Человек поскребся в окно.

– Миссис Аверс? – Судя по голосу, староват для киллера. – Есть тут кто-нибудь?

– Мистер Пэйн? – От безмерного облегчения я вновь едва не пустила слюни. Он выдохнул с не меньшим облегчением. Неужели для него так важно застать меня дома? – Мистера Аверса сейчас нет дома. – Я нехотя приблизилась к двери, сжимая ладонями гудящие виски. – Мне что-то нездоровится.

В доме царила такая тьма, что разглядеть меня он не мог. Все же я инстинктивно одернула платье и вытерла подбородок.

– Простите, я... я вовсе не хотел вас беспокоить, миссис Аверс...

Уходить он не собирался. Прочь, Пэйн, прочь.

– Мне правда нехорошо, мистер Пэйн. Как бы вы не заразились.

Горло драло наждаком. Я нащупала на полу у дивана бутылку и прополоскала глотку остатками коньяка. Пэйн по-прежнему стоял на крыльце.

– Мистер Пэйн...

– Моя жена умерла сегодня.

– Подождите.

Выглядел он так же плохо, как и я. Мы сели в кухне. Мистер Пэйн смотрел на свои руки, я – на него, и, не знаю почему, мне вдруг захотелось его накормить. Я заварила чай, вытащила овсяное печенье с изюмом. Пэйн выложил на стол то, что я впотьмах приняла за чемодан. Альбом с фотографиями. Узловатые пальцы ласково, будто спину преданной собаки, погладили кожаный переплет.

– На самом деле я вас хотел повидать. Я читал миссис Пэйн все ваши заметки. Вы здорово пишете, весело. Она когда слушала, всегда улыбалась, а в последние недели у нее было не так-то много поводов для радости...

Тут его прорвало, руки затряслись, хлынули слезы. Пэйн неловко зашарил по карманам, вытащил большой платок в белую и зеленую клетку.

– Ну, ну...

Я гладила его поникшие плечи, бормотала какие-то бессвязные междометия. Он и не ждал разумных слов – ему нужно было только сочувствие. Я с новой силой переживала сострадание, это давно забытое чувство, такое простое и всепобеждающее. Наконец Пэйн вытер лицо, высморкался и спрятал платок.

– Понимаете, я никогда не просил для себя, только для...

Он осторожно открыл альбом. Я и не сомневалась, что на первой странице увижу свадебное фото. Разве не так начинаются все семейные альбомы? Но Пэйн с женой сумели вместе дойти до самой последней страницы, а вот это уже редкость в наши дни.

– Она красивая.

– Не то слово. Бывало, чем дольше на нее смотришь, говоришь с ней, тем прекраснее она кажется. В жизни никому не пожелала зла, не сказала недоброго слова...

Страница за страницей, он перелистал передо мной всю их жизнь. Она не была легкой и безоблачной, но они словно не замечали ни бедности, ни трудностей. С началом болезни миссис Пэйн альбом обрывался. Старик закрыл его, прижал ладонями.

– Я не вправе ни о чем вас просить, но, может, вы написали бы о ней в своей газете?.. Хоть несколько слов, какая она была...

Я мягко накрыла его усталую, в темных пятнышках руку своей ладонью.

– Обещать не могу, но постараюсь.

Потом уточнила кое-какие детали, события, важные даты. Пэйн отобрал несколько фотографий и тяжело поднялся со стула.

– Похороны завтра, и я был бы очень благодарен вам и мистеру Аверсу, если бы...

– Я обязательно приду. Но мистера Аверса, к сожалению, нет. Уехал в Спрингфилд по делам.

Подлец!

Я проводила Пэйна до самой ограды, он ушел, унося с собой воспоминания и остатки печенья.

По счастью, дежуривший сегодня в редакции Бэллис оказался на месте.

– Хочу дать в завтрашний номер маленькое эссе об одной женщине.

– Кто она?

– Просто больная старуха.

– Старуха... И что?

– И больше ничего. Приткнешь мою статью?

– И все-таки, она что-то совершила?

– Чудо, Бэллис. Целых сорок лет оставалась единственной, любимой и желанной для своего мужа.

Он присвистнул.

– Все бы новости были такими... Тащи свое эссе, Марлоу, дам его на первой полосе.

– Спасибо. Принесу с утра пораньше.

– Надеюсь, успеешь к дневному выпуску.

Я положила трубку и попыталась встать. Куда там. Во всем теле не осталось ни единой мышцы. Вдобавок меня преследовал собственный запах, пыльный и кислый. Я заставила ноги добрести до ванной.

Шесть плотных струй разом ударили со всех сторон. Снова и снова я намыливалась, терла себя губкой и смывала пену. Растертая кожа начала гореть. Я словно избавлялась от въевшейся в поры мерзости последних месяцев моего супружества.

Упругие струи воды щекотали живот и бедра, смутно напоминая о позабытых ощущениях.

Я усмехнулась. Может, почаще принимать душ? Или купить батарейки для нового трехскоростного вибратора. Или позвонить Маку. Нет. По редакции упорно гуляли слухи, что у Мака появилась подруга. Дерьмо. Дважды дерьмо.

Я переключила душ. Вкрадчивые поглаживания воды сменились мощными, сшибающими с ног потоками. В голове еще бродили остатки “Наполеона”, прорываясь наружу полузабытым мотивчиком. Вместе с непритязательной мелодией в памяти всплыли и дурацкие стишки. “Старый Пэйн, очкастый дятел, задолбал ты нас, приятель. Трам-пам-пам, о-о-о, да-а-а! Так прощай же навсегда-а-а!” Откуда это? Ах да, любимая песня Фрэнклина. Его, не моя.

Я выключила воду и ткнулась лбом в скользкую кафельную стену, припоминая идиотскую песенку. Может, я что-то напутала? Но в голову упорно лезли те же слова. Воочию увиделось утро, когда песенка прозвучала впервые. Джейсон и Рикки покатывались со смеху, слушая отца. С тех пор минуло несколько месяцев. Получается, дело Пэйна разрешилось давным-давно. Почему же несчастные старики до сих пор не увидели своих законных денег? Неужели страховая компания столько времени выписывает чек?

Я потянулась за полотенцем. Если дело закрыто, почему Фрэнклин ничего не сказал Пэйну? Бред какой-то. Ладно, пускай страховку нельзя получить сразу. Но узнай Пэйны, что деньги на подходе, как бы это облегчило их жизнь.

Наспех одевшись, я прошла в кухню и приготовила крепкий кофе. Что, если Фрэнклин боялся раньше времени обнадеживать Пэйна? Хотел сначала получить деньги на руки... Пэйн, наверное, кружил бы вокруг офиса Фрэнклина, дожидаясь своего чека. А тому такой поворот вряд ли понравился бы. Куда проще до поры до времени помалкивать о чеке и подкидывать Пэйну деньжат из своего кармана. А может, адвокаты вообще обязаны все скрывать даже от клиентов – до полного завершения дела?..

Или все проще. Фрэнклин – чтоб ему провалиться на выборах с разгромным счетом! – получил деньги и просто-напросто “забыл” сообщить об этом Пэйну.

Протрезвей, Барбара! Фрэнклин, конечно, законченная дрянь, но не вор же он, в конце концов. Разве можно прожить с человеком восемнадцать лет и не догадываться, что он вор?

С чашкой кофе в руке я прошла к компьютеру. Монитор ожил, призывно замигал курсор. Писать. Писать. Писать. Сигарету бы. Пара затяжек – и истерическое возбуждение переродится в душевный подъем. Сгодилось бы и пожевать чего-нибудь, но в доме ни крошки. И за каким чертом я отдала Пэйну все печенье?

Творческий зуд становился невыносимым, но я попросту разучилась связывать слова в предложения без допинга. Сядь, Барбара. Сейчас бы закурить. Пальцы нащупали телефон. Задам несколько вопросов Фрэнклину. Где он? В Спрингфилде? Ну да, как же. Объезжает кобылу с белым хвостом. Небольшое деловое совещание для двоих. Выставить себя одуревшей от ревности дурой? Не дождетесь, милые Фрэнки и Эшли.

Я села за компьютер и быстро набрала заголовок: “ЛЮСИНДА ПЭЙН”. План дальнейших действий созрел сам собой. За ночь напишу статью, утром заброшу ее в редакцию и загляну в контору Фрэнклина – сообщить его служащим о смерти их клиентки, миссис Пэйн. А заодно ненавязчиво пошарю в бумагах.

Только во втором часу ночи я рухнула в постель. Измочаленная, словно по мне промчался табун лошадей на шипованных подковах. Сон никак не шел, я металась по кровати, а в голове пульсировало: “Сукин сын, Фрэнклин, сукин ты сын!”

Через полчаса я снова сидела за компьютером, разбирая заметки для будущих статей. Но одна мысль так и не выходила из головы: почему Фрэнклин скрыл от Пэйна правду? К четырем часам буквы на экране заплясали тарантеллу. Я выключила компьютер и еще долго сидела, опустошенная, глядя на погасший монитор.