Священник поднес новобрачным чашу с вином, и в этот момент Алена, обнаружив, что за ее спиной нет Люси, резко развернулась назад и вдруг, чуть не сбив с ног близняшек Маши Кравчук и перевернув скамейку, стоящую у стены, рванулась к выходу.
В тот же миг от дверей храма отделилась темная фигура и опрометью вылетела на улицу.
После минутного шока все присутствующие на венчании бросились вслед за пулей пролетевшей мимо них на крыльцо церкви невестой.
То, что увидели случайные прохожие возле храма Малого Вознесения, не поддавалось никакому объяснению.
По Большой Никитской, скользя по тротуару и время от времени спрыгивая на мостовую, бежало странное, замотанное в непонятную одежду существо неизвестно какого пола, а за ним, с развевающимся шлейфом подвенечного платья, мчалась полуголая невеста, пугая оторопелых прохожих хриплыми выкриками: «Стойте! Вам нечего бояться! Остановитесь! Я вам все объясню! Это недоразумение! Вы погубите себя! Стойте! Задержите ее!»
На противоположной стороне Никитской высыпали из школьного двора дети и, визжа от радости: «Ура! Кинуху снимают!» — сгрудились вдоль тротуара. Пришедшие в чувство друзья и родственники во главе с батюшкой и алтарниками озирались по сторонам, не зная, что предпринимать, а Глеб и Максим Нечаев неслись за Аленой, подгоняемые не поспевающим за ними Егорычевым. Уже почти у самых Никитских ворот Максиму удалось, обогнав Алену, ловко подставить подножку и свалить в наметенный к обочине сугроб убегающего человека. Подбежавший Глеб сдернул на ходу пиджак, набросил его на голые плечи Алены и склонился над лежащей в снегу фигурой.
— Что… что все это значит? — спросил он, задыхаясь от бега.
— Осторожно, она вооружена! — так же запыхавшись, закричала Алена.
Максим точным движением скрутил человеку в сугробе руки за спиной. Теперь можно было разглядеть лицо, замотанное до бровей толстым оренбургским платком. Это была женщина средних лет с мелкими чертами лица, напоминающими какую-то птицу.
— Я же просила вас остановиться, госпожа Кохановская, — низким дрожащим голосом произнесла Алена. — Могли бы такой беды наделать… Помоги ей подняться, Максим, она замерзла.
Подоспевшие Люся и Ольга набросили на Алену дубленку, передали Глебу и Максиму их куртки.
Женщина с птичьим лицом подняла голову и, увидев Люсю, вздрогнула всем телом, ее лицо перекосилось страшной злобной гримасой. В этот момент Максим извлек из кармана ее нелепой шубы маленький блестящий браунинг. Женщина опять вздрогнула и, не сводя с Люсиного лица ненавидящего взгляда, рванулась к ней. Люся вскрикнула и спряталась за спину Глеба.
— Тихо! — властно и жестко скомандовала Алена. — Это ваша ошибка, госпожа Кохановская. Женщина, которую вы поклялись уничтожить, уже мертва. Не надо смотреть с такой ненавистью. Это не Джой Ламберти, а Людмила Соцкая, и не ее вина, что она обречена носить чужое лицо.
— Ах ты, Егоза, Егоза, — пробурчал Егорычев, когда гости расселись за большим столом в загородном доме Глеба. Дяде Мише положено было сидеть по правую руку невесты, как самому почетному гостю. — Даже замуж она не может выйти по-человечески. Это что же за свадьба такая! До седин дожил, а такого не припомню.
— Ты, дядь Миш, не бухта на меня, — отозвалась Алена, накладывая ему в тарелку все самое вкусненькое. — Сам учил с детства, что в нашем деле потеря бдительности — это шандец.
— Так это в чьем же деле-то! — засмеялся Егорычев. — Именно что в нашем — сыскном деле… хотя что говорить, видно, ты с молоком матери всосала в себя аналитическую смекалку.
— Выпьем за новобрачных, — провозгласила посаженная мать Маша Кравчук.
После того как все наконец-то согрелись, выпили, закусили, крикнули несколько раз «горько» и пожелали Алене и Глебу много всего замечательного, наступил тот неизбежный момент, когда все захотели, чтобы им объяснили, что творила бывшая невеста в храме и на Большой Никитской…
— Давай-давай, раскалывайся, Егоза, — усмехнулся Егорычев, — народ жаждет знать правду.
— Вот сами бы и поведали народу правду, дядь Миш. — Алена ласково взглянула на полковника. — А то я ведь сегодня как бы выходная…
— Да уж, не хотела бы я иметь такой выходной, — хмыкнула Маша. — Давно я такой стометровки не бегала. Новый вид развлечения для новобрачных и гостей — бег с препятствиями по обледенелому тротуару в сорокаградусный мороз без верхней одежды. Женщинам — желательно на высоком каблуке, лучше на шпильке. Очень полезно для здоровья и прекрасно развивает чувство юмора.
Все дружно начали смеяться и вспоминать, как кто выглядел в этой дикой ситуации. Потом все смолкли и снова вопросительно уставились на Алену.
— Помните, я в театре читала письмо от адвоката Нины Николаевны Оболенской господина Стоуна? Это письмо мне отдал мистер Холгейт, за что ему спасибо… — Алена наклонила голову в сторону сидящей напротив пожилой пары — тети Наташи и ее мужа Роберта Холгейта. — В конверт юрист госпожи Баррент вложил ее фотографию. На ней были две женщины: Нина Николаевна и ее верная спутница жизни и подруга, компаньонка Мария Кохановская. Письмо пришлось отдать следователю, а фотография осталась у меня. И, надо сказать, я частенько показывала ее друзьям, знакомым… Одним словом, оба лица отчетливо отпечатались в моей памяти.
Все в курсе, что операцию Люсе делал Адам Ламберти. После его смерти ее наблюдал другой врач. Как-то Люсе надо было в очередной раз показаться в клинике. Глеб уехал в это время с концертом в Калугу, Ольгу не хотелось отвлекать от работы — она зубрила текст, и в клинику повезла Люсю я.
Сидя около кабинета, я поразилась той… даже трудно сформулировать точно… какой-то безалаберной бестактности, что ли. На двери кабинета по-прежнему висела табличка: «Адам Ламберти, профессор». Человека уже не было в живых, а табличку даже не удосужились снять. Народу на этаже было мало, и я не могла не обратить внимания на женщину, которая подошла к кабинету и, внимательно изучив надпись, неуверенно присела напротив. Потом вскочила и начала нервно вышагивать по коридору, что-то лихорадочно соображая. Я не сразу связала ее лицо, показавшееся мне очень знакомым, с фотографией компаньонки госпожи Баррент. Но когда она в очередной раз, находясь в крайнем волнении, опустилась на краешек стула, я поняла, что передо мной конечно же Мария Кохановская. Я стала незаметно наблюдать за ней. Она открыла сумочку, что-то проверила там, достала бумажник и направилась к регистратуре. Я через некоторое время заняла за ней очередь.
— Я бы хотела записаться на прием к доктору Ламберти. Если возможно, на ближайшие дни, еще лучше… на сегодня.
Пожилая регистраторша, с удивлением взглянув на Кохановскую, ответила:
— К сожалению, он уже не ведет приемов в нашей клинике…
— А в какой? — нетерпеливо перебила ее Кохановская.
— Да ни в какой. Он погиб в автомобильной катастрофе.
Кохановская издала странный булькающий звук — не то засмеялась, но сдержала себя, не то закашлялась от неожиданности.
В этот момент дверь кабинета открылась и вышли Люся и доктор. Они о чем-то продолжали беседовать. Тут уже оторопела я: Кохановская не сводила с Люси неподвижного, тяжелого, ненавидящего взгляда. Этот взгляд настолько конкретно выдавал в ней, как в диком животном, готовность к прыжку, что я интуитивно сделала несколько шагов к Люсе. Но Кохановская вдруг вздрогнула, отвернулась и быстрыми нервными движениями водрузила на нос большие темные очки и надвинула на лоб шляпку с полями.
Я быстро схватила Люсю под руку и спустилась с ней в гардероб. Странная особа в темных очках и шляпе прошествовала за нами, низко наклоняя голову, точно опасаясь, что ее узнают.
Уже в машине я все пересказала Люсе и пожалела, что сразу, как только вспомнила эту женщину по фотографии, не подошла к ней. Но Люся расценила эту ситуацию иначе…
— Да, я тогда сказала Алене, что наверняка дело совсем в другом, — отозвалась Люся с противоположного края стола. — Я предположила, что, возможно, эта женщина просто очень похожа на компаньонку Нины Оболенской. А глядела она с ненавистью совсем не на меня, а на доктора… Я, пока лежала в клинике, таких историй наслушалась — не приведи Господь… Хирурги же тоже люди, у них случаются неудачные операции. Бывает, что им начинают мстить… Но, похоже, я не очень убедила Алену…
