Несколько молоденьких пташек пронеслось мимо. Пролетев немного, они присаживались на мгновенье, а затем вспархивали опять. Джим усмотрел в этом верное предзнаменование близкого дождя. Он объяснил мне, что когда молодые куры начинают вспархивать и перелетать таким образом, наверное пойдет дождь, и что эту примету можно, без сомнения, распространить на всех молодых птиц. Я хотел изловить нескольких птичек, но Джим ни за что мне этого не позволил, объяснив, что это значило бы накликать на себя верную смерть. Когда его собственный отец был очень болен, кому-то из семьи вздумалось поймать птичку; бабушка объявила тогда, что отец непременно умрет, и он немного времени спустя после того в самом деле умер.

Джим сообщил мне, что никогда не следует считать съестные припасы, из которых собираются готовить обед, так как это приносит несчастье. Столь же опасно вытряхивать скатерть после захода солнца. Если хозяин улья умрет, то об этом следует сообщить пчелам не поз же, как на следующее утро, до рассвета, в противном случае они ослабеют, перестанут работать и перемрут. Джим уверял, будто пчелы не жалят идиотов, но я ему не поверил, так как много раз имел дело с пчелами и они ни за что не хотели меня ужалить.

Я уже и раньше слышал о некоторых приметах, но все-таки далеко не о всех. Джиму же были известны решительно все приметы и предзнаменования; по край ней мере, он уверял меня в этом. Я сказал ему, что все приметы на поверку выходят как будто дурными, и спросил, нет ли также хороших примет. Он ответил:

– Хороших примет очень мало, да и те почти совершенно бесполезны. Какой вам толк знать заранее, что вас ожидает счастье? Ведь вы же не станете заботиться о том, чтобы от него отбояриться. – Он присовокупил:

– Если у вас на волосатых плечах волосатые руки, то это верное предзнаменование, что вы когда-нибудь разбогатеете. Пожалуй, что такая примета пригодна еще на что-нибудь, по крайней мере, на будущее время. Понятно, что вам, может быть, долго придется жить в бедности и вы, чего доброго, могли бы с отчаяния лишить себя жизни, если бы не знали вперед, благодаря этой примете, что когда-нибудь разбогатеете.

– А ведь у тебя у самого, Джим, волосатые руки на волосатых плечах?

– К чему задавать такой вопрос? Вы это, чай, видите сами.

– Ну, что ж? Очень ты богат?

– Теперь нет. Но я был уже раз богатым и на верное опять разбогатею. Однажды у меня имелось четырнадцать долларов, но я начал спекулировать и спустил решительно все.

– На чем же ты спекулировал, Джим?

– Первоначально на скоте.

– На каком именно?

– На рогатом. Я купил себе на спекуляцию больную корову за десять долларов, да потом и закаялся, потому что корова издохла на моих руках.

– Так что ты потерял десять долларов?

– Нет, не совсем. Я потерял лишь около девяти, потому что продал шкуру за доллар и десять центов.

– У тебя, как я вижу, осталось пять долларов и десять центов. Что же, ты пустил их тоже в оборот?

– Разумеется, пустил. Вы знаете ведь одноногого негра, принадлежавшего старичку мистеру Брадишу. Так, видите ли, он устроил у себя банк и объявил, что каждый, кто положил туда доллар, получит в конце года четыре доллара. Вся наша братия, негры, сейчас же и принесли к нему свои сбережения, но денег у них было очень мало. Я один оказывался крупным капиталистом. Я потребовал от банкира, чтобы он заплатил мне более чем четыре доллара за доллар, пригрозив, что в противном случае сам открою банк. Этот негр очень боялся моей конкуренции и уверял, что двум банкам нечем было бы жить, а потому принял мои пять долларов, обещав уплатить за них в конце года тридцать пять. Эта комбинация была для меня очень выгодна, так как я сейчас нашел помещение для будущих моих тридцати пяти долларов. Один из моих знакомых, негр Боб, изловил бревенчатый плот по секрету от своих хозяев. Я купил у него этот плот, обязавшись уплатить в конце года тридцать пять долларов. Кто-то украл, однако, только что купленный мной плот на следующую же ночь, а на другой день после того одноногий негр объявил, что его банк лопнул. Таким образом, никто из нас денег не получил.

– А что же ты сделал с десятью центами, Джим?

– Я собирался было их прокутить, но как раз в это время мне привиделся сон, приказывавший отдать эти деньги негру по имени Валаам, которого в шутку зовут Валаамовым ослом, потому что он не то поло умный, то не совсем дурак. Говорят, однако, будто ему везет, а как вы видите сами, мне не везло. Вот именно кто-то во сне мне посоветовал, чтобы я отдал Валааму десять центов, уверяя, будто Валаам поместит их с барышом для меня. Валаам и в самом деле взял деньги, а потом пошел в церковь к обедне. Проповедовавший там пастор говорил, что кто подает милостыню бедным, тот дает в долг самому Господу Богу и вернет свои деньги назад сторицей. Уверения эти так подействовали на Валаама, что он сейчас же отдал десять центов бедным и после того ждал все время, какие из этого получатся барыши.

– Ну и что же? Они получились, Джим?

– То есть ровнехонько ни единого гроша. Ни мне, ни Валааму не удавалось потом раздобыть ни единого цента. На будущее я никогда не стану давать в долг иначе, как под верное обеспечение. Пастору хорошо говорить, что вернешь свои деньги сторицею! Если бы я мог вернуть хотя бы только мои десять центов, я бы и то подпрыгнул от радости и сказал бы, что мне везет.

– Ничего, Джим! Все перемелется, мука будет. Тебе ведь известно самому, что рано или поздно ты все-таки разбогатеешь.

– Положим, что так. А знаете ли, меня и теперь можно, пожалуй, назвать богатым. Я сам себе хозяин, а между тем меня ведь оценили в восемьсот долларов. Если бы эти деньги были в моем кармане, я бы на первое время совершенно ими удовлетворился.

Мне хотелось тщательно осмотреть одно местечко, найденное мною как раз посередине острова, когда я занимался исследованием своих владений. Мы с Джимом отправились туда и не замедлили прийти, так как весь остров имел в длину всего лишь три мили, а в ширину четверть мили.

Это был довольно длинный крутой холм, или гора, футов в сорок вышиною. Мы с трудом добрались до вершины вследствие крутизны склонов, поросших к тому же частым кустарником. Карабкаясь по этой горе и осматривая ее со всех сторон, мы разыскали под конец в скалистой ее вершине пещеру, вход в которую находился со стороны, обращенной к Иллинойскому берегу. В ней удобно поместились бы две или три порядочные комнаты. Вышина оказывалась тоже до статочной для того, чтобы Джим мог всюду стоять и ходить, нисколько не нагибаясь. В пещере было сравнительно прохладно. Джим советовал снести туда не медленно наши пожитки, но я объявил, что не намерен лазать на гору всякий раз, когда возникнет в них надобность.

Джим возразил на это, что если мы припрячем хорошенько челнок и уложим все наши пожитки в пещеру, то хорошо сделаем, так как если кому-нибудь вздумается случайно навестить остров, то наши пожитки все равно разыщут лишь разве с собаками. Кроме того, птички предсказали ему, что пойдет дождь, а мне, разумеется, не желательно, чтобы мои вещи промокли. Эти доводы показались мне достаточно убедительными. Поэтому мы вернулись назад, сели в челн, доплыли в нем до того места Иллинойского берега нашего острова, которое приходилось как раз против пещеры, и выгрузили там все пожитки. Поблизости мы разыскали бухточку в чаще ивняка, куда и спрятали свой челн. Затем мы занялись ужением и, поймав несколько рыб, начали готовить обед. Вход в пещеру был достаточно велик, чтобы можно было туда вкатить сорокаведерную бочку. По одну его сторону скала образовала небольшой плоский уступ, очень удобный для устройства кухонного очага. Мы сложили этот очаг из камней и немедленно же при готовили там обед. Вместо ковра мы покрыли пол пещеры нашими одеялами и уселись на них обедать. Все прочие наши пожитки мы уложили в порядке около задней стены пещеры. Небо вскоре покрылось мрачными тучами, и началась гроза с громом и молнией, так что недаром птички предвещали бурю. Не медленно пошел и дождь, обратившийся вскоре в бешеный ливень. Никогда еще до тех пор я не видывал такого сильного ветра. Вообще разыгралась настоящая летняя буря. Стояла страшная темень, и всё вне пещеры приняло синевато-черный, очень приятный, впрочем, оттенок. Дождь падал такой сплошной массой, что деревья, стоявшие невдалеке, виднелись как будто сквозь дымку тумана или сквозь паутину. Ветер налетал такими порывами, от которых деревья сгибались, словно тростинки, оборачиваясь бледной, ниж ней стороной листьев кверху. После каждого подобного бешеного порыва дождь еще больше усиливался, и деревья начинали размахивать ветвями, словно в состоянии невменяемости. В то самое мгновение, когда все кругом приняло самый густой темно-синий оттенок, вдруг, словно по мановению волшебного жезла, разливается всюду яркое сияние и вы на один миг видите пригибающиеся верхушки деревьев, находящихся в нескольких милях от вас. В следующий миг все снова погружено во мрак и раздается страшный удар грома, который начинает затем раскатываться и грохотать, словно ниспадая с неба вниз, в преисподнюю. Можно было подумать, что с неба вниз по лестнице катают громадные пустые бочки, прыгающие с одной ступени на другую.