– Ваши статьи?

Я подавила стон.

– И много уже народу знает об этом?

– Давайте посчитаем. Он зачитывал куски мне, одному лифтеру, трем уборщицам, курьеру из службы доставки горячих обедов и... да, точно, абсолютно каждому, кого удалось изловить. И кстати, впервые после вероломства Сидни Крайгера улыбался.

Сукин ты сын, Кэмерон, выволок меня на посмешище. Я давно отвыкла от непринужденности, царящей в отделе новостей, где все друг другу братья и ничего не удается скрыть. Одно хорошо: похоже, Кэмерон нашел статьи терпимыми.

– Вы удивлены?

– Дело в том... Эта писанина – если честно, я и не надеялась, что она на что-то сгодится Кэмерону. Я слишком давно оставила журналистику...

Мак недоверчиво прищурился, разглядывая меня.

– Так, значит, Кэмерон считает, что я на что-то еще гожусь?..

– При чем тут Кэмерон? Ясчитаю, что годитесь. – Он запнулся. – Я залез в архив, понабрал ксерокопий всех ваших статей...

Я закашлялась.

– Знаете, Кэмерон малый хоть куда, но по вечерам у него скучновато. А до дискотек я пока не дозрел. Вот меня и осенило – посмотрим, какой вы были, пока не превратились в королеву домоводства. Засыпал и просыпался с вашими статьями. Некоторые образчики “Спросите Барбару”, конечно, тошнотворны, но в целом просто здорово. Разве что слегка отстает от жизни...

Мак выдвинул негнущуюся ногу и рывком встал, опираясь на толстую палку. Явно идет на поправку, уже избавился от костылей. Он сгреб со стола толстый маркер и непринужденным жестом распахнул ежедневник Кэмерона на первой попавшейся странице. Я зачарованно наблюдала, как он выводит послание. Он был мощным, костистым и таким широким в плечах, что свободного покроя пиджак выглядел на нем узковатым. Воображение сделало головокружительный кульбит – Мак, скинувший все эти путы цивилизации, так сказать, в первобытном естестве, лежит в постели с ворохом моих статей.

Тем временем записка для Кэмерона была составлена. Она оказалась лаконичной и выразительной: “Заходил. Похитил Барбару. Мак”.

– Идемте, секретное оружие “Глоб”.

С этими словами меня выдернули из кресла и выволокли из безопасного угла. По праву раненого Мак обнял меня за плечи. Очевидно, он уже не нуждался в дополнительной опоре – на меня пришлась только тяжесть его руки, но и этого оказалось достаточно, чтобы начать воскресать.

– И куда мы направляемся?

– Отмечать признание ваших статей и низвержение моих врагов.

– А как же Кэмерон?

– К несчастью, он нас отыщет.

– У меня почти нет времени. На два назначена важная встреча.

Мы уже вошли в лифт.

Надеюсь, он не станет выспрашивать подробности. Встреча-то с гипнотизером. Лучше откусить собственный язык, чем признаться в этом.

–Что ж, – острый взгляд на часы, – придется пить быстро, только и всего.

Захлопнув за собой дверь бара, мы поневоле остановились, слепо щурясь в темноте и дыму. Пока глаза привыкали к особенностям местного освещения, нас заметили.

– Эй, да это Мак! – крикнул кто-то.

– Молодец, Мак! – неслось со всех сторон.

– Ну и задал ты этим ублюдкам!

Мой спутник отшучивался, здоровался, жал руки, хлопал по плечам. Оживленная клубящаяся толпа вынесла его к самой стойке, оттеснив меня в сторону. Я старалась не высовываться. Это был его триумф, и разделить его с Маком должна была журналистская братия, к которой я уже не принадлежу. Или еще не принадлежу?

Пока я размышляла, Мак заграбастал мою руку и целеустремленно захромал сквозь толпу, ведя меня за собой. У дальней стены бара были устроены закутки с хлипкими реечными перегородками, слишком просторные для отдельных кабинетов. Мак пробрался в один из них, тяжело опустился на скамейку, служившую тут сиденьем, усадил рядом меня и блаженно оперся спиной о стену. А когда двое-трое репортеров плюхнулись рядом с нами, я оказалась вплотную притиснутой к Маку. Еще пятеро журналистов расположились напротив, а остальные сгрудились вокруг стола, перекидываясь шутками и забрасывая Мака вопросами.

Воздух в переполненном баре звенел и колыхался – не воздух, а эфир, осязаемая субстанция, объединяющая все и вся общим током энергии жизни, в котором сливались воедино острые, будоражащие впечатления, оживляя давно похороненные воспоминания: кисловатое выдохшееся пиво, пощипывание крепкого табака на языке, резкие запахи чесночного хлеба и твердого тертого сыра. Чудесным образом, словно из ничего, рождались живые диалоги, бурные споры, молниеносно разрастаясь, как причудливые тропические цветы.

Я не заглядывала сюда с тех пор, как вышла замуж. Фрэнклин впадал в тоску и хандру в окружении этих людей, не желавших поддаваться его властной энергетике. Он терял опору под ногами, пытаясь обсуждать достоинства своей новомодной гоночной машины с человеком, собственноручно подкрасившим вмятины на “шевроле” 58-го года выпуска.

Фрэнклин наслаждался принадлежностью к касте избранных, имеющих собственные ложи в бенуаре. Мои же приятели-репортеры были из тех, кто свистит и вопит на галерке. Они не понимали друг друга, как разные формы жизни.

– Я сел впереди, в самом центре, – рассказывал Мак. – Уитни и Макуорту пришлось бы упереться взглядом в стену, чтобы не видеть меня. Пусть хорошенько запомнят, чьи показания упрятали их за решетку.

Вопросы так и сыпались. По счастью, на меня не обращали внимания. Никто не мешал мне сидеть с бессмысленной улыбкой рядом с Маком.

В последний раз такие вот медленные токи парализовали меня в пятом классе школы, когда робкий одноклассник Дэниэл Гринберг неуклюже повернулся и вдруг чмокнул меня в щеку в безопасной темноте кинозала. Я тогда онемела от целой бури чувств, главным из которых было растерянное изумление – что это со мной творится? Отчего я с ног до головы защелкала электрическими разрядами, как лейденская банка? Сейчас начиналось то же самое, только сила тока оказалась не в пример больше и заряд мощнее.

Кто-то спросил у Мака, когда он возвращается в Феникс.

– Зависит от одного обстоятельства, – неопределенно ответил он, слегка сжав мое плечо.

Что за обстоятельство, Мак?

Мы выпили по первой, причем заказанный мною бокал шабли по пути к столу превратился в двойное виски. Официант водрузил на середину стола блюдо с закусками, от заведения. Возбуждение, охватившее меня, должно было отбить аппетит, но почему-то не отбило. Острые сардельки, крохотные огнедышащие перчики-чили, сыр всевозможных родов так гармонично сочетались со вкусом виски.

Дальше мы пили по второй, потом по третьей. Столько я не пила с той ночи, когда оплакивала Сару-Джейн. Тогда я вышвырнула сигареты в озеро. На этот раз, надеюсь, обойдется без эксцессов.

Окончился обеденный перерыв. Поредела и распалась толпа, репортеры потянулись к выходу, утаскивая в бумажных пакетах съестные припасы на остаток рабочего дня. В баре стало просторно и тихо. Едва начали разбредаться наши соседи по скамейке, я принялась потихоньку отползать от Мака.

Непринужденно обнимая меня одной рукой и не прерывая захватывающего рассказа, он мягко, но решительно пресек мои трепыхания. Драматические подробности суда и всего, что ему предшествовало, захватили меня всерьез, вырываться и убегать не было ни причин, ни желания. Я уже и забыла, как хорошо чувствовать рядом живого человека. Такая простая штука – рука на плече, а как много значит...

Убаюканная теплом Мака и выпитым виски, я соскользнула в уютный сумеречный переход между явью и сном. Голос Мака проникал сюда откуда-то издалека и кружил вокруг меня на мягких синих крыльях.

– Забавно, насколько меняется все на этом свете, когда побываешь на том. Привычные ценности оборачиваются чепухой, важное и неважное принимаются играть в чехарду. Теперь стремишься остановить, удержать то, что прежде покорно проводил бы глазами...

– Например, что? – зачарованно спросила я у синих крыльев.

– Например, тебя, – эхом отозвались они. – Тогда, ночью, я только взглянул на тебя и сказал себе: “Вот самая прекрасная женщина на свете”.