По утрам я всегда отчаянно мерзну, вот и сейчас пальцы-ледышки, не слушаясь, скользили по холодному металлу дверной ручки.

Палата 235, пациент Куинлин, Сара-Джейн. Сколько еще дней – или часов – провисит здесь эта табличка? Сигарету, срочно! Ладно, перебьешься. И восьми нет, такая рань! В больничном вестибюле я прождала лифта ровно шесть сигарет – высмолила до самого фильтра, и что толку? Даже привкуса не осталось, лишь бледная тень воспоминания.

Что ж, надо взять себя в руки – и вперед! Прочь отчаяние, ужас и боль. Только бы не раскиснуть, не растечься потоками бессильных слез. Я должна сдержаться. Должна изображать непрошибаемую оптимистку. Стоит только стереть с лица улыбку, и демоны тут же выберутся из черных углов, куда я каждый день из последних сил их загоняю.

Я открыла дверь. Темно. Запах смерти, казалось, пропитал тут все насквозь. Задержав дыхание, я осторожно проскользнула мимо кровати, где спала моя любимая подруга, к окну, чтобы впустить хоть тонкую струйку ледяного февральского воздуха.

За шторами была припрятана коробка с ароматическими палочками. Я пошарила в ней – осталось всего три. Идиотка, не догадалась захватить еще одну упаковку. Бог даст, может, успеется? Я пристроила благовоние на подоконнике. Спичка плясала в пальцах, верткое пламя нехотя лизнуло палочку. Занялся крохотный живучий огонек, сразу разгоревшийся назло промозглому сквозняку. Я жадно втянула дымок, напоенный мускусом.

За моей спиной прошелестел голос Сары-Джейн, вернее, эхо – все, что осталось от некогда веселого голоса:

– Хочешь... нас отсюда... выкурить?..

– Валяешься в постели, лежебока? – Я постаралась, чтобы слова мои прозвучали как можно бодрее.

– Ночь любви... Шевельнуться не могу...

Даже эти две фразы вымотали ее, и глаза подруги устало закрылись. Я подошла и нежно погладила ее пылающий лоб. Кожа да кости, живой скелет.

– Подцепила Роберта Рэдфорда?

Сара-Джейн слабо повела головой. Над висками шевельнулись невесомые прядки – ярко-рыжие, они горели на бескровной коже как отблески роскошных тугих кудрей, которыми она когда-то гордилась.

– Не угадала? Так кто этот счастливец? Дуглас? Иствуд? Арнольд-Жан-Клод Шварцен-дамм?

Дрогнув, приподнялись веки, запавшие глаза блеснули. Я узнала прежний взгляд, живой, искрящийся. Она все еще боролась. Слова прошуршали, точно палые сухие листья:

– Вуди Аллен.

– Ах ты, извращенка!

Моя рука сама потянулась к столику у изголовья кровати, нащупала мягкую детскую щетку для волос. Только не застыть скорбящей коровой, не ждать, когда боль стиснет сердце. Давай, Барбара, займись чем-нибудь, двигайся! Твои бесы не спят, они всегда наготове, а неподвижную цель поразить куда легче.

– Красота – это так скучно! – Томно тянутся гласные. Только манера говорить невидимой нитью связывала эту угасающую женщину с юной кудрявой южанкой из Луизианы, с которой я когда-то подружилась.

– Выходит, и я тебе наскучила? Вот спасибо, удружила. – Я осторожно провела щеткой по ее жидким рыжим перышкам.

– Не очень-то задирай нос, дорогуша, – еле слышно произнесла она. – Я ведь еще помню, как он эдаким крючком свисал у тебя до подбородка.

– Тогда уж договаривай. Сама знаешь, не блажь уложила меня под скальпель хирурга. – И я продемонстрировала себя в профиль с самой выигрышной стороны, постаравшись фыркнуть как можно надменнее. – Это была неотложная операция по исправлению искривленной носовой перегородки.

– Как ты длинно оправдываешься.

– Нос был еще длиннее.

Привычные шутки давних подруг... На губах Сары-Джейн появилось подобие прежней улыбки, и рана в моем сердце вновь принялась кровоточить.

– Ладно, убедила. Скажем так: мужская красота – вот что действительно скучно.

– Непременно настучу твоему мужу, – шутливо пригрозила я и запоздало прикусила язык.

– Сперва отлови его. – Во взгляде подруги мелькнула горечь. – Бедняга день-деньской в трудах, в бегах...

Она снова уронила веки, будто телефонную трубку повесила. Ваши три минуты истекли. Для продолжения разговора внесите еще... Что, что мне внести? Пожалуйста, еще минуту! Счастье, что она может отдышаться, но как же мучительно жаль времени, которое отнимает у нас ее усталость.

Я неслышно положила щетку на столик и приступила к ежеутреннему священнодействию. Если разложим все вещи Сары-Джейн точно так же, как вчера, то украдем для нее еще один день. Сначала возьмем кокетливые шлепанцы с отделкой из перьев марабу – очень милые, с изящными каблуками, – поставим их у кровати. Нет, не так, на два сантиметра дальше! Теперь свернем втрое – и обязательно вдоль! – атласный пеньюар от Диора и аккуратно разложим его в изножье кровати. Пусть со вчерашнего дня никто и не притронулся ни к тапочкам, ни к пеньюару, ритуал отменять нельзя.

Мой муж Фрэнклин говорит, что это мания. Я же предпочитаю называть это аккуратностью. Правда, когда Фрэнклин дома, я ухитряюсь подавлять свою страсть к уборке – уже сколько лет!

Сару-Джейн моя возня не раздражает – даже в те светлые дни, когда у нее хватает сил заметить ее. Выдвинув ящик столика, я пересмотрела его содержимое. Деньги на газеты не тронуты – Саре не удержать газету в руках. Крохотный плоский телевизор по-прежнему закрыт – ей слишком трудно смотреть на экран. Пачка “Кэмел” не распечатана. При мысли об одной-единственной глубокой затяжке желудок свело, словно в предсмертной судороге. Рефлекс почище, чем у собаки Павлова. Я прожила без сигареты добрых пятнадцать минут – иначе говоря, лет эдак с тысячу. Смогу протянуть еще немного? Ну разумеется. Хочу надеяться...

Под сигаретной пачкой оказались четыре газетные вырезки. Моя колонка “Спросите Барбару” – по статье на каждую неделю больничного заключения Сары-Джейн. Кроме нее, ни одна живая душа в этом мире не прочитывала мою писанину от первой до последней буквы, не считая, конечно, меня самой. Что ж, и один читатель – уже неплохо.

– По-моему, голубые ленточки сегодня в самый раз, – сказала я, раскрывая обувную коробку. Легкая картонка была набита всякой мишурой, которую я успела натаскать за минувший месяц. Подношения Раку Легких, Великому и Всемогущему, чтоб его! Надушенные ленты для волос. Господи, не отнимай у меня подругу!Розовато-телесный тональный крем для серых щек. Я тебя никогда ни о чем не просила!Пригоршня забавных побрякушек, чтобы хоть немного развеселить ее. У меня нет и никогда не было настоящей подруги, только она!

Подмигнув Саре-Джейн, я перерыла всю коробку и выискала две узкие полоски желтого атласа.

– А кто тут рассуждал про день голубых ленточек? – удивилась она.

– Эти как раз голубые.

– Желтые...

– Боже, куда подевались твои глаза? Срочно лучшую бригаду хирургов-окулистов! – Я сунула мягкую атласную полоску ей под нос. – Нюхай!

Сара-Джейн сготовностью вдохнула.

– Точно! Голубые.

– Так-то. Не верь глазам своим, Сара-Джейн. Вся жизнь – одна сплошная иллюзия.

Вновь повисло молчание. Веки ее в сетке тончайших сосудов походили на прозрачные крылья мотылька. Передохнув, она заговорила, с трудом проталкивая слова через хрипы в легких:

– Говорят, есть такой народ... Умирающий меняется одеждой с кем-нибудь из здоровых. И вот... – она отдышалась, – приходит за ним Смерть, а узнать его не может. И что ты думаешь? Валит назад как миленькая.

Я задумалась.

– А почему Смерть не прихватывает другого хитреца, здорового?

– Ну как же? Он ведь не болен. Смерть извиняется за ошибочку да и сматывается.

– Сара-Джейн Куинлин, да ты просто мошенница. Я давно подозревала, что тебе нельзя доверять. Прикинулась бедной больной овечкой, а сама нацелилась на мою новую тряпку? Это же первый Унгаро в моем гардеробе! И ты надеешься выменять его на свой больничный халат?