Литмир - Электронная Библиотека

Если погода была теплая, во дворе особнячка тянуло махоркой. На скамейках, «покоем» стоящих возле врытой в землю бочки с водой, сидели свободные от вахты радисты, покуривали. Стромилов тоже обычно присаживался, спрашивал у старшины Вошанова или еще у кого: «Ну, как?»

Вопрос этот встречал один и тот же ответ: «Порядок», но для вопрошающего Стромилова имел разное содержание, которого собеседники, конечно, не могли уловить. Если приходил он на радиоузел, только что вернувшись из Лесной школы, еще полный ее заботами, то от радистов, дежуривших на узле, ему хотелось узнать, как ведут себя в тылу бывшие курсанты, как держат связь; если же шел с завода, еще чувствуя себя военпредом, то интересовался техникой, как, мол, она работает, а если путь держал из партизанского штаба или мироновского отдела, то в вопросе его главным было качество работы самого узла и радистов, на короткое время собравшихся в курилке или продолжавших дежурство.

Подбор людей, которым предстояло держать связь с «Северами», Миронов и Шатунов, начальник отдела связи Ленинградского штаба партизанского движения, считали делом первостепенной важности. И были абсолютно правы. Лишь виртуозы способны обнаружить далекого корреспондента на фоне порой сильнейших атмосферных помех. И не только обнаружить, но и принять от него на хорошей скорости информацию, подтвердить прием, да еще провести сеанс связи в минимальное время, памятуя, что «Север», с которым шел разговор, питается не от сети, не от передвижной электростанции, а от быстро истощающихся сухих батарей и запас их у радиста-разведчика невелик, а трудности его пополнения громадны. И таких сеансов надо провести восемь-десять за утомительную шестичасовую вахту. Поэтому-то на радиоузел отбирали лучших из лучших, и, прежде чем принять окончательное решение, им устраивали жесткий практический экзамен.

Только и виртуозом узловому радисту быть мало, надо еще характер иметь ласковый, что ли, выдержку, настойчивость.

Сколько раз, бывало, кончит паренек Лесную школу превосходно, а начнет первый самостоятельный сеанс связи и разволнуется, вместо приветствия жаргоном отобьет «GB» — «до свидания». Тут вот и требуется доброе напутствие с узла, поправка короткая, что-де рано еще прощаться.

Или, скажем, спешит разведчик, комкает сигналы. Если радист на узле пойдет у него на поводу, так сеанс и вовсе может не состояться, не разберут потом ничего шифровальщики. Вот и выстукивали не торопясь, подавая пример: «работай медленнее». И тот, за линией фронта, глядишь, успокаивается, в себя приходит, приятного тона сигналы «Севера» идут дальше ровно, будто парень или девушка в землянке-классе Лесной школы тренируется.

Так вот, с помощью работавших на узле, партизаны-радисты росли профессионально от сеанса к сеансу.

А возвратятся в Ленинград на побывку, первый же вопрос: «Кто со мной работал?» Раньше-то ведь не знали ни в лицо, ни по фамилии. Узловой радист — и все. Встреч искали, и уж если найдут, обязательно расцелуют нового друга боевого. «Эх, кабы не дисциплина, — скажет радист, — я бы оттуда, из немецкого тыла, открытым текстом благодарность послал. Не понять вам здесь, в Ленинграде, что для нас олимпийское спокойствие на узле означает. Спокойствие и еще советы. С волной возишься, возишься, не подберешь, а вы тотчас и укажете наиболее выгодную, и хорошо сеанс пройдет, а потом уж и сам маракуешь, учишься, ума набираешься…»

Впрочем, наиболее выгодные волны для работы — это по части самого Стромилова, его дело — составлять так называемые радиоданные, своего рода расписание связи. Тут, собственно, закладывалась основа бесперебойного приема сообщений из-за линии фронта.

Тысяча достоинств есть у коротких волн, на которых работают «Северы», и один крупный недостаток. Короткая волна, как известно, прежде чем попасть по назначению, должна отразиться от ионизированного слоя в атмосфере. Высоко слой — она в одно место угодит, низко — в другое. Поэтому при заданном расстоянии от рации до узла не на каждой и можно передачу вести. А слой ионизации своенравен, то опускается, то поднимается, в зависимости от времени года и суток разная у него высота. Иметь бы прогнозы солидного научного учреждения, да по ним выбирать наилучшие волны для связи! Где-то они есть, наверное, такие прогнозы. Где-то, только не у Стромилова, в осажденном Ленинграде. Вот и приходится опытом, чутьем радиолюбителя восполнять неведомое, назначать волны для работы в то или другое время, на такие-то и такие-то расстояния.

Каждому партизанскому отряду устанавливали два твердых ежесуточных срока связи. И волны, согласно составленным Стромиловым «радиоданным». На них и обеспечивался — опыт показывал, что неплохо, в общем, обеспечивался — прием донесений и передача оперативных заданий штаба. В экстренных случаях партизанские радисты могли связаться с узлом на специальной, ее называли аварийной, волне. На такие волны особые приемники радиоузла были настроены круглосуточно и возле них постоянно дежурили радисты — лучшие из лучших. Только так и удавалось одному узлу обслуживать десятки «Северов», непрерывно действующих во вражеском тылу, и с их помощью руководить действиями тысяч партизан.

… Мысли Стромилова оборвались, потому что самолет вдруг покачнулся. Крен нарастал. Впереди, за косо опавшим краем кабины, светились три желто-красные точки.

Казалось, что самолет застыл, остановился в воздухе, а они, эти горящие точки, движутся одновременно и навстречу и куда-то вбок, словно бы избегая столкновения. Но потом боковое движение прекратилось, точки стали приближаться, и вскоре уже можно было различить, что это костры, посадочные костры на партизанском аэродроме.

Мотор оборвал на секунду свою монотонную песню, выстрелил несколько раз сквозь патрубки и снова запел, уже тише, с убранным газом. Нос самолета наклонился, целясь между костров, и по тому, как короток был спуск, Стромилов с удивлением ощутил, сколь невелика была вся прежняя высота полета, и в самом деле, как он предполагал, над верхушками деревьев.

«Черти пилоты, — снова подумал он, чувствуя прилив сильной и благодарной радости, — действительно как к себе домой наловчились летать!»

Где-то внизу, под полом кабины, лыжи упруго коснулись наста. Снежная пыль, поднятая пропеллером, густо полетела в лицо, но сквозь нее ярко виднелись большие, смело пылающие костры.

К самолету бежали люди.

* * *

В первую секунду, после легко, мгновенно ушедшего сна, Стромилов не понял, где находится. Над головой ровно стлался дощатый потолок, с правого бока — бревенчатая стена, а слева, в метре всего — беленый бок русской печи. Было тепло, от чего он так отвык в Ленинграде. Тепло не от полушубка, натянутого до подбородка, а от разлитого вокруг дыхания этой огромной, занимающей, наверное, половину избы печки.

— Ты бы подмел, парень!

Голос был мужской, человека в летах, и Стромилов понял, что от этого голоса он и проснулся, только не уловил, что говорилось раньше. Самого человека не было видно, его закрывала перегородка, а в дверь, вернее, в проход между перегородкой и печью, виднелось только замороженное оконце да стол, на котором стоял черный от копоти чайник.

— Слышь, подмети, парень, — настаивал все тот же голос. — Инспектор приехал, а ты сидишь. Он те задаст!

— Задаст! — отозвался голос помоложе. — Я кому хошь могу сто очков. У меня ажур!

— Инспектор найдет, чего у тебя. На то его из самого Ленинграда привезли, чтоб любого насквозь расколол. Увидишь!

— Еще посмотрим.

Стромилов улыбнулся. Ему понравилась уверенность молодого, и он понял, что тот, раз его пугали «инспектором», — радист. И вообще Стромилова, приезжего, скорее всего, поселили у радистов, ведь он по их части прибыл. Ночью в избе слабо горела коптилка. Стромилов не разглядел, что тут и как. Да и спать хотелось смертельно, продрог он сильно за рисковый, хотя и недолгий полет. Ну что ж, раз у радистов — это хорошо, ближе к делу.

Он быстро оделся, застелил постель и, пригибаясь, вышел из-за перегородки.

25
{"b":"242245","o":1}