Он резко встал, допил бутылку из горлышка и вышел в сад. Он не жалел о том, что так ужасно ее оскорбил, точнее, ранил. Это была единственная возможность – не ударить, не разгромить все эти ее украшения и вазочки с цветами. Он испортил ей жизнь? А она ему нет? Выбирала именно она, он просто не мог отказаться от такого подарка. И с тех пор получает по полной программе.

Андрей сидел на ступеньке крыльца, крепко сжав зубы и кулаки, стиснув их между коленями. Надежда спокойно подошла и встала рядом, облокотившись о перила.

– Ты стал очень нервным, тебе не кажется? Вроде бы и не перерабатываешь. Коля как раз сегодня звонил, сказал, ты отказываешься от всех экспедиций, работаешь только в Москве и Подмосковье. Он думал, у нас какие-то проблемы. Я сказала: да, проблемы есть. И всем своим пенопластом я чувствую, что это так.

– Извини, – сказал Андрей. – Не хотел тебя обидеть. То есть – наоборот, хотел тебя просто обидеть. Ничего такого о тебе Коля не говорил. Думал, посидим разок нормально, как люди, но… Не выходит у нас ничего.

– Ты тоже извини, – ровно ответила Надежда. – Коля так говорил. Он это всем говорил, не только тебе. Он такой. На него я не обижаюсь. И я тебя тоже просто хотела обидеть, а на самом деле, как все адекватные соседи, переживаю из-за того, что Света пропала. Хотя почти уверена, что она сбежала от своего жениха с кем-то другим. Кстати, мне сегодня звонила Тамара из сорок шестой квартиры. Рассказывает, что этот жених, Арсений, ходит по дворам и квартирам, вопросы задает. Говорит, что будет собирать подписи под жалобой на следствие, которое дело отказывается завести и начать розыск. Полицейские, наверное, тоже считают, что она уехала с другим. Так вроде считают даже родители Светланы. Ухажеров было очень много.

– Надя, зачем ты мне всю эту ерунду рассказываешь?

– Ну, мне делать нечего, проблем нет, мне интересно, чем дело кончится. Тем более Арсений говорит: на сто процентов уверен, что кто-то из тех, кто слюни пускал, глядя на Светку, мог ее изнасиловать и убить. Он всех таких знает в нашем дворе. Список составил. Тамара потому и позвонила, что ты там тоже есть…

Они спали в разных комнатах: она на втором этаже, он на первом. Точнее, не спали. Каждый лежал у себя в кровати и смотрел в открытые окна, на темные, застывшие деревья в буйной листве. Оба страдали. Оба понимали, что ничего, кроме бессмысленной несвободы и абсолютного непонимания, в своем браке не приобрели. Вроде бы не дети были, когда встретились, но ни один из них не знал, что такое любовь. Оба считали себя не слишком эмоциональными, зато очень здравомыслящими. Решили, что подходят друг другу во всех отношениях, в том числе физиологическом. И какое-то время именно так и было. Иначе не родился бы столь удачный ребенок, как Игорь.

«Как же я позволил сыну жизнь испортить! – думал Андрей. – Для него у нас если не тюрьма, то бесконечный невидимый бой. А что я мог? Да поломать я все это мог! До того, как случился этот кошмар, который все превратил в хождение над бездной. Надя сказала, что я в списке у этого типа – жениха Светланы. Чем это для меня опасно? Да чем угодно. Все больше хочется одного: чем скорее произойдет разоблачение, тем лучше. Вот только чего хочется Светлане – вопрос».

Андрей лежал, неукрытый, на светлой простыне. Неподвижное массивное тело ему самому казалось окаменевшим. И вдруг он опять услышал голос Светланы, которая позвонила ему, чтобы сказать, что поела, что благодарит. Он остался таким же неподвижным, лежа в темной комнате, но на самом деле чувствовал, что весь растаял, как кусок сливочного масла на солнце. Так странно: он был, казалось, не способен ощутить то, что люди называют счастьем. В общем, ему не хотелось летать ни тогда, когда встретил Надю, ни когда женился, ни когда сын родился. Ему всю жизнь говорили, и он сам так считал, что яркие эмоции ему не даны природой. Вот за это заблуждение он и поплатился. Никто этого не замечает, а он – то в огне горит, то во льдах цепенеет. И сегодня он испытал что-то очень похожее на счастье. В самом своем большом несчастье. Хотя… это он напрасно, как выяснилось, думал, что никто ничего не замечает. Вот у Арсения, лощеного кренделя, который объявил себя женихом Светланы, он в списке подозреваемых. И тот уже успел этот список всему району огласить…

Надежда лежала в темноте спальни в красивой позе, как перед камерой, с вымытыми и тщательно уложенными феном волосами, в нарядной ночной рубашке, французской, из тонкого батиста, с вышивкой. Она не понимала, почему так несчастлива. Она всегда права. Она красивее большинства женщин, честнее очень многих людей, лишена корысти, как, наверное, единицы. Для того чтобы стать очень богатой, ей даже не нужно было бы вступать в брак по расчету. Надя родилась в семье достаточно заметного чиновника и очень рано поняла, что у них нет проблем. Нет ничего такого, чего папа не мог бы купить. К такому положению легко привыкают. Но после восемнадцати, когда отец решил записать на нее, как и на старшего брата, какой-то левый бизнес, у нее произошло отторжение. Именно в родительском доме, где говорили только о деньгах, где все телефонные разговоры шли о каких-то загадочных проплатах, а не о зарплате, как у родителей подруг, – ей стало как-то скучно, а временами просто тошно. Вот развелись родители и остались вместе. У папы какая-то мания – на всех родственников записывать то, что надо от кого-то скрывать. Значит, это попросту украдено? Это грязные деньги? Чистых в таком количестве не бывает. Надежда даже поездила на работу с водителем и охраной. Ее офисом был старинный особняк, где, кроме нее, чаще всего никого не было. Она читала, играла в компьютерные игры. Изредка на короткое время приезжали деловые люди, садились за компьютеры, переводили откуда-то куда-то огромные суммы, распечатывали документы, на которых она ставила подпись. Ей эта муть страшно надоела. Она потребовала, чтобы отец переписал все это к чертям на кого-то другого, чтобы помог ей поступить во ВГИК и купил квартиру. Мать слушала их ссоры с хронически ошалевшим видом. Наде казалось, что бесчисленное количество пластических операций сильно повредило ее разум. «Ты сейчас выглядишь моложе меня, – сказала она ей однажды. – А мне двадцать. Я боюсь, что через несколько лет ты станешь агукать в манежике, а мне придется менять тебе памперсы». Мама даже не сообразила, что нужно обидеться.

Все получилось, как хотела Надежда. Ее освободили от бизнеса, она поступила во ВГИК, отец купил ей не шикарную, но хорошую квартиру. Расстались холодно, видятся редко. На ее свадьбу с Андреем родители не пришли – не та песочница. Да они бы там плохо смотрелись, Надя бы стыдилась их. Свадьба была красивая, актерская. Когда после нее появилось ощущение, будто что-то не так? Скоро началось. Надя не проснулась как женщина, потому что в Андрее не было страсти. Желание было, конечно, но восторга, поклонения, обожания – ни на грош. Допустим, он эмоционально туповатый, таким его считали все. Но, по логике, именно такой и должен был прикипеть. Мог ли он мечтать о такой женщине, которая, ко всему прочему, еще и верна ему в любой ситуации? Он неплохо к ней относился, но даже рождение сына их не сблизило. Он принимал все как должное, а не как награду. А она постоянно чувствовала себя оскорбленной. Особенно когда, вернувшись со съемок, он восхищался талантом какой-нибудь актрисы. Надежда старалась верить, что он ей не изменяет, но знала, что такое съемки. Все возможно. Однако дело не в этом. Просто Надя открыла для себя страсть в самом тяжелом и зловещем варианте. Она уже сама не хотела своего мужа как мужчину. Но ревность ее терзала постоянно. Да, ее стал раздражать даже сын. Он рос таким же красивым, как она, но с возрастом она и в нем стала находить то, что враждебно ее сути. Никакого порядка в его действиях и мыслях она не видела. И, главное, не могла найти способ вписать его в ее собственный порядок. Заставить. Он уходил от нее, убегал. И он не любил ее. Он предпочел свободу. Уже было почти светло в комнате, а Надежда лежала, ни на минуту не сомкнув глаз. Сухих глаз, в которых не было ни надежды, ни желания встречать новый день.