Фиолетов нервно ходил взад-вперед по камере. Ольга не пришла, и время тянулось мучительно медленно. Мысли одна тревожнее другой лезли в голову.

Так в тревоге прошел еще день, и наступила ночь четырнадцатого сентября. Турки уже атакуют город, и на окраинных улицах свистят пули. Тюрьма была почти пуста, многих уголовников выпустили несколькими днями раньше.

Неизвестность пугала. Что там, на воле? Фиолетов стал на плечи Джапаридзе, дотянулся до окна и увидел горящий город. Окно выходило на улицу, и он встретился взглядом с тремя матросами, стоявшими внизу у фонаря. Один из них привязал к камню клочок бумаги и сделал знак рукой, что собирается бросить. Фиолетов согласно кивнул, спрыгнул на пол, и через минуту камешек с запиской стукнулся о пол. Фиолетов развернул бумажку и прочел вслух:

— «Дорогие товарищи! Мы кладем все силы, чтобы вас освободить. Ждите сегодня».

— Я ж говорил, что наши друзья действуют! — радостно сказал Фиолетов.

Настроение сразу поднялось. Появилась надежда, и оставалось только запастись терпением и ждать. Теперь они прислушивались к каждому шороху. Долго гадали, откуда придет освобождение. Может быть, по лестнице заберутся к этому окошку и перепилят решетку? Или постараются взять ворота штурмом? Или…

Долго гадать не пришлось. Часовой отодвинул засов, и в ворота вместе с начальником тюрьмы вошел Анастас Микоян с револьвером на боку. В руке у начальника тюрьмы была какая-то бумага, которую он несколько раз подносил к глазам.

— Приказ об эвакуации товарищей комиссаров и других лиц подписан членом Временного исполкома Велунцем! — услышали они нарочито громкий голос Микояна.

— Ладно, берите своих комиссаров, — ответил начальник тюрьмы.

Арестованные вышли во двор. Начальник тюрьмы вяло пересчитал их, снова заглянул в бумагу и махнул рукой.

— За воротами стоит конвой, но он вам не помеха, — шепнул Микоян идущему рядом Фиолетову.

Конвоя за воротами не оказалось. Над головами противно свистели пули, рвались снаряды. Конвойные солдаты разбежались. Комиссары были свободны.

— Скорей на двадцать второй причал, там стоит «Севан». Пойдем до Астрахани, — сказал Микоян.

Стрельба усиливалась. По темным, без единого огонька, улицам по-прежнему словно привидения молча двигались к пристани перепуганные насмерть беженцы.

— Ба, а где же «Севан»? — Голос Микояна звучал тревожно.

— «Севан» пошел за топливом, — послышалось из темноты, и Фиолетов узнал гортанный голос командира красного кавалерийского отряда Татевоса Амирова. — Бухта под артиллерийским обстрелом, и на «Севан» рассчитывать не надо. Предлагаю всем срочно сесть на «Туркмен». — Он показал рукой на стоявшее у причала судно. — Там мои красноармейцы. — Он чуть помолчал. — И ваши близкие.

Через несколько минут Фиолетов уже обнимал Ольгу, Джапаридзе — Варо, Шаумян — сыновей.

«Туркмен» был набит до отказа военными и беженцами, но Амиров распорядился очистить верхнюю палубу и кают-компанию, где разместились комиссары с семьями, Петров и все те, кто был арестован на «Колесникове» четыре недели назад.

Уже снялись с якоря несколько других пароходов, было видно, как удаляются их огни.

— Скоро и мы. — К комиссарам подошел капитан «Туркмена» неразговорчивый латыш Полит.

— Надеюсь, что мы направляемся в Астрахань? — спросил Шаумян.

— Всем пароходам приказано идти в Петровск, но мы пойдем в Астрахань. — Капитан говорил с сильным акцептом.

— Топлива, воды хватит до Астрахани?

— Думаю, что да.

— А если не хватит?

— Тогда пойдем в Красноводск.

— Но там же белые! — воскликнула Варвара Михайловна. Она с отчаянием посмотрела на мужа и заговорила по-грузински:

— Прокофий, я тебя умоляю, пока не поздно, давай сойдем с парохода. В Баку есть надежный товарищ, он тебя спрячет.

Джапаридзе вспылил:

— Варо! Ты, кажется, хочешь, чтобы я бросил друзей?

Фиолетов посмотрел на Варвару Михайловпу.

— Алешу в Баку знают все, — сказал он по-грузински. — Для него в этом городе не может быть надежной квартиры.

— И вообще, мне не нравится, что ты заговорила со мной на языке, который знает здесь только Ванечка, — упрекнул жену Джапаридзе. — Это бестактно, Варо.

Варвара Михайловна смутилась.

— Надеюсь, товарищи меня простят, — сказала она. — Я предложила Алеше остаться в Баку.

«Туркмен» отошел без гудков, ни у кого ее было уверенности, что в море их снова не настигнут военные суда «Диктатуры»: подыхающий зверь вдвойне опасен. Комиссары не знали, что в эти самые минуты меньшевистско-эсеровскому правительству было не до них; захватив стоявшие в гавани суда, оно позорно бежало; город был отдан на растерзание ворвавшимся туркам, и командующий Кавказской мусульманской армией генерал-лейтенант Нури-паша уже послал в Гянджу правительству «независимого Азербайджана» телеграмму: «Божьей милостью Баку взят нашими частями».

…Ольга пошла спать, а Фиолетов остался на палубе; смутное чувство тревоги, надвигающейся опасности не покидало его.

Он прошелся по палубе, вышел на бак и увидел Петрова. Тот лежал на спине, заложив руки за голову, и смотрел в небо.

— Отдыхаете, Григорий Константинович? — спросил Фиолетов.

— Считаю падающие звезды, — ответил Петров. — Говорят, что это души умерших.

— Вы чем-то встревожены?

— Наоборот, никогда не был так спокоен, как в эти минуты.

— А меня беспокоит капитан. Уж очень бездеятельный… Да вот и он сам, легок на помине.

С мостика быстрым шагом спустился Полит и направился в каюту Шаумяна. Через несколько минут оттуда вышел младший сын Степана Георгиевича Сурен и сказал, что Фиолетова и Петрова отец срочно просит зайти к нему.

В каюте собрались все комиссары.

— Товарищи, — сказал Шаумян. — Только что от капитана я узнал весьма неприятную новость. Команда парохода отказывается идти в Астрахань.

Наступило тяжелое молчание. Его прервал Фиолетов.

— Надо уговорить команду, — сказал он.

— Что ж, попробуем, — согласился Шаумян. Он посмотрел на Полухина. — Владимир Федорович, думаю, что вам, как чрезвычайному комиссару Военно-Морской коллегии, сделать это удобнее всего.

— Есть, товарищ Шаумян! — Полухин быстро вышел из каюты.

Он вернулся через полчаса, вид у него был расстроенный, лицо горело, кулаки сжаты.

— Эти меньшевистско-эсеровские сволочи из судкома не хотят и слушать…

— Ну и что? Мы можем подняться в рубку и силой заставить вахтенную команду идти в Астрахань.

— Дело говоришь, Иван, — поддержал Фиолетова Полухин.

— Нет, нет, только не это, — сказал Шаумян. — В конце концов, мы едем совершенно легально, нас эвакуируют… Легально едут и бойцы товарища Амирова. Они нас не дадут в обиду…

— Что же, Степан Георгиевич, вам виднее, — сказал Фиолетов.

Он вышел на палубу и чуть не столкнулся с толстым усатым офицером из дашнаков в высокой черной папахе и с Георгиевским крестом на груди. Ему показалось, что этот человек подслушивал у двери в каюту.

…Вечером шестнадцатого сентября на горизонте показались серые камни Красноводска, прижатого к скалистым горам. «Туркмен» обогнул длинную, глубоко вдающуюся в море косу с маяком на конце и вошел в залив, где болтались на якорях многочисленные туркменские фелюги. Навстречу вышел портовый баркас с вооруженными солдатами, и кто-то, должно быть, из портовиков крикнул в рупор, что «Туркмен» должен до утра стоять на рейде. Затем баркас подошел к пароходу и взял на борт трех человек — двух английских офицеров и дашнака с Георгиевским крестом.

Ночь не принесла желанной прохлады, было очень душно, плакали дети. Комиссары коротали время в кают-компании и дремали аа длинным столом, пока через иллюминаторы не ударило в глаза жгучее, беспощадвое солнце, еще более жаркое, чем в Баку. Фиолетов вышел на палубу и огляделся. К пароходу направлялся тот же самый баркас. Вскоре загрохотала лебедка, вбирая якорь, и «Туркмен» медленно двинулся к нефтеналивной пристани.