Я считаю до десяти, затем смотрю из-за его плеча. Она стоит с краю толпы, рядом с футбольной командой. Она кивает и улыбается всем, кто ее видит.

Какой-то парень подходит к священнику, и говорит ему что-то, возможно, объясняет, что ветер дует очень сильно и ничего не слышно.

Священник кивает, и кричит «Давайте помолимся!» Я утыкаюсь лбом в крепкую спину Элайджи.

Вдень, когда мы хоронили Нону Мэриган, я шла позади матери, она вскидывала руку каждый раз, когда спереди попадался выступающий корень какого-то растения, о который я могла споткнуться. Мне было тринадцать.

Мы прошли под умирающими дубами, проницательными воронами, шагающими по веткам, и ангелами, выглядящими, словно подростки, замороженными во мраморе, с паутинами, тянущимися с их голов к их хрупким плечам.

Нона ждала в своем гробу рядом с ямой, выкопанной у края кладбища, когда новая его часть только заполнялась могилами.

Она выбрала гроб и гимны, и молитвы. Она потребовала, чтобы люди отдали деньги в библиотечный фонд вместо того, чтоб принести ей бесполезные цветы. Всем дали буклеты, чтоб мы могли молиться вместе, но я не взяла. Мама плакала, не поднимая лица потому, что Нона не любила, когда кто-то утраивал сцены или истерики на публике.

Я была так ошеломлена видом слез, текущих по ее щекам, что я пропустила большую часть молитвы.

Могильщики сняли гроб моей бабушки так, словно он был наполнен перьями. Когда они опустили его в землю, призраки покинули его, словно бабочки, разлетевшись по кладбищенской земле.

Мраморные девочки шептали что-то, а призраки прокрадывались внутрь, прячась за моими ребрами.

***

Я открыла глаза. Священник все еще цитировал Библию. Лицо Элайджи было устремлено в небо, оно идеально-спокойное.

Мира со школы всхлипывала, ее отец обнимал ее за плечи. Моя мать стояла с опущенной головой. Ее губы шевелились. Я бы хотела знать, о чем она молится.

Миссис Пэриш уложила голову на плечо своего мужа, а он спрятал подбородок в ее волосах. Его руки обнимали ее хрупкие плечи, чтоб она не прыгнула в могилу вслед за дочерью. Лепестки роз отрывались, их уносил ветер. Некоторые уже были испорченны и навсегда унесены в небо.

Остальнаячастьскорбящих дрожала,поскольку штормспускалсявнизссевера.

Беспокойные облака призрачным водоворотом спускались вниз, и облепляла могилу.

«Аминь» закричал священник, и ветер заглушил его голос.

032.00

Игра окончена.

Человек в черном прокричал, что мы все приглашены в дом семьи, чтобы продолжить и помянуть Кейси, найти силу в друг друге.

Когда родители Кейси собрались уйти, моя мать остановила их и сказала что-то. Они подошли ближе и обняли ее, мать мягко похлопала их по спине.

«Похороны - это ужасно» сказал Элайджа, «В следующий раз мы будем играть в покер, клянусь. Пошли?»

«Рано. Я хочу посмотреть, как они ее закопают»

Он жует внутреннюю сторону щеки «Я подожду в машине. Мертвые люди заставляют меня чувствовать себя странно»

«Лиа!» ветер почти уносит ее голос, но все же это недостаточно тихо. Блядь. Она увидела меня.

Я прячусь за спиной Элайджа. «Не двигайся» он старается обернуться, но я обнимаю его сзади «Я имею в виду это»

«Что происходит? От кого ты прячешься?»

«Там моя мать»

Он снова начинает вертеться. «Почему?»

Я хватаюсь за его футболку, стараясь остановить его. «Прекрати вертеться. Нельзя позволить, чтоб она увидела меня»

Я толплюсь позади его спины, занавешивая лицо волосами. Автомобильные двери открываются и закрываются, двигатели заводятся, шины хрустят гравием.

«Поему нет?»

Второй раз, когда они обвинили меня. Второй раз, когда они заперли меня потому, что я была плохой, плохой, плохой. Мои родители хмурились, они разозлились, разозлились, разозлились.

Мертвые, сгнившее дочери оставляют после себя плохой запах, который тяжело смыть даже самым старательным уборщицам. Не важно, насколько они стараются. Мои родители обвиняли всех, туда-сюда, обвиняли Лию, они обвиняли больную и истощенную Лию, в том, что это ее вина, ее ошибка, ошибка, ошибка. Моя мать хотела быть боссом, Доктором Мэрриган, главной, а не Матерью Больной Лии. Это не работало.

Доктора клиники вырыли ров вокруг меня и сказали, что она не может переплыть через

него, она должна была ждать, пока я сама не приглашу ее на разводной мост. После этого она пропустила пару приемов семейной терапии. Она пыталась объяснится, но мои уши были забиты пастой, хлебом, и молочными коктейлями.

Я хромала рядом с другими тряпичными куклами, которые на самом деле были живыми девочками. У одной в животе была пластиковая дверца, через которую она питалась, не используя при этом своего рта. Когда она злилась, она просто могла выбросить еду из своего живота, хлопнуть дверцей и закрыть себя снова.

Я должна был побрить свои пушистые ноги перед медсестрой так, чтобы случайно не задеть вену. Когда я стала розовым, лысым мышонком, она убрала бритву.

Я свернулась в своей коробке, заполненной опилками и, закрыла свое лицо холодным хвостиком-веревочкой. Хвостик хитро повернулся вокруг коробки, достал таблетки, выдав немного мне: мои сумасшедшие леденцы, нежно-голубые и серые для сна.

Они экспериментировали надо мной неделями. 089.00. 090.60. 093.00. 095.00. они

наполнили Лию-пиньяту сыром и хлебными крошками. 099.00. 103.00. 104.00. 105.00.

106.00.

Они отпустили меня в 108.00, связанную тремя кольцами, которые уравновешивали полученные здесь уроки: система питания, назначенная мне, распорядок дня, и магические заклинания, способные лишить меня негативных мыслей.

Я отказалась возвращаться в дом матери. Я была для нее проблемным ребенком, занозой, мешающей ей, и потому я решила уехать и жить еще где-то. Она попыталась со мной поговорить, но я подняла опущенные мосты и поставила там охрану, отгородившись от нее.

Доктора дали папе и Дженнифер застегивающуюся сумку, наполненную звенящими бутылочками с сумасшедшими таблетками, идеальными маленькими кастаньетами, звенящими, звенящими, звенящими.

Элайджа хрустит суставами «Почему ты не хочешь видеть мать?»

«Ты любишь своих родителей?»

«Я люблю маму. А папа бил меня. Потом выгнал»

«Прости»

«Эй, выше нос. Мы должны осторожно уйти отсюда»

Он медленно поворачивается, закрывая меня своим телом так, чтоб оно находилось между мной и глазами моей матери.