятый сон. Фриц растолкал меня около полудня. Снаружи что-то происходило. Как мы могли понять, прибыли русские, их было около взвода, и решили сделать привал прямо у нашего стожка, благо сена было для лошадей сколько угодно. Потом мы почуяли запах полевой кухни, это оказалось для нас настоящей пыткой. Затем забренчали ложки о котелки. Русские расположились вплотную к стогу, привалившись спинами к нему, и были буквально в метре от нас. Когда стемнело, сквозь сено мы заметили светлое пламя — красноармейцы разложили огромный костер. Мы опасались, как бы ненароком они нас не зажарили живьем — достаточно было одной-единственной искры, и нашему убежищу пришел бы конец. Потом они запели, причем пели хорошо, мы слышали, как они решили спрыснуть отдых, потому что уже очень скоро одного, того, кто, видимо, оказался слабее остальных, вырвало прямо у стога.
Привал красноармейцев затянулся на целых трое суток. Как мы пережили их, не берусь описывать — приходилось сидеть в кромешной темноте, ведь мы даже спичкой чиркнуть боялись. Переговариваться приходилось только шепотом, спать по очереди — на тот случай, если кто-нибудь захрапит, бодрствующий растолкал бы его. Когда они вилами подцепляли сено для лошадей, стог угрожающе колыхался, грозя завалиться. Еще бы немного, и мы остались бы без крыши, потому что сена они забрали немало. Нас мучил кашель, но мы боялись не то что кашлянуть, шевельнуться боялись. А уж об отправлении естественных потребностей лучше вообще не говорить… Воды у нас оставалось всего лишь бутылка, пить было почти нечего, если не считать коньяка. Короче говоря, нервы были на пределе. Пару раз мы с Фрицем даже сцепились, шепотом бранясь, заспорили, уж не сдаться ли нам в плен.
Вдруг — это было уже на четвертое утро — мы поняли, что русские отчалили. Я первым выбрался наружу и едва не ослеп — вокруг было белым-бело, но ни души. Вокруг стога была страшная грязища — лошадиные «яблоки», пустые консервные банки, всякий мусор. День был солнечный и морозный. Тут выбрался на воздух и Фриц. Мы, едва стоя на ногах от охватившей нас слабости, на радостях стали обниматься. Потом стали бегать наперегонки вокруг стога, чтобы размяться. И тут на нас напала смешинка — мы хохотали до упаду, хотя, собственно говоря, смеяться было нечему — ситуация, в которой мы оказались, была серьезнее некуда. Фриц попытался расчесать слипшиеся волосы, будто на вечеринку собрался. Я последовал его примеру, но чуть было не сломал расческу. Мы умылись, вернее, растерли лицо снегом, им же почистили зубы, а потом стали судорожно глотать его, и нас внезапно осенило, что главной причиной для ссор была жажда и ничего больше. Из-за охватившей нас тогда эйфории, мы не могли адекватно воспринимать действительность, дошли даже до того, что стали величать друг друга «богами». Одурев от радости, что живы, мы на остатках разложенного русскими костра решили устроить пиршество.
После этого мы снова двинулись в путь, и четыре или пять ночей прошли без каких-либо происшествий. На снегу намерзла толстая корка наста, хрустевшая под ногами. После отвратительного холодного дня, который мы провели, защищаясь от ветра в лесополосе, ближе к вечеру мы набрели на довольно большое село. Подобравшись к хатам как можно ближе, мы спрятались в канаве и стали прислушиваться. Доносились голоса, кто- то несколько раз прошел по деревенской улице, потом мы услышали немецкую речь. В конце концов, мы решили рискнуть — запасы провианта все равно были на исходе. Мы крикнули, что мы — немцы и что хотим к ним присоединиться. В ответ над головами просвистели пули, потом чей-то голос потребовал назвать пароль, естественно, мы его не знали и знать не могли. В ясном морозном воздухе прогремело еще несколько выстрелов. После этого нам было приказано встать и поднять оружие над головой. И тут снова над головами просвистели пули. Как позже нам объяснили наши новые камрады[20], мы шли как раз оттуда, где начиналась ничейная полоса, за которой расположились русские, так что приходилось быть настороже.
Подразделение оказалось боевой группой («Kampfgruрре»), разношерстной по составу и собранной из отбившихся, как и мы, от своих частей и подразделений горемык. Нам приказали доложить о прибытии полковнику Хеде, командиру данной группы. Стоило мне только увидеть этого полковника, сидевшего, завернувшись в одеяло, как я понял, что мы влипли. Когда он осведомился насчет моего внешнего вида — на мне была все та же позаимствованная на позиции румын шуба, а на голове меховая шапка, — отметив, что я одет не совсем по форме, если не сказать больше, пришлось снять шубу, под которой была немецкая шинель. Полковник выпытал все, что можно о наших бывших подразделениях, потребовал назвать соответствующие населенные пункты и поинтересовался, в курсе дела ли мы относительно того, что происходит у Сталинграда. Мы мало что могли сообщить ему, кроме того, что там хаос, паника и неразбериха. Произнеся слово «дезертирство», он пристально посмотрел на нас, намекнув на возможность попасть под военно-полевой суд. Но, будучи в нескольких тысячах километров от родной Германии, приходилось считаться с любой неожиданностью, так что нас под трибунал отдавать не стали, к тому же спешивший на помощь Паулюсу фельдмаршал Манштейн нуждался в живой силе, и нас срочно перегруппировали и вывели из подчинения полковника Хеде.
Боевой дух был на нуле. Циркулировали самые невероятные слухи, поговаривали даже о предательстве в высших эшелонах военного командования. Часто упоминали о генерале Зейдлице, конечно, о Паулюсе и полковнике Адамсе, который, как утверждали, и был автором сценария Сталинградской катастрофы. Естественно, не скупились на брань в адрес «генерала Мороза», но тех, кому на самом деле приходилось лежать сейчас мордой в снегу в Сталинграде, этот мифологический образ уже не убеждал. Естественно, сетовали на «слишком растянувшиеся линии коммуникаций» — мол, вон как далеко Германия от Сталинграда, но ведь и русским приходилось сталкиваться, по сути, с той же проблемой.
Нам повезло, и мы с Фрицем оказались в одном подразделении — в довольно бестолковой боевой группе под командованием одного гауптмана и насчитывавшей от силы сотню человек. Единственным нашим скарбом было оружие, да еще видавший виды грузовичок французского производства, кузов которого был забит до отказа железными бочками с топливом, пулеметами, провиантом и боеприпасами. Мы все больше убеждались, что нам несказанно повезло оттого, что русские пока что не успели очухаться от победы под Сталинградом и целиком были заняты решением проблем, чем и как срочно заполнить образовавшиеся после нашего панического отступления пустоты. Но как бы то ни было, они, похоже, на ходу учились воевать и побеждать. В ответ на наши боевые группы русские выставляли свои. Будь у них побольше танков западнее Дона, я не сомневаюсь, что они разнесли бы нас в клочья. Иногда нам попадались такие же группы, как наша, если они были достаточно малочисленными, то соединялись с ней. Самой серьезной проблемой стали внезапные ночные атаки русских.
