Зазевавшись, Абдель-Азим не заметил, как преградил путь в кофейню донельзя накрашенной и расфуфыренной женщине средних лет. Она бесцеремонно отодвинула его в сторону, скорчив недовольную гримасу.

— Пожалуйста, пожалуйста, ханум! — смиренно посторонившись, с ехидной улыбкой произнес Абдель-Азим. — Мне, бедному феллаху, нечего вертеться под ногами у господ, тем более занимать их места в кофейне. Я ведь в Каире, а не у себя в деревне.

Замешкавшись у дверей кофейни, я невольно уловил разговор двух мужчин, которые, очевидно, следовали за этой женщиной, но, потеряв ее из виду, остановились передо мной.

— Не расстраивайтесь, эфенди! — вкрадчивым голосом произнес один из них. — Ее можно здесь встретить каждую субботу с одиннадцати до двенадцати. Потом она удаляется на пару часиков и возвращается опять. Вы думаете, рандеву устраивается только по вечерам? Нет, теперь другие времена. Нынче женщины совмещают рандеву с работой. Прилично и доходно, — хихикнул он.

— Ну, не все же работающие женщины этим занимаются! — возразил другой. — А гулён можно встретить и среди тех, которые не работают. Исключения есть везде…

— Вот именно! — вмешался вдруг в разговор Абдель-Азим. — Раз они исключения, значит, надо исключить их из нашей жизни. Вырвать как сорную траву. Недаром ведь говорят, что одна паршивая овца все стадо портит. Социалистическое общество должно заботиться о своей чистоте…

В ответ на тираду Абдель-Азима один из приятелей ухмыльнулся и, смерив его с головы до ног презрительным взглядом, вошел в кофейню. Другой же, чуть задержавшись, заметил явно с издевкой:

— Да ты, я вижу, приятель, сознательный член социалистического общества! Небось из бывших батраков, а теперь кооперативщик? Приятная встреча! Добро пожаловать, социалистический феллах! Здесь мы с тобой еще не встречались, и да избавит нас аллах от такой встречи!

И, поправив дорогой французский галстук под белоснежным нейлоновым воротничком, с высокомерным видом прошествовал в кофейню, распространяя терпкий запах заграничного одеколона.

— Вот скотина! — взорвался Абдель-Азим. — Типичный реакционер! Ну обожди, тебе это даром не пройдет! Рано или поздно мы с тобой рассчитаемся! Нет, ты слышал, что он сказал? «Да избавит нас аллах от такой встречи!» Это от какой же встречи? С социализмом? А может, мы сами поспешим от тебя избавиться?

— Да тише ты! Чего разошелся? — попытался я его утихомирить. — Знаешь, на кого ты замахнулся? Это же председатель административного совета, секретарь Арабского социалистического союза департамента!

Абдель-Азим горько усмехнулся, потом, вдруг сделавшись серьезным, задумался о чем-то своем. Он плотно сжал губы, глаза его затуманились, и взор устремился вдаль. Он словно смотрел сквозь прохожих, не останавливая взгляда даже на самых крикливых модницах.

В это время из кофейни вышел мой старый знакомый. Он поздоровался со мной, а затем и с Абдель-Азимом. Но братец даже не ответил ему. Как человек благовоспитанный, мой знакомый попытался вовлечь Абдель-Азима в беседу. Он перевел разговор на тему, которая могла бы заинтересовать моего брата, задал несколько вопросов о положении в деревне, о жизни крестьян. Чувствовалось, что он был настроен самым благожелательным образом и, стараясь завоевать расположение Абдель-Азима, может быть, даже больше допустимого заискивал перед ним. Абдель-Азим стоял все с тем же безучастным видом, никак не реагируя на общий разговор. Он по-прежнему рассеянно смотрел куда-то вдаль, и только изредка в его глазах вспыхивали огоньки. Он был явно чем-то озабочен.

Пропустив мимо ушей прощальные слова моего знакомого, он вдруг схватил меня за рукав и так сильно дернул, будто хотел пробудить меня, а заодно и самого себя от длительной спячки.

— Скажи-ка, а где находится этот ресторан, который сгорел? Ну, как его там… «Шнерер»… «Шнебер»… А, вспомнил: «Шепард»! Помнишь, как четверть века назад нас оттуда выгнали? А потом двое суток продержали в полиции. Вот в «Шепарде» я бы выпил кофе.

— Подожди, но ты ведь говорил, что тебе надо к часу быть в министерстве?

— Ничего, успеется. Там все равно придется долго торчать, пока дождешься приема у министра. Да и к его заместителю, и к секретарю Арабского социалистического союза пробиться не легче. В деревне мне говорили, что раньше часа дня там делать нечего. Так что давай сходим в «Шепард».

Я улыбнулся. Кому-кому, а мне-то было понятно, почему его вдруг потянуло в «Шепард». Видно, он вспомнил нашу молодость, годы, когда я учился в Каире. Тогда он часто приезжал ко мне. Как-то я привел его в университет и мы отправились в студенческую столовую. Увидев, как девушки сидят вместе с юношами и даже о чем-то спорят с ними, Абдель-Азим очень удивился. К тому же они не просто спорили, а, как он выразился, умничали. В шутку я пожелал, чтобы его дети попали в университет и научились вот так же умничать. Ему понравились мои студенческие друзья. Да и он произвел на них хорошее впечатление. Мой брат быстро освоился с новой обстановкой — перекинулся словом-другим с одной студенткой, потом завел с ней оживленную беседу. Она держалась с ним просто и непринужденно. Поэтому Абдель-Азим решил, что она наверняка из деревни. Он и сейчас считает, что добрыми могут быть только деревенские… А вечером мы пошли в кино. Смотрели «Деревенских девушек». Кажется, это был первый фильм, который ему довелось увидеть. Его так тронула судьба несчастной героини, что он даже прослезился. А во время сеанса все порывался мне доказать, что герой фильма Юсуф — умный и честный парень, а вот помещик — подлец. И таких подлецов полным-полно. Сколько из-за них страдает деревенских девушек!

Выйдя из кинотеатра, мы сразу опьянели от весеннего воздуха, в котором чувствовалась одновременно и бодрящая прохлада, и упоительно-ласковое тепло. Был такой хороший вечер, что не хотелось возвращаться домой, в нашу Новую Хильмию[3]. Чтобы удлинить путь, мы свернули к парку Эзбекия. Мы полной грудью вдыхали аромат распустившихся почек, свежей листвы и чувствовали себя молодыми, сильными, жизнерадостными, как никогда. Да мы и в самом деле были такими. Как не радоваться жизни, если вся она впереди! Ведь каждому из нас тогда еще не исполнилось и двадцати.

Мы шли по улице. На мне был светлый европейский костюм, а на Абдель-Азиме — неизменная галабея в крупную синюю полоску. Это его любимая расцветка. Как только старая галабея изнашивалась, он покупал новую, точно такую же. Поверх ткани он обматывал голову еще и куфией[4]. В одной такии ему не хотелось появляться в Каире. Куфия была предметом его гордости. На ногах у него красовались сандалии, которые он сам себе сшил специально для парадных случаев — для поездки в Каир или, как он выражался, для выхода на люди.

— А у нас в деревне сейчас клевер цветет, — мечтательно сказал мой брат. — Такой запах — опьянеть можно. Ни с чем нельзя сравнить. А апельсины! Как пахнут апельсины! Сейчас они тоже начинают цвести.

Задержавшись у входа в парк, он спросил:

— А нет ли тут поблизости кофейни? Хорошо бы немного посидеть…

Мы обогнули старинное здание «Шепарда». На Абдель-Азима оно произвело большое впечатление. Тогда я ему рассказал, что здесь останавливались и Наполеон и Клебер.

— Все падали перед ними ниц, — говорил я. — Не только люди, земля дрожала под копытами их коней, которые топтали нашу святую землю. Они не прочь были превратить в конюшню и наш Аль-Азхар[5]. Но земля, раскаленная пламенем сердец, запылала у них под ногами, и горячий ветер сдул их отсюда, как сдувает песчинки. Наполеон бежал, переодевшись в женское платье. А Клебер… Под кроной развесистого дерева споткнулся и упал, чтобы больше никогда не подняться. Это была победа нашего народа, который доказал, что он не будет долго стоять на коленях. Настанет время — поднимется и стряхнет с плеч всех завоевателей. Свою лепту в эту победу внесли наши прадеды и деды!