Проводилась проверка публично на Общем собрании сотрудников учреждения, причем главное внимание уделялось анкетным данным проверяемого: социальное происхождение, принадлежность к буржуазным партиям и прочее. Тем временем ничего не подозревавший о готовящейся акции С. Ф. Платонов отбыл 31 июля 1929 года на отдых в Крым. А уже на следующий день, 1 августа, в Академии появились Ю. П. Фигатнер и управляющий делами науки и учебных заведений Совнаркома Е. П. Воронов, причем последний «весьма удивлялся» отсутствию в городе С. Ф. Платонова{120}.
«Чистка» Академии сопровождалась хорошо скоординированной с работой Комиссии Ю. П. Фигатнера кампанией ленинградских газет. Так, 28 августа 1929 года в «Ленинградской правде» была опубликована заметка «Академические анекдоты», содержащая грубые нападки на Пушкинский Дом, по настоянию которого Академия наук приобрела в 1928 году картотеку известного ученого-пушкиниста Б. Л. Модзалевского. Вопреки фактам автор заметки утверждал, что на самом деле картотека была якобы уже давно завещана Б. Л. Модзалевским Академии наук, и, приобретая у наследников уже принадлежавшее ей имущество, она занимается разбазариванием государственных средств{121}.
С. Ф. Платонов, приступив в начале сентября к делам, был раздражен тем, что «какой-то полуинтеллигент прислан осуществлять чистку Академии наук» и что этот «полуинтеллигент» — Ю. П. Фигатнер — выступал докладчиком на Общем собрании Академии. Саму же «чистку» Платонов рассматривал как «наскок» на Академию, а приемы ее и вовсе находил возмутительными{122}. Тем временем в начале октября Комиссия Ю. П. Фигатнера возобновила свою работу, а в конце того же месяца произошли события, оставившие тяжелый, неизгладимый след не только в биографии С. Ф. Платонова, но и во всей нашей науке.
«Красная газета» сообщала, что 19 октября в Правительственную комиссию НК РКК СССР по проверке аппарата Академии наук «поступили заявления от ряда сотрудников Академии о том, что в некоторых ее учреждениях, таких как Пушкинский Дом, Археографическая комиссия и др., находятся документы большого политического значения». В ходе предварительного расследования, проведенного председателем Правительственной комиссии членом Президиума ЦКК ВКП(б) Ю. П. Фигатнером, полученные сигналы подтвердились{123}.
Там в одной из комнат рукописного отделения (№ 14) были обнаружены нигде не зарегистрированные списки лиц, получавших «особое вознаграждение за борьбу с революцией». Затем членам Комиссии был предъявлен запечатанный пакет. В нем находился конверт с пометкой «Г. Е. Старицкий, № 607» (брат жены академика В. Н. Вернадского). В конверте оказались подлинные экземпляры отречения от престола Николая II (его подпись была засвидетельствована министром двора Фредериксом) и его брата, великого князя Михаила. «В распоряжении правительства, — подчеркнул Ю. П. Фигатнер, — этих документов не было».
Среди других документов, обнаруженных членами комиссии в Рукописном отделении БАН, были материалы Департамента полиции, корпуса жандармов, царской охранки и контрразведки.
Опечатав помещение Библиотеки, где были обнаружены эти документы, члены Правительственной комиссии отправились в Пушкинский Дом. Здесь они обнаружили переписку Николая II с петербургским генерал-губернатором Д. П. Треповым по поводу событий 9 января 1905 года, архив бывшего московского губернатора и шефа жандармов В. Ф. Джунковского, материалы бывшего царского посла в Лондоне В. Д. Набокова.
Еще более интересные документы были обнаружены в Археографической комиссии: архив ЦК партии конституционных демократов, архив ЦК партии социалистов-революционеров, архив Объединенной социал-демократической организации Петербурга, списки членов Союза русского народа, шифры жандармского управления, дела провокаторов, материалы Учредительного собрания и комиссии по его роспуску, часть архивов П. Б. Струве и А. Ф. Керенского. «Некоторые их этих документов, — писала газета, — имеют настолько актуальное значение, что могли бы в руках советской власти сыграть большую роль в борьбе с врагами Октябрьской революции как внутри страны, так и за границей»{124}.
В тот же день, 21 октября, Ю. П. Фигатнер телеграфировал о своих находках в Москву и просил о создании «специальной правительственной комиссии из трех человек под председательством Фигатнера для расследования несдачи материалов Академией наук. Это может помочь, — подчеркивал он, — вскрыть нам очень многое»{125}.
Решением Политбюро ЦК ВКП(б) такая комиссия была создана. Помимо самого Ю. П. Фигатнера (председателя) в нее вошли члены коллегии ВЧК А. Х. Петерс и Я. С. Агранов{126}.
Уже 24 октября 1929 года комиссия провела первые «беседы» с С. Ф. Ольденбургом, С. Ф. Платоновым, В. И. Срезневским, Н. В. Измайловым и И. А. Кубасовым. Наибольший интерес для нас представляет, естественно, допрос С. Ф. Платонова.
«Фигатнер: Сергей Федорович, в связи с теми материалами, которые обнаружены сейчас в Библиотеке, Пушкинском Доме, Археографической комиссии, распоряжением НК РКИ создана специальная комиссия в составе трех человек — Петере, Агранов и я. Комиссия прибыла и сейчас имеет желание поставить Вам некоторые вопросы.
Агранов: У меня вопрос вот какой. Скажите, пожалуйста, когда Вам стало известно, что в Рукописном отделении Академии наук хранятся подлинные акты отречения Николая и Михаила Романовых?
Платонов: Точной даты не могу сказать, но думаю, вероятно, 1927 г.
Агранов: От кого впервые стало известно?
Платонов: Я скажу. Это история довольно случайная. Я сделался директором Библиотеки в 25 г. Ничего об этом не знал. Незадолго до своей кончины Модзалевский передал четвертушку бумаги (на каком-то бланке) о том, что сенатор Дьяконов и Старицкий передают через Котляревского (покойного) Академии два акта на хранение в Библиотеке. Т. к. Рукописное отделение было под моим начальством, я отправился к Срезневскому (начальнику отделения), предъявил бумагу и сказал: «У Вас?» — Говорит: «Да». — «В описи есть?» — «Есть». Я не знаю, цела ли книга и имели ли Вы ее? Был пакет Старицкого, № 607 и был сбоку четырехугольник (диагональ и какой-то значок). Говорю: «Что это?» — «Это обозначение, что мы получили». — «Покажите». Он показал, и я приказал хранить эту четвертушку вместе.
Агранов: Вы сказали Ольденбургу, что хранятся такие акты?
Платонов: Да, но должен сказать, не придал значения уникального, потому что из литературных источников знал, что несколько раз переделывался текст.
Агранов: По воспоминаниям Шульгина известно, что подлинник, на котором подписывался Николай, имел подчистку.
Платонов: Я не заметил. Должен сказать, не придал значения.
Агранов: Вы сказали, в 1926 г.?
Платонов: Не помню: в 26-м или в начале 27 г.
Агранов: Никакого распоряжения не давали?
Платонов: Нет.
Фигатнер: Только Ольденбургу сказали?
Платонов: Ему только.
Фигатнер: Я ставил вопрос (когда мы с Вами имели беседу), Вы сказали, что сообщили Президиуму.
Платонов: Не помню. Может быть.
Агранов: Скажите, Старицкий — это не мифическая личность, а действительно сенатор?
Платонов: Да, сенатор Временного правительства. Дьяконов — академик Дьяконов, кажется, был директором одного из отделений Библиотеки.
Агранов: Почему Вы считаете необходимым дальнейшее сохранение тайны этого документа и оставление его в пакете, где написано: «от Старицкого»?
