И еще:

«Взять под контроль выдачу пенсий, временно выплачивать не свыше ста рублей на пенсионера. Контрреволюционеров и саботирующих пенсии лишить».

Губернии, округа, уезды, волости, города и села призывались к широкой инициативе:

«Ввиду саботажа чиновников в центре проявлять максимум самодеятельности на местах, не отказываясь от конфискаций, реквизиций, принуждения и арестов. Не забывать беженцев и запасных».

По всей республике враг выпускал ядовитое жало, контрреволюционное подполье в своих золоченых норах готовило вооруженные выступления против Советской власти. В Петрограде распространялись листовки, внешне похожие на большевистские, с лозунгом наверху: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!», но призывавшие под видом свободы чинить разбой, громить винные склады, убивать и грабить. «Свобода, свобода!»

В самой столице с наступлением ночной темноты разгуливали по улицам ряженные в солдатские шинели толпы громил и хулиганов, разбивали винные склады, витрныы магазинов, врывались в частные квартиры, грабили и наводили ужас на обывателей. Вновь созданная рабоче-крестьянская милиция могла выставить редкие посты лишь на центральных улицах.

Коллегия наркомата по важнейшим вопросам заседала официально не часто, чтобы экономить время. Товарищи советовались, находили коллективное решение. На одном из таких заседаний Петровский сказал:

— От нас уходит Феликс Эдмундович. Он возглавит Всероссийскую чрезвычайную комиссию по борьбе с контрреволюцией, саботажем и бандитизмом. — Улыбнувшись, добавил: — Теперь и нам будет легче!

Поезд, в котором ехала советская мирная делегация — Сокольников, Карахан, Петровский и Чичерин — в Брест-Литовск, где стоял штаб германских войск, вышел из Петрограда и медленно покатил на юг, к Пскову, только накануне захваченному немцами.

За окном бушевала февральская метель, кружа густым снегом, грозила снежными заносами, а поезд и без того полз неуверенно, с опаской, готовый ежеминутно остановиться, и своей медлительностью добавлял в душу Петровского тоску и горе.

Григорий Иванович садился, вставал, снова садился. На его глазах вот уже столько времени тянется жестокая внутрипартийная борьба вокруг мирного договора с Германией. «Старой армии нет, — убеждал Ленин. — Новая только-только начинает зарождаться».

«„Левые коммунисты“ за продолжение войны, а Троцкий со своим лозунгом „Ни мира, ни войны“ играет на руку империалистам… И как этого не понять! В самом начале можно еще было заблуждаться, но не теперь, когда Антанта начала в открытую толкать на войну, предлагая техническую помощь», — думал Петровский.

Предательство Троцкого дорого обошлось стране, когда он 10 февраля 1913 года прервал переговоры в Бресте, заявив: «Мира не подписываем, из войны выходим, армию демобилизуем». Спустя несколько дней после отъезда в Петроград возглавляемой им советской делегации немецкое командование объявило Совету Народных Комиссаров, что с двенадцати часов 18 февраля Германия начинает военные действия против России.

И даже это не отрезвило горячих поборников «революционной» войны, снова на заседании ЦК предложение Ленина не собрало большинства голосов.

Двадцать девять германских дивизий, стоящих на границе, были пущены в ход: от устья Дуная до Ревеля задрожала от пушечных взрывов земля. Враг захватывал русские города. 23 февраля немцы выставили еще более тяжелые для Советской России условия мира, потребовав ответа на ультиматум в течение сорока восьми часов.

— Условия, которые предложили нам представители германского империализма, неслыханно тяжелые, безмерно угнетательские, условия хищнические, — говорил Ленин на заседании ВЦИК. — И при таком положении мне приходится…

Ленинская точка зрения победила. ЦК большинством голосов принял решение о немедленном подписании мира. Советское правительство срочно сформировало уже третью мирную делегацию и направило в Брест-Литовск. Скорее, скорее — торопил Владимир Ильич.

У Петровского от бессонных ночей, недоедания и нервного перенапряжения кружилась голова. Сел, склонил ее на руки и задремал. Проснулся от громкого шума, возгласов, стука.

— Господа-товарищи, граждане! — выкрикивал кондуктор. — Я же вам говорю: не волнуйтесь, поезд дальше не пойдет…

— Почему?

— Что еще за новости?

— Когда эти порядки кончатся? — запротестовали со всех сторон.

Ворча и бранясь, пассажиры освобождали состав. Петровский и его товарищи вышли из вагона и отправились в Псков пешком.

В немецкой комендатуре им сообщили, что ночью на Брест-Литовск поездов не будет, и предложили переночевать в гостинице «Лондон». Около номера русских была выставлена вооруженная охрана: нельзя было допустить контактов между советской делегацией и немецкими солдатами.

Осмотрелись вокруг, взглянули друг на друга, как бы спрашивая: уж ненароком не арестовали ли нас?

— Все может быть, хотя мы и неприкосновенные.

— Я уже был однажды «неприкосновенным», — улыбнулся Петровский.

— Командование, безусловно, уже сообщило о нас в Брест и оттуда ждет распоряжений.

— Неизвестно еще, что это будут за распоряжения.

— Неизвестно, — заключил Сокольников, — но не будем гадать, как говорят, утро вечера мудренее.

Пожелав друг другу спокойной ночи, легли, старались уснуть. Петровскому казалось, что ему никогда еще не было так тяжко, даже в самые трудные минуты его нелегкой жизни… Даже тогда, когда он почти умирал в полтавской тюрьме, когда сидел в петербургской одиночке перед процессом большевиков-думцев, а буржуазные газеты ежедневно требовали для них смертной казни. И тогда, когда он задыхался в тесном вонючем трюме баржи, тащившей его на вечную каторгу в далекий якутский край… Тогда подвергалась опасности только жизнь его одного, а теперь под угрозой российская революция, добытая трудом и кровью борцов многих поколений…

Утром пришел офицер — молодой веснушчатый блондин в очках и с улыбкой на бледных губах, сообщил, что еще не явился на службу генерал и, естественно, поэтому пока нет никаких указаний.

— Мы пользуемся дипломатическим иммунитетом и решительно протестуем против нашей задержки…

— Да что вы, господа, никто вас не задерживает, — искренне удивился офицер. — Немцы — народ точный, мы любим порядок. Пока вы позавтракаете, на службу явится господин генерал, и, без сомнения, вы спокойно уедете. Честь имею, — и, стукнув каблуками, быстро удалился.

— Должно быть, еще нет ответа из Бреста, — подытожил этот визит Сокольников.

— Очевидно, — подтвердил Чичерин.

— И мы, к сожалению, еще не едем, — добавил Петровский.

Неопределенное положение волновало и беспокоило всех.

По тротуарам гордо шагали вражеские солдаты, одетые в серо-зеленые шинели и стальные шлемы, победно осматривая дома и улицы завоеванного города.

После завтрака делегация возвратилась в гостиницу, здесь уже ждал знакомый офицер. Расплылся в улыбке:

— Вот видите, господа, напрасно вы беспокоились, генерал распорядился посадить вас на поезд. Поезд будет через полчаса.

Все облегченно вздохнули — первый рубеж трудной дистанции благополучно преодолен.

В Бресте было сыро и слякотно: таял снег, чернели деревья, оккупированные вороньем с острыми, длинными клювами. Четверка русских делегатов прошла по мокрому снегу в офицерское собрание и заняла место за зеленым столом переговоров. Здесь расположились военные и дипломаты четырех государств-союзниц — Германии, Австро-Венгрии, Болгарии и Турции.

— Начнем обсуждение, господа?

— Не будем обсуждать. Подпишем без обсуждения, — поднимаясь, сдержанно сказал Сокольников, как председатель советской делегации.

В Петроград возвращались с тяжелым сердцем — слишком унизительный и тяжкий договор они подписали, но иного пути не было. Только этот шаг мог спасти русскую революцию, и они его сделали, вспоминая горькие слова Ленина: «Мы вынуждены пройти через тяжкий мир…»

Вернулся Григорий Иванович в наркомат — и сразу за дела. Переживать не время, для работы и суток не хватает. Неотложной задачей являются организация и укрепление Советской власти на местах: надо ликвидировать земства, городские думы, заменить нх Советами рабочих, солдатских, крестьянских и батрацких депутатов. С переводом столицы в Москву стало легче осуществлять живую связь с местами, так как Москва, в отличие от Петрограда, находится в экономическом и географическом центре страны. «Опыта и людей прибавилось, дело подвинулось», — думал Григорий Иванович, перечитывая доклад Совнаркому о первом периоде работы народного комиссариата внутренних дел: «Ломались прогнившие своды отживших и трухлявых строений и вместо них возводились другие. Этот период строительства новых зданий уже заканчивается… Аппарат управления почти всюду налажен. Нужно пустить его в ход по самому крепкому, верному пути, который ведет к укреплению в стране диктатуры пролетариата. В этом и заключаются ближайшие задачи рабочего правительства в области внутренней политики».