И вот так шел разговор, то с одной, то с другой стороны, поверх пылающих ясеневых поленьев и сквозь дым очага, и наши слова накладывались на ветер, гудящий в Андеридском Лесу.
Саксы выбрали того седобородого воина (как я полагаю, за накопленную с годами мудрость), чтобы он говорил за всех, — изможденный старик с седыми косматыми бровями, из-под которых смотрели желтые, словно волчьи, глаза, и с мелькающими в бороде длинными желтыми зубами, которые тоже были похожи на клыки старого волка.
— Мы побежденные, а вы — победители, — сказал он. — Поэтому наше дело — просить вас о милосердии, а ваше — проявлять его.
Но он не столько просил, сколько требовал.
Я наклонился вперед, положив руки на колени, и уставился в его гордое старое лицо.
— Я думаю о горящих фермах и о монахинях, зарезанных, как скот, на ступенях алтарей, — сказал я. — Я думаю о живых людях, искалеченных на полях утихших сражений. Я думаю о девушке, которую я видел однажды, чей дух был изгнан из тела не одним насилием, но многими. Какое милосердие проявляли вы, когда ваша рука была рукой победителя?
С обеих сторон очага послышался глухой гул голосов. Старик едва заметно пожал плечами.
— Война есть война. Ну хорошо, мы не просим о милосердии, мы предлагаем сделку.
— Сделку? — переспросил я. — Вы говорите о сделке со мной?
— Сделку, которая будет выгодной для нас обоих. Она такова, милорд Артос. Ты дашь тем из нас, кто остался в Британии (высокие боги знают, что нас теперь несколько меньше, чем было), позволение продолжать жить на прибрежных землях, где были наши первые поселения; дашь нам поля, и леса, и общественные выгоны, необходимые для наших нужд; а мы, в свою очередь, обязуемся сохранять эти самые выходящие на юг и на восток берега в безопасности от набегов других из нашего племени.
— Кажется, я когда-то уже слышал подобную байку, — сказал я. — О, скажите же мне, неужели в вашей стране, за Северным и Узким Морями, это распространенный обычай — чтобы охотник приглашал волка к себе на порог?
Желтые волчьи глаза старого воина коротко, одобрительно блеснули.
— И, однако, волк, приглашенный на порог, согретый у очага охотника и время от времени получающий из его рук кость, может со временем стать все равно что сторожевым псом и набраться смелости, чтобы отгонять от дверей дикую стаю.
— Так думал Лис Вортигерн, сорок лет назад.
Среди собравшихся за спиной старика саксов промелькнуло легкое, тут же прерванное движение, и я, подняв глаза, чтобы встретить взгляд того, кто его сделал, — высокого рыжеволосого человека, который стоял, прислонившись к стене, немного в стороне от всех остальных, словно заявляя, с какой-то даже бравадой, о своей осведомленности в том, что этот разговор о сделках не имеет к нему никакого отношения, — заново увидел у него на горле между медью юношеской бородки и золотом его гривны, только что затянувшийся шрам. Я испытал нечто вроде шока, увидев Сердика у очага совета, хотя к этому времени уже знал, что мой клинок каким-то образом не задел жизненно важную точку. Думаю, первый взгляд на лицо, которое ты видел в последний раз в тот момент, когда наносил удар, который считал смертельным, всегда немного похож на встречу с призраком.
Мерцающие серо-зеленые глаза вспыхивали гневом при любом упоминании о его отце, и, однако, я видел, что он принял мой намек, потому что знал, так же хорошо, как и я, что он был справедливым.
— Вортигерн был одним человеком, а Артос Медведь — это совсем другой человек, — сказал старец.
— С твоего языка капает мед, отец, — насмешливо отозвался я.
И он с внезапной обидой покачал головой, резко кашлянув, когда по его лицу скользнул клуб дыма.
— Нет-нет, я говорю то, что знают все. Вортигерн был одним человеком, и Хенгест знал это; Артос — это другой человек, и мы, короли и вожди, пришедшие после Хенгеста, тоже знаем это. Мы — не глупцы!
И я, глядя сквозь рассеявшийся дым в свирепые, воспаленные глаза старика, понял, что он-то, по меньшей мере, не из тех, кто льстит королям.
— И, однако, будь я даже самим Таром, Воденом и первым Цезарем в одном лице, зачем мне прибегать к этому крайне опасному средству и оставлять Хенгестово племя в пределах моих границ, когда моих сил хватит на то, чтобы сбросить его с последнего мыса в море?
— Потому, что в тысячемильной береговой линии, обращенной к саксонским, англским и ютским землям, линии, которая постоянно нуждается в защите, на которой необходимо постоянно проявлять бдительность и поддерживать заслон из щитов, в то время как со спины подползают скотты со своими длинными ножами, — в ней, вероятно, есть своя опасность. Я знаю ту землю, откуда мы пришли, от Манопии и устья Ренуса до северного побережья Ютлэнда; я помню скудные урожаи, и море, разливающееся между промокшими насквозь островами, и народ, сбившийся слишком тесно для того, чтобы убогая земля могла его прокормить, и я говорю тебе, что пока ветер будет дуть с севера или с востока, мой народ, и саксы, и юты будут высаживаться на этих более плодородных берегах, — его лицо на мгновение смялось в массу резких, словно прорубленных мечом морщинок, что было у него ближайшим подобием улыбки. — Этим летом не только мы потеряли хороших воинов.
Я молчал, опустив подбородок между сжатыми кулаками и слыша, как ревет ветер, налетающий с болот Андериды; и я знал, что то, что сказал старик — правда. Я знал это уже долгое время, а иначе не сидел бы здесь сегодня, не просил бы Флавиана привезти сюда сына. Если бы я все еще был тем человеком, которому Амброзий подарил свободу и меч, думаю, меня вообще бы здесь не было, мне ничто не казалось бы возможным, кроме как сбросить последнего варвара в море. Но у меня уже появились первые седые волосы…
— Скажи мне, почему я должен доверять тебе хоть на один ноготь? — спросил я наконец, отнимая лицо от рук.
— что ж, я скажу тебе: вон там…. — он дернул головой на юго-восток, в сторону Дубриса, — вон там я однажды видел крылатую лошадь, вырезанную над воротами, и кто-то сказал мне, что это символ Второго легиона, который стал в этом месте и потому отметил его как свое собственное. Так вот, откуда Второй легион набирал своих людей?
Одно долгое мгновение я молча смотрел на него.
— Из племен с берегов Ренуса, — медленно сказал я.
— Из племен с берегов Ренуса. Ай-и! Я слышал также, что великий Магнус Максимус, прадед господина, служил какое-то время со Вторым легионом и любил его и что задолго, задолго до этого сам император города Рима пожаловал этому легиону имя Августа; и никто, как мне кажется, не обвинял Второй легион в нарушении верности!
И это тоже было правдой.
И я кое-что узнал и кое-что потерял, старея, — потому что в тот вечер я чувствовал себя старым, и груз сорока и пяти зим тяжело лежал у меня на плечах, словно к нему добавилась еще пара десятков. И потому я принял свое решение, хотя пока что ничем не показал этого окружающим меня людям. Это было решение, которое оказалось благоразумным, хотя я знаю, что многие из моего собственного племени считали его сумасшествием; и когда нагрянула черная беда, то пришла она, в конечном итоге, не с саксонских берегов, не от людей, с которыми я заключил сделку в тот день.
— Мне думается, что то, что ты говоришь, — истинно и в чем-то мудро, — сказал я наконец. — Да будет так, давай поподробнее рассмотрим этот вопрос о сделке между твоим и моим народом.
После этого было много обсуждений, много споров, в течение которых писцы ждали, пока им можно будет записать договор, а за дверью тем временем вспыхнул и погас между деревьями золотистый закат, и свет от горящих ясеневых поленьев начал врезаться в сгущающиеся тени. А потом наконец дискуссия была закончена, и я встал, чтобы изложить окончательные условия, пока писцы скрипели перьями по своим пергаментам — тихий, торопливый, похожий на шуршание насекомого, звук. Я говорил о границах и территории племен, о землевладении, в ярдах площади на одного человека, о правах на леса и воды, на пастбища и на охоту с копьем, а также о военной помощи, которую они должны были оказывать взамен. («Берега от Портус Адурни до Метариса мы будем охранять от всех вторжений, — сказал, посовещавшись со своими соплеменниками, престарелый воин, говоривший за всех, — но ты не должен требовать от нас, чтобы мы подняли свои копья в любой другой вашей войне в любой другой части Британии». И я согласился, потому что это показалось мне достаточно честным.) И все то время, что я говорил, что-то стенало у меня в голове, глупо изумляясь мне самому и тем словам, которые я отмерял подобно человеку, выдающему стрелы из корзины. Норфолк и Саутфолк, восточные англы, и Саутсэкс, и королевство кантиев, я разобрался с ними всеми по очереди — насколько это можно было сделать, прежде чем согласованные границы будут вычерчены во всех подробностях.
