Учитель Бедике отвел со лба невидимую прядь.

- Да, - сказал он.

- Ну? - спросил я. - Тогда где он сейчас? Не ушел же он домой? А может…

Учитель Бедике возбужденно заявил, что он не справочное бюро, а если кто еще будет задавать вопросы не по теме урока, тот дождется выговора.

Тогда встал Эдди:

- Можете записать мне первому, но я хочу знать, где сейчас господин Кренцке. Его допрашивают?

Учитель Бедике поджал губы.

- Как твоя фамилия? - спросил он и отвернул колпачок у авторучки.

- Ребята! - вдруг закричал Адам, тыча пальцем в окно. - Сюда! Скорее сюда!

Мы кинулись к окнам.

Внизу через школьный двор шли к воротам три человека. Двое были в кожаных пальто и в фетровых шляпах с широкими полями. Третий шел между ними. Он двигался немного наклоняясь вперед, на нем была спортивная куртка, а в его взъерошенном светло-рыжем хохолке отсвечивало солнце. Мы все узнали его.

- Бруно! - крикнул Эдди. - Скорее вниз!

Я двинул под ноги учителю Бедике, который попытался меня задержать, корзинку для бумаг и помчался за Эдди. Остальные - следом за нами.

Никогда я не был силен в беге, но в то утро обогнал даже Эдди.

На улице перед воротами школы, как всегда в это время дня, было сильное движение. Прошло какое-то мгновение, прежде чем я увидел черный автомобиль. Он стоял у самой канавы. Мотор работал. Один из тех двоих в кожаном пальто еще раз высунулся из машины, что-то подняв в руке. Это был портфель господина Кренцке. Он бросил его на заднее сиденье, а сам сел рядом с шофером. Потом он захлопнул дверь, и машина тронулась.

Я стоял и смотрел ей вслед. Я завидовал Адаму: тот наверняка сейчас снова разревется.

Потом в школе был порядочный шум. Нам всем записали по предупреждению и сказали, что, если такое повторится, нас могут и вовсе выставить.

Но, как справедливо заметил Эдди, чтобы такое повторилось, нужно было бы, чтобы среди учителей нашелся еще один такой же мужественный и стойкий учитель, как господин Кренцке, а об этом, похоже, и речи быть не могло. Напротив, все наши теперешние преподаватели старались полностью искоренить то, что они называли «методы господина Кренцке».

Да только с этим у них ничего не вышло.

Потому что Эдди придумал нечто сказочное. Каждое утро, когда раздавался звонок, мы все молча вставали и мысленно поминали господина Кренцке; и мы не садились до тех пор, покуда звонок не смолкал. Учителей это очень нервировало, но поделать они ничего не могли, ведь от урока мы этим время не отнимали. Тогда директор распорядился, чтобы господин Пите давал звонки покороче. Но господин Пите был давно в курсе наших дел и ответил, что, к сожалению, это невозможно, поскольку для школьных звонков существует строгая норма.

И получилось так, что поминать таким образом господина Кренцке постепенно стали и в других классах, ведь слух о нашей четвертьминутке молчания прошел по всей школе, а господин Кренцке преподавал не только у нас.

Но по- настоящему героем и мучеником он для нас только еще становился. Потому что чем меньше мы знали о его дальнейшей судьбе, тем сильней должны были ему сочувствовать, а чем сильней мы ему сочувствовали, тем более он в наших глазах преображался.

Честно сказать, мне порой даже казалось, что это уже слишком, что лучше бы помнить господина Кренцке таким, каким он был на самом деле.

Однажды я сказал это господину Пите, а тот вдруг прищурился и спросил:

- Ты это серьезно?

- А почему вы таким тоном спрашиваете? - обиделся я. - О нем я шутить не собираюсь.

- Да так, похоже на шутку, - сказал господин Пите.

Он вышел из своего маленького огорода, снял с себя фартук и внимательно огляделся, не видит ли нас кто-нибудь со двора. Потом быстро предложил:

- Заходи-ка сюда.

Потом отослал жену из комнаты, где она как раз вытирала пыль, и сунул в рот маленькую сигарку.

- Ну-ка, присядь, до конца перемены еще четыре с половиной минуты.

У него было довольно уютно. И все-таки я подумал, что лучше бы нам остаться во дворе.

Господин Пите как будто угадал мои мысли. Он отогнал дым от своего лица.

- Пора, пожалуй, поговорить. Кому-то из вас я должен это сказать. В конце концов, это ваше дело, не мое.

- Ну-ну, - попросил его я. - Давайте.

- Так вот слушай, - начал господин Пите. - Сижу я недавно у парикмахера - он меня намылил, бреет - и смотрю в зеркало. Вдруг вижу: открывается дверь и входит Кренцке. Похоже, он там постоянный клиент, потому что хозяин к нему сразу подскочил, помог снять куртку. А тот ужасно при этом, бедняга, охает. «Все хуже мне, - стонет. - Вы не можете себе представить, как это выматывает». - «Еще как могу, - отвечает хозяин. - Я, как парикмахер, просто не знал бы, что бы мне делать без одной руки! Тем более без правой».

Отчего- то у меня перехватило дыхание.

- Как вы сказали?

- Ты все правильно расслышал. - Господин Пите с отсутствующим видом постучал по аквариуму, где плавали золотые рыбки. Затем вынул изо рта свою сигарку и стряхнул с нее мизинцем пепел.

- Это был не протест, а просто-напросто ревматизм.

Где- то рядом фрау Пите громко заколачивала гвоздь в стену.

Да нет, это был не гвоздь, это стучало мое сердце.

- Вы думаете, он просто не мог поднять свою правую руку?

- Даже вот на столько, - сказал господин Пите. - «Вы не представляете, какая это боль, - стонал он в тот раз у парикмахера, - особенно вот тут, в локте и в плече. Иногда, ей-богу, такое чувство, будто мне конец». - «Ну, одно хорошо, - говорит хозяин и пододвигает ему кресло, - вы можете писать и левой». - «Тренировка, - кряхтит Кренцке, а сам усаживается осторожно, будто на гвозди. - Со мной это частенько случалось. Но так худо еще не бывало».

- Тогда почему же он ничего не сказал директору?

- Это я могу тебе объяснить точно. - Господин Пите внимательно рассматривал свои залатанные войлочные туфли, как будто мог там что-то увидеть. - Чтобы не распроститься со школой. Потому что однорукому учителю - можешь мне поверить - хорошего ждать не приходится. А он свою работу любил. Это было дело его жизни. - Господин Пите опять затянулся. - Без всякого преувеличения.

Я сглотнул слюну: я никак не мог избавиться от металлического привкуса во рту.

- Значит, убеждения тут ни при чем?

Господин Пите окутал себя облаком дыма.

- Вот ты и угодил в самую точку.

На дворе зазвенел звонок. В окно, через огородик фрау Пите, было видно, как спешат к дверям школы ученики. На душе у меня было скверно.

- Но вы же не думаете, что…

- Именно что думаю, - сказал господин Пите. - Он теперь коричневый [3] , как пирог в печи. Это и смутило его коллег.

Я встал. Мне показалось, что комната вдруг накренилась.

- Но почему же его тогда увели?! Он ведь мог просто объяснить, в чем дело!

Господин Пите, шаркая ногами, проводил меня до двери.

- Ты слыхал когда-нибудь про такую штуку: профессиональная гордость?

- Нет, - сказал я.

- Фантастическая штука. Заставляет делать величайшие глупости. Для Кренцке во всяком случае было бы полным поражением признаться на допросе, что у него ревматизм. - Господин Пите загасил свою сигарку о землю в цветочном горшке. - Вот такие дела. Теперь я все рассказал.

Он щурясь выглянул во двор.

- Путь свободен. Если спросят, почему опоздал, скажи, что тебе стало нехорошо и ты отлеживался у меня на диване. Вид у тебя достаточно зеленый, поверят.

- Спасибо вам, - сказал я.

- Ступай, ступай. - Он похлопал меня по плечу. - Скажешь мне, как вы там решите, чтобы мы действовали согласованно.

Я не сразу понял; я спросил, что он имеет в виду.

- О бог. мой! - Господин Пите возвел глаза к небу. - По-моему, ясно, какой стоит выбор: герой или незадачливый нацист?

- А, вон что! - сказал я. - Да, да.