Через минуту кони уже мчали Петровского к разъезду.
Парфентий Павлович — заместитель Петровского во время его отлучек в села — нетерпеливо поглядывал в окно. Но вот наконец и Григорий Иванович.
— А я уже собирался посылать на розыски.
— Вот что, Парфентий Павлович. Нужно немедленно выпустить две листовки. Темы: классовая борьба на селе и крепкая связь сельских бедняков с рабочими.
Напечатанные листовки, пахнущие свежей типографской краской, лежали в аккуратных пачках и ждали отправки.
Наборщик Миша хвалил сына:
— Ты, Яша, помощник надежный, работаешь хорошо, но я тебя спрашиваю: где письмо к матери? Можно служить революции, но мать забывать тоже нельзя. Или ты думаешь, что станок сам напишет письмо? Или мне сказать об этом Петровскому?
— Нет, нет, я сейчас же пишу, — заторопился Яша. «Легкая кавалерия» на велосипедах отвезла листовки в ближайшие села, наказав комнезамам и сельсоветам доставить их в самые отдаленные уголки.
Когда «кавалерия» вернулась, Петровский приказал Андрею Чубку трубить сбор.
— Дорогие товарищи! — торжественно обратился ко всем Петровский. — Завтра с рассветом мы уезжаем, А сейчас, не теряя времени, вооружайтесь метлами и лопатами. Чистота станет действенной и убедительной агитацией в нашу пользу.
Провожали их бедняки из всех ближайших сел.
На перегонах агитпоезд двигался со скоростью черепахи, на крутых подъемах он, казалось, вот-вот выдохнется и остановится. Тогда пастухи со всех ног летели к чугунке. Грамотеи успевали прочитать плакаты, а неграмотные — вдоволь посмеяться, глядя на пузатых буржуев, генералов с расквашенными носами и мордастых кулаков со страшными клыками.
— Брось им, Андрюха, листовки про успехи на фронтах, да чтобы каждому досталось, — говорил Парфентий Павлович ординарцу Петровского.
Прохожие и проезжие ловили листки, а потом долго читали текст, шевеля губами.
Молва про чудо-поезд, что катит в Бахмач, давно обогнала его и пробудила к нему необычайный интерес.
— Ясно, что едет все правительство, если на вагонах флаги! — авторитетно заявлял какой-нибудь знаток.
— Чепуху говорите, товарищ! Как это — «все правительство»? А кто же будет руководить, если все поедут?
В таких случаях обязательно находился другой знаток, обычно скрытая «контра»:
— Может, в столице уже другое правительство сидит, а это катит поближе к Москве?..
Бахмач — станция узловая. Железнодорожники точно информировали любопытных о том, что за поезд приближается и кто в нем едет.
Когда Петровский вышел из вагона, он сразу же оказался на самодельной трибуне перед большой толпой. Григорий Иванович не любил длинных речей, он всегда старался «разговорить» самих слушателей: тогда можно было узнать, о чем думают и чего хотят люди.
Так вышло и в Бахмаче. Выступая, Петровский сказал:
— Товарищи, есть основания надеяться, что третью годовщину Советской власти мы встретим окончательным разгромом Врангеля!
— Хоть бы уж скорей или сюда, или туда. Замучились вконец! — с горечью бросил пожилой человек в потрепанном костюме.
— Товарищ Нисюданитуда! — крикнул среднего возраста железнодорожник в измазанной мазутом одежде и стал протискиваться вперед. — Если ты за три года еще не решил, куда удобнее и выгоднее повернуть: сюда, к нам, или туда, к ним, то не будет от тебя пользы. Ты напомнил мне бедняка, который задумал построить себе хату, потому что надоело жить у чужих. С трудом наскреб денег на фундамент, с горем пополам поставил стены, осталось только крышу соломой покрыть. Но он так замучился, что уже и пальцем пошевелить не мог. А тут еще жена подзуживает: «Пропади она пропадом, твоя хата! Коли так мучиться — лучше пойти в чужую!» А в чужую, — значит, к кулаку в батраки или к буржую в рабы, хрен редьки не слаще.
— Ты чего ко мне прицепился, как репей к кожуху? — не стерпел бедняга и тоже начал пробираться к трибуне. — А ну слазь, дай мне слово молвить. Товарищи! Я сказал то, что думал. На то у нас и свобода. Заныло сердце — я и крикнул: «Болит!» От вас же никуда не уйду. Могу даже поменяться с тобой, товарищ смазчик, местами: я буду буксы стеречь, а ты, помоложе да посильней, иди туда, куда тебя зовут. — И ткнул пальцем в плакат на агитпоезде, на котором было написано: «Ты записался добровольцем?»
Под крики «правильно» дядька сошел с трибуны.
Смазчик снова собрался говорить, но его уже не захотели слушать.
К Петровскому подошел его ординарец:
— Григорий Иванович! Диспетчер просил передать, что через полчаса наш поезд должен выйти на линию.
— Хорошо. А вам, — Петровский обратился к «враждующим сторонам», стоявшим вблизи трибуны спиной друг к другу, — нечего препираться, потому что вы пока все на фронте и только крепкая дружба между вами принесет желаемую победу над разрухой и трудностями.
Петровский уже сошел с трибуны и направился к поезду, а толпа все не расходилась.
Андрей Чубок успел раздать листовки, газету «Рабочий и селянин» и в последний момент вскочил на ступеньки своего вагона.
…После Конотопа агитпоезд круто свернул на Харьков.
Однообразный перестук колес, шум дождя за окном, уносимый вдаль паровозный гудок, наверное, и существуют лишь для того, чтобы помочь человеку помечтать, повспоминать, заглянуть в будущее. Петровский решил немного передохнуть, но в дверь легонько постучали.
— Григорий Иванович, приближаемся к Ворожбе, — сообщил Андрей Чубок.
— На дворе дождь и ветер?
— Да.
Едва поезд остановился, как в тамбуре прозвучал густой бас:
— Где он тут? Ведите меня к нему!
Чем-то знакомым и близким повеяло на Петровского, когда он услышал этот голос. А Чубок даже растерялся, увидев, как в вагон уверенно шагнул улыбающийся великан военный с ромбами на рукаве. Не успел Андрей опомниться, как Григорий Иванович широко развел руки и пошел навстречу гостю:
— Степан! Мой дорогой Непийвода, как же ты нашел меня?
— В агитпоезде имени Ленина довольно легко найти Григория Петровского, — засмеялся Степан.
— Какой у тебя внушительный и грозный вид! Недаром про тебя ходят легенды! Идем в мою хату. Ты откуда и куда?
— С фронта. Срочно вызывают в Москву. Сейчас будет мой поезд.
Они оглядывали друг друга, наперебой задавали вопросы, пользуясь короткими минутами, подаренными им горячим временем борьбы и сутолокой быстротечной жизни.
— Как твоя семья, Григорий? Доменика? Сыновья?
— Живы-здоровы, заезжай. А как твои?
— Таня и Лида замужем в Харькове, Харитя — со стариками. А отец все мечтает вернуться в село…
В эту минуту мимо агитпоезда пропыхтел встречный. Степан вскочил:
— Верно, мой… Слушай, Григорий, я все хотел тебя спросить: как твои друзья по Думе?
— Муранов в Москве, работает в ЦК партии, бывает, встречаемся. Бадаев в Петрограде на продовольственном фронте, Самойлов на Украине на руководящей работе. Шагов умер после возвращения из ссылки. Ну, а о Малиновском ты, вероятно, слыхал, в восемнадцатом объявился в Москве и по приговору Верховного трибунала расстрелян как провокатор…
— Может, Гриша, встретимся на Десятом съезде партии. Дай же я тебя напоследок обниму…
— Только не задуши!
На рассвете агитпоезд покинул Ворожбу. Погода изменилась к лучшему. И снова начались частые остановки, выступления, митинги, вопросы, ответы, распространение листовок, газет и пропагандистских брошюр, выпускаемых походной типографией.
Стояли в Белополье, Сумах, Тростянке, Богодухове. 4 октября подходили к Люботину — последней остановке перед Харьковом.
— А ну, Оленка, — сказал Петровский своей секретарше, — подбей-ка на счетах, что мы успели сделать за сорок дней нашей «прогулки на колесах».
— За сорок два дня сделано двадцать пять остановок. Проверено двести десять советских учреждений и партийных организаций. Проведено сто тридцать шесть митингов, собраний, заседаний и совещаний. В митингах приняло участие более ста тысяч человек. Распространено три тысячи листовок и воззваний, напечатанных нашей типографией. Хатам-читальням и клубам передано семьсот восемьдесят три библиотечки… Показано семьдесят киносеансов.
