А зачем назначал — сам не знал. Наверное оттого, что все соседи и сослуживцы считали их идеальной парой. Пожалуй, и скучно-то Малышкину было оттого, что Нюра в самом деле была идеальной. Не балаболка, серьезная, аккуратная и на службе, и в домашних делах, она была образцом добропорядочности, домовитости и основательности. Улыбалась когда надо, говорила тоже когда надо, о всем судила практично, в соответствии с мудрым опытом старших.

При проводах Нюра очень серьезно обещала писать. И написала несколько писем. Подробных, деловых, с аккуратным перечислением всех заводских новостей и показателей, от которых у Малышкина почему-то возникал зуд в голове. Если заменить «Здравствуй, Петя» на шапку «За отчетный период…» — ни дать ни взять — настоящий производственный отчет. Отвечать на такие письма-сводки при всем своем канцелярском образовании Малышкин был не в состоянии, и потому переписка как-то сама собой прекратилась.

Совсем недавно Перехватов получил письмо от одного из своих заводских приятелей, в котором сообщалось, что капитан заводских футболистов, бузотер и весельчак Митька Сведецкий женился на нормировщице Нюре Маркиной. Узнав об этом, Малышкин с облегчением вздохнул. Ему лишь непонятно было: чего хорошего нашла тихоня Нюра в сорвиголове Митьке? Но, поразмыслив, он самокритично решил, что нашла она в Митьке то, чего недоставало и недостает и ей, и самому ему, Малышкину, — умения быть необходимым людям.

А с Еленкой все получилось иначе.

В прошлом году, когда выезжало все соединение в летние лагеря, поручил командир роты Малышкину отнести в штаб какую-то срочную бумагу. Дорога недальняя — штаб (вернее, лишь его нестроевые отделы) размещался в большой деревне, километрах в двух от лагеря, — и Малышкин охотно отправился выполнять поручение. Прогулка была особенно приятной, так как новобранец Петр Малышкин со дня призыва еще ни разу не бывал в увольнении.

Передав по назначению пакет, бодро топал рядовой Малышкин назад в лагерь и вдруг на развилке дорог повстречался с чудесным видением.

Над землей справлял свой радостный, беззаботный пир безоблачный, жаркий летний день. В прозрачно-золотистой синеве чистого неба самозабвенно заливались жаворонки, в душистых клеверах выводили свои трескучие трели невидимые кузнечики; и лес, и поля были заполнены таким звоном, счастьем жизни, что Малышкину до жжения в ступнях захотелось скинуть сапоги и гимнастерку, подставить спину под живые лучи благодатного солнца, погрузить вспотевшие ноги в теплую пыль прогретого проселка.

Он уже собирался сделать это, как вдруг увидел ее. Она стояла возле громоздкого чемодана с оторвавшейся ручкой и вытирала платком потное лицо. Малышкин шагнул к девушке, поздоровался, хотел предложить помощь, если ей по пути, но почему-то поперхнулся и разом забыл о подготовленных вежливых словах.

Девушка опустила руку с платком, и оторопевший солдат увидел огромные прозрачно-синие — точь-в-точь, что летнее небо, — ясные глаза, нежное лицо в золотистом обрамлении отсвечивавших солнцем пшеничных волос. Голубое платье девушки тоже отливало небесной глубью, стройные ноги светились зрелым пшеничным загаром, и Малышкин не удивился бы, если б вдруг залилась она невесомым поднебесным жаворонкам.

Но девушка рассмеялась обычным земным смехом: «Почему вы так на меня глядите?», чем повергла Малышкина в еще большее смущение.

— Странно, — как бы размышляя вслух, произнесла девушка, оглядела себя, одернула платье, а потом пожаловалась: — Проклятый чемоданище! Надо же оборваться ручке! От самой станции на плече тащу…

«Ого! Пять километров!» — поразился Малышкин и наконец сказал давно заготовленное:

— Вам куда?

— Мне в деревню. В Меркушино. Решила отдохнуть от цивилизации. Как говорится, стосковалась по естеству. Надоели городская копоть и трамвайное бренчание.

Несмотря на явную усталость, в огромных глазах девушки не было и облачка уныния.

— А вам туда же?

У Малышкина было в запасе время, но ему, аккуратисту, непривычно сворачивать с полагающегося маршрута. Тем более что капитан Ковальчук ждал расписку из штаба. Пока он с обычной обстоятельностью прикидывал в уме как быть, девушка взялась за чемодан.

— Ну, не туда так не туда! Донесу.

И словно кто-то в спину подтолкнул Малышкина.

— Что вы! Мне туда!

Глазомер не обманул Малышкина. Чемодан действительно оказался тяжеленным. Удивляясь про себя, как могло нести его целых пять километров такое хрупкое, небесное создание, он протащился с грузом на плече всего несколько сот метров и почувствовал, как немеют спина, шея и начинают подрагивать ноги. Стыдясь своей мужской немощи, он протопал из последних сил еще немного, а потом опустил чемодан на траву. И обреченно покосился на спутницу, ожидая насмешки.

Девушка действительно улыбнулась, села на придорожный камень и с уважением произнесла совсем неожиданное:

— А вы сильный. Я так через каждые десять шагов отдыхала. Даже зареветь хотела от злости. Этакая тяжесть! — Ив полном противоречии с произносимым большущие глаза ее смеялись.

От этих обыкновенных слов и веселого сияния глаз в Малышкине вдруг произошло нечто такое, отчего исчезла скованность, он почувствовал себя так хорошо и свободно, как не чувствовал доселе ни с одним человеком.

— Да, хорош гроб! — с почтением похлопал он по чемодану. — Будто кирпичами набит!

— Не говорите. Это все моя маман. Наказала привезти и то, и другое, и третье. Еле влезло.

— Что же она вас не встретила?

— Не люблю, когда встречают и провожают. Особенно родственники. Охи да вздохи, наказы да наставления. Тошно. Люблю приезжать внезапно, застать, как говорится, врасплох…

— Но все-таки с таким грузом…

— А-а… Ерунда. Откуда я могла знать, что не окажется оказии да вдобавок оторвется эта проклятая ручка? Зато прогулка какая! День-то сегодня какой праздничный! Благодать! В городе такого не увидишь.

— Не увидишь, — охотно согласился Малышкин, ничуть не сомневаясь в искренности девушки.

— Да что это мы все экивоками всякими. Давайте познакомимся, — вдруг предложила она и протянула тонкую руку: — Еленка.

— Петр… — с обычной официальностью произнес Малышкин и тут же сконфузился, поняв всю неуместность такого казенного тона. — То есть Петя…

— Ой, какой вы серьезный! — весело наморщила свой тонкий красивый носик Еленка. — Петр… В этом действительно есть что-то каменное, а вот Петя — другое дело. Петя-петушок, золотой гребешок… Звучит? Звучит!

Окончательно сконфузившийся Малышкин схватился за чемодан.

Всю дорогу до деревни он мысленно улыбался, повторяя про себя: «Еленка… Еленка… Еленка…» Нет, она не рисовалась. Никакое другое имя не шло так к этому звонкоголосому, золотисто-голубому чуду, которое он случайно встретил под сегодняшним чистым, праздничным небом. Именно так, и никак иначе, должны были именовать девушку все знавшие ее люди — Малышкин был в том убежден.

— Заходите когда-нибудь в гости, Петя! — пригласила она, когда он донес чемодан до нужного дома. — Не стесняйтесь. Мне будет очень приятно. — И посмотрела на Малышкина таким долгим, внимательным взглядом, что у того оборвалось что-то внутри, ударило жаром в голову: «Пропал, бесповоротно пропал, Петька…»

Зайти в гости Малышкину так и не пришлось. По прихоти военной судьбы их часть сначала участвовала в длительных полевых учениях, а потом рота была направлена в город для несения караульной службы. Но Малышкин прочно хранил в памяти ту обычную и в то же время для него лично совершенно необычную встречу. И при каждом воспоминании заново испытывал волнующее ощущение красоты, чистоты, непосредственности, которые несла в себе золотисто-голубая девушка, назвавшаяся Еленкой…

Человек, однажды встретившийся с чудом, а потом столкнувшийся с таким чудом вторично — невольно может поверить в чудеса. Нечто подобное ощутил Малышкин, встретив той же осенью Еленку. Они случайно столкнулись на конечной трамвайной остановке, и у Малышкина перехватило горло от внезапного, острого предчувствия счастья.