– Кэтлин?..

По кухне словно тайфун пронесся – стулья валяются кверху ножками, всюду осколки, рассыпанные крекеры, раскрошенные макароны, все белым-бело от мучной пыли. И посреди этого хаоса Кэтлин, растрепанная и неистовая, сущая валькирия, с увесистым фаянсовым блюдом в руках. Она развернулась ко мне, сверкая глазами на перекошенном лице, и выкрикнула:

– Пит меня бросил!

Блюдо со свистом пронеслось через кухню и вдребезги разлетелось, врезавшись в холодильник – прямо в фотографию смазливого мужика, прицепленную к дверце. Магнит в форме орехового кренделька, очень убедительно исполненный, пробудил во мне аппетит, и я едва не подавилась предельно глубоким вздохом.

– Неблагодарный подонок! – бесновалась подруга. – Дебил!

Из соседней комнаты робко выглядывали бледные от испуга мальчик и девочка. Я энергично замахала на них, и дети юркнули за дверь. Их мать продолжала поливать фотографию грязью:

– Даже в глаза мне взглянуть не посмел! Запиской отделался, трус!

От моих уговоров она отмахнулась, как от жужжания назойливой мухи:

– Не суйся, я с ним еще не покончила! Вонючая жабья блевотина!

И Кэтлин, метнувшись к распахнутым настежь подвесным шкафчикам, принялась методично опорожнять очередную полку. Гамлетовский подход – в ее помешательстве была своя система. Держась подальше, я поставила у плиты стул и уселась досматривать представление. Акт первый с участием стекла и хрусталя я пропустила, зато аттракцион “Летающие суповые тарелки” застала в самом разгаре.

Судя по точности и силе бросков, занятия в “Наутилусе” не прошли даром – Кэтлин находилась в прекрасной форме. Но когда дело дошло до запыленного скарба с самой верхней полки – разрозненных кофейных чашек, древних молочников, деревянных мисок для пикников и прочего хлама, – даже ее натренированная тренажерами рука утомилась и повисла бессильной плетью. Кэтлин попробовала пустить в ход левую руку, но позорно промазала. Ее слепое бешенство явно выдыхалось. Целых полминуты прошло в благословенной тишине, пока она прицеливалась и примеривалась, замахиваясь расписной глиняной сахарницей. Хрустя черепками, я подошла к ней, мягко отобрала сахарницу и, обняв за плечи, увлекла в соседнюю комнату.

– Все, тайм-аут. Битва с суповыми мисками порядком тебя измотала.

Я усадила Кэтлин на огромный диван, пошарила в серванте и нашла действенное лекарство – бутылку виски. Прикинув, плеснула от души – с полстакана. Кэтлин замотала головой:

– Ни за что! В желудке все это станет голым сахаром.

Я насильно сунула ей стакан:

– Плевать! Пей давай.

Кэтлин покорно зажмурилась и хлопнула виски одним махом. Пока она отфыркивалась, скрипнула дверь и в комнату пробрались дети. Я собралась выпроводить их поделикатнее, но Кэтлин утерла ладонью лицо и распахнула объятия. Дети бросились к ней. Она прижалась щекой к одной макушке, нежно взъерошила другую.

– Давно пора поменять эти старые страшные тарелки, правда?

Дети рассмеялись. Тарелок в доме не осталось, зато мамочка – вот она, рядом, целая и невредимая. Кэтлин поцеловала их.

– Простите, мои милые, что напугала вас. Я не хотела, честное слово. Понимаете, просто... о черт! Ну, в жизни не всегда все идет гладко, вот и все. Пит ушел, и мне очень горько. Я буду скучать по нему.

– Я тоже, – печально вздохнул мальчик и уткнулся в мамино плечо.

Они так нежно и крепко обнимали друг друга, что у меня горло перехватило. Вот бы мои дети были рядом. Я задыхаюсь от того, что не могу обнять их, утешить, ободрить.

– Ты не волнуйся, мама, я папе ничего не скажу, – прошептала девочка. – А то он скажет: “Ну вот, я так и знал”.

Кэтлин потрепала дочь по волосам:

– Эй, здесь нечего стыдиться! Было бы здорово, чтобы Пит остался, и мне ужасно жаль, что так получилось, но ничего не поделаешь. Просто он захотел от жизни одного, а я совсем другого. Наши пути разошлись, но что же тут стыдного? Ничего! И если ваш папа не способен этого переварить – это его трудности, не ваши. И нечего тут секретничать, мы же не бесхребетные размазни. Идет?

– Идет, – кивнула девочка, польщенная разговором “на равных”.

Я почувствовала себя лишней и занялась уборкой. Кэтлин еще понадобится мое участие, а пока я принесу больше пользы, сметая с пола осколки и черепки. Тоска по детям уже не так саднила, смягченная предвкушением радости. До родительского дня две недели, за это время я скину килограммов семь, а то и больше. Детям я ни слова не написала про гипноз и новую диету. Устрою им сюрприз.

Мои размышления плавно перетекли к сцене, которую я только что застала. Кэтлин не побоялась при детях колотить посуду о стену, а потом сумела обернуть все в шутку. Нет, мне такое не по зубам. Она жила в одном доме с любовником и детьми, а теперь без ложного стыда предстала перед ними страдающей.

Устранив зримые результаты семейной драмы, я вернулась к подруге. Малыши разбежались по своим комнатам собираться в детский сад, и Кэтлин уже не приходилось бодриться. Она валялась на диване, как тряпичная кукла, уронив голову на грудь, – на животе раскрытый фотоальбом, в вялых пальцах стакан с очередной порцией виски. Я сбросила кроссовки, с ногами взгромоздилась на диван и обняла подругу:

– Ну как, полегчало?

– Полюбуйся, вот какой я была, когда мы познакомились с Питом.

Похоже, в те времена она тянула килограммов на двадцать больше, чем в день нашей первой встречи в “Заслоне”.

– Это был мой предел – полный, так сказать, расцвет.

– И сколько ты весила? Она пожала плечами:

– А черт его знает.

Мои весы кончались на ста шестидесяти. Понятия не имею, удалось ли мне перевалить за двести. Но когда взялась худеть, диких усилий стоило хотя бы вписаться в шкалу весов.

Мы вместе пролистали весь альбом, словно перебирая страницы жизни той Кэтлин, о которой я ничего не знала. В былые дни она была вылитый аэростат – летящий шифон, блестки, оборки, кружева. Держалась она легко и естественно, позируя в эффектных поворотах или выставляя роскошное декольте прямо в объектив.

– Когда это было снято?

– Лет десять назад. Я тогда жила в Нью-Йорке. И вот одна приятельница рассказала мне про... как же это она выразилась? Ах да, про “группу людей вроде меня”. Худые ведь никогда не скажут при нас “жирный” или “толстый”. Ну да ладно... Я узнала, что эта группа устраивает вечеринку, и набралась смелости прийти. И что ты думаешь? Очутилась в окружении женщин, рядом с которыми казалась стройным тополем. Причем все были одеты как обычные, нормальные люди. Представь, целый зал самых невероятных грудей, задниц и боков, преспокойно выставленных едва ли не напоказ. Сколько себя помню, всегда прятала свои складки под ворохом драпировок, а тут такое. Я будто вырвалась на свободу, – оказывается, можно быть самой собой, быть женщиной и проявлять свою сексуальность, не сгорая со стыда. Как я упрашивала мужа тоже пойти на собрание... Выходя замуж, я уже килограммов на двадцать пять перекрывала норму, а родив второго ребенка, набрала еще сорок пять.

Я попросила показать фотографию мужа, и Кэтлин с готовностью распахнула альбом на первой странице. Юная невеста выглядела, мягко говоря, крупной, но по сравнению с гигантом женихом казалась нежным одуванчиком.

– Большой ирландский дуб, – беззлобно усмехнулась она. – Пожиратель бараньих ног. Сосущий сигары, хлещущий виски, просаживающий кучу денег в покер рыжий сукин сын. Фантастический любовник – когда трезвый, конечно. Хлипких женщин на дух не переваривал, мол, и раздавить недолго. Пока я была всего лишь “в теле”, все шло прекрасно, но потом...

Кэтлин показала снимок, запечатлевший ее и Пита на празднике толстяков.

– В тот вечер я отмечала свой развод. Такую вечеринку закатила! Тогда-то мы с Питом и стали любовниками.

От рассказов и воспоминаний ей явно становилось легче, и я без устали подкидывала вопросы. Выяснилось, что Пит тоже входил в клуб толстяков, там они и познакомились. Это меня удивило – он был по-спортивному строен и подтянут. Неужели человек с такой фигурой прежде страдал ожирением? Ничего подобного. Его просто-напросто тянуло к толстухам.