Появился мрачный немой солдат.

— Вели доложить синьорине Матильде, что я намерен снова сплести кружевной бокал. Пусть выпустят нас к печи.

Вечером Марка и Никко отвели в мастерскую. Всю ночь трудились братья у раскалённой печи. А утром, когда первые солнечные лучи ворвались в окна, они поставили на убогий стол два готовых нарядных свадебных кубка, сплетённых из бело-розовых нитей.

На следующий день тем же путём в сопровождении стражников Никко был доставлен обратно на остров Мурано.

«Теперь ты уже всему научился, всё умеешь, — сказал ему дедушка. — Стеклодувы доверили тебе все хрустальные тайны. Брат научил самому заветному своему искусству — мастерству филигранной вязи. Но великим мастером ты станешь лишь тогда, когда приобретёшь свободу.

Из рук дожа свободы не жди. Ты видел, что сделали с Марком. Хотя он и покинул остров, но свободы не обрёл. И пропал его талант. Не петь птице в клетке!

Беги с острова. Беги, пока слуги дожа не догадались о твоём таланте. Быть самым лучшим на Мурано так же опасно, как быть пре-ступником».

Дедушка оказался прав.

Венецианские правители пронюхали, кто сделал свадебные кубки из хрустальных кружев. Дож издал приказ доставить умельца во дворец. Хорошо, что калека Гвидо спрятал мальчика в пещерах.

Там и потерялись его следы...

Вот какую сказку рассказал однажды своему племяннику Бориске старый стеклодув в долгий зимний вечер. Было это давно, лет шестьдесят назад в далёком русском селе Пестровке, что лежит за тысячи километров от солнечного итальянского острова Му-рано.

Маленький Бориска во время рассказа сидел не шелохнувшись и внимательно слушал, потом спросил:

— А что дальше случилось, дядька Михайла?

— Дальше? Я совсем уж плохо знаю, что было дальше. Эту историю я услыхал от своего деда. А мой дед — от своего деда. Все они, как и я, были стеклодувами и всю жизнь выдували хрустальное стекло. Так что это их сказка.

— Ну а дед твоего деда знал конец этой сказки?

Дядька встал со своего табурета, погладил шершавой рукой Бориску по голове и снова стал рассказывать.

— ...Точно никто об этом не знает. Ходили слухи, что видели какого-то мальчика в открытом море как раз в то время, когда исчез Никко.

Дож издал особый указ:

«Найти Никко Бикконио и заставить его вернуться.

Если он не повинуется, заключить в тюрьму его родных. Если и это не понудит его к повиновению — изловить и убить».

Ищейки дожа отправились по следу.

На больших заморских базарах они иногда встречали кружевные стеклянные кубки, которые очень напоминали работы умершего от тоски муранского стеклодува Марка. Но кто их теперь выдувал — не могли доискаться.

Потом донёсся слух, что на острове Крит какой-то подмастерье перещеголял в искусстве своего хозяина-стеклодува. И будто бы был он родом из Мурано. Позднее этот подмастерье попал в Саксонию. Его приютил известный мастер Ганс Бехтер. У него стеклодув жил под чужим именем.

Но тайные агенты венецианского дожа всё-таки выследили муранца. По филигранной вязи догадались. Тёмной глухой ночью они подожгли мастерскую. Самого саксонца и всех его помощников закололи кинжалами. А муранцу залили рот раскалённым стеклом. Пусть больше никому не выдаст хрустальных тайн!

Может быть, этот муранец и был Никко Бикконио...

Выслушал Бориска до конца печальную муранскую историю. Грустно стало ему. «Погиб Никко, и погибли с ним сказочные тайны», — подумал он.

— Не горюй, — сказал ему дядька Михайла. — Жизнь ещё много оставила на земле загадок. И на твой век хватит!

В старое время на Руси простые люди фамилий не имели. Звали их просто — Филька, Петька, Ванька. Помещик хорошо знал, сколько у него Ванек и сколько Стёпок. Но чтобы отличить одного Стёпку от другого, им давали прозвища. Ходит мужичишка нахохлившись, как воробей, вот его и кличут Стёпка Воробей. А другой молодой парень быстро со всеми делами управляется. Так он — Тимка Быстрый.

Иных именовали более почтительно: Лука Столяр — значит, работает столяром. Трофим Кучер — значит, управляется на конюшне.

Из таких прозвищ и родились, наверное, позднее фамилии: Воробьёв, Быстрое, Кучеров, Столяров...

У помещика Бахметьева, что имел свои владения в Пензенском уезде, все крепостные должны были стать либо Стекловыми, либо Хрусталёвыми. Потому что все жители принадлежащих ему сёл занимались одним делом— изготовлением стеклянной и хрустальной посуды. Одни делали простые стаканы, чашки и бутылки, другие — нарядные графины, рюмки и вазы.

Самая красивая хрустальная посуда попадала на стол к хозяину. Она была такая прозрачная и блестящая, словно её соткали из льдинок. При лёгком прикосновении она издавала певучий серебристый звон.

Хрустальное стекло научились получать, прибавляя в обыкновенную стеклянную массу свинец. Хрусталь был в моде у богачей. Вот почему у помещика Бахметьева больше было крепостных Хрусталёвых, чем Стекловых.

Но появлялись и другие фамилии.

Как-то купил Бахметьев на ярмарке нового «работного человека» Петьку. Купил в придачу к двум борзым щенятам. В те времена помещик владел крепостными людьми, как вещами, и мог их продавать, обменивать, даже — проигрывать в карты.

Когда торговался помещик на ярмарке, он сначала щенят получше рассмотрел. Погладил по шёрстке, за ушками почесал... А уж потом стал оглядывать со всех сторон «работного человека». Пощупал мускулы, похлопал по спине, осмотрел зубы.

— Ничего, — говорит, — крепкие.

Только руки Петькины ему не понравились — обожжённые да чёрные от копоти. «Ну уж ладно, — решил Бахметьев, — в хозяйстве пригодятся».

И невдомёк было глупому помещику, что руки эти золотые. Как попал крепостной в гуту, как взялся он за выдувальную трубку — засверкали, заискрились в его обгорелых руках хрустальные чудеса.

Гута — это большой прокопчённый сарай с деревянным круглым помостом посредине. В центре его поставлена печь со множеством окошек. В ней варят стекло.

У печи жарко, дым ест глаза, пламя обжигает руки. Здесь Петька вместе с другими крепостными стеклодувами трудился от зари до зари.

Хозяин каждый вечер приходил в гуту посмотреть, что выдули за день его мастера, и самое лучшее отправлял к себе в усадьбу.

Когда приезжали гости, он выставлял напоказ своё хрустальное богатство и хвастался:

— Это Васька сделал. А это Петька. Ну, а это Стёпка...

Гости восхищались:

— Непостижимо! Гениально! Прекрасно! — И просили: — Покажи-ка нам самого лучшего своего стеклодува!

Довольный помещик отводил, бывало, гостей в тёмную гуту и гордо говорил, указывая на нового «работного человека»:

— Вот мой главный виртуоз!

Стеклодувы не знали, как перевести иностранное слово «виртуоз», но понимали, что, наверное, оно означает «самый лучший мастер». И по-своему, по-русски, прозвали Петьку — Виртузовым.

Так и пошёл род непревзойдённых умельцев Виртузовых. От отца: к сыну передавали они своё мастерство. Гордились семейной профессией.

Вот только дядька Михайла Виртузов не знал, кому хрустальную науку передать: не было у него сыновей. Хотел он своего племянника Бориску Ярёмина усыновить. Но Борискины родители не согласились отдать мальчика.

В роду у Ярёминых тоже все были стеклодувами. Но у них другая история с фамилией вышла. Предки их, как и все крепостные мастера помещика Бахметьева, не только работали на стекольном заводе, но и вели небольшое хозяйство, чтобы себя прокормить: выращивали картошку и капусту, сеяли жито и овёс.

Своей земли у них не было. Обрабатывали они землю помещика, за что отдавали ему часть урожая — оброк. Поле пахали на лошади деревянной сохой.

Но однажды случилась беда: перед самой весной сдохла у стеклодува лошадь. Как же теперь поле вспахать? Хотел было мастер попросить лошадь взаймы у помещика, да тот потребовал за это такой большой оброк, что пришлось отказаться. И тогда Борискин прапрадед — человек очень сильный и выносливый — надел на себя ярмо и впрягся в соху вместо лошади. Так и вспахал поле.