— Вы завтра, нянё, будете дома? Не пойдете на лесосеку?

Ему казалось, начни нянько говорить, кашель отступит от него. Но кашель крепко, словно коршун, вцепился когтями в его грудь.

Хлопнула калитка. Это мама вернулась от пана превелебного. Она принесла большой узел с кусками белого хлеба, с калачами.

Три дня мама готовила у попа на кухне. Она всегда перед праздниками помогает прислуге. И Дмитрик гордится, что пан превелебный приглашает именно его маму, а не какую-нибудь другую женщину.

Зашли в хату. Отец уже перестал кашлять, но дышал тяжело, хрипло. Он устало повалился на кровать.

Мама развязала узел, и младшие братишки с жадностью схватили белые куски хлеба.

— Дай бог здоровья пану превелебному. Сколько всего надавал! Сохрани его, пане боже, и помилуй! — перекрестилась она.

— «Сохрани и помилуй»! — с горечью и возмущением повторил отец. — Да неужели ты за эти три дня, что парилась на кухне, объедки заслужила?

Мать вскинула голову, зло сверкнула глазами.

— Не говори такое хоть при детях! — И, повернувшись к иконам, запричитала: — Пане боже! Да где это мой газда свой ум потерял? Он же разумом того Антала-антихриста живет!

Дмитрик знает: сейчас начнется опять ссора. Нянько будет доказывать свое, мама — свое. С каждым днем они все больше ссорятся. И Дмитрик чаще и глубже задумывается: кто же все-таки прав?

Но сегодня ему уже не хотелось думать ни о чем. Сейчас он возьмет санки и пойдет кататься.

Он направился к двери, но резкий окрик матери остановил его:

— Куда? Пан превелебный велел прийти. К нему иди!

— Зачем? Я сегодня все уже там переделал. Я кататься хочу!

— Иди, иди! Может, даст чего. Рождество ведь! Хвалил тебя за то, что батрачишь с совестью.

Отец начал что-то возражать, но Дмитрик уже на улице. Он весело насвистывал. Может, и правда пан превелебный ему даст что-нибудь? Ведь Дмитрик работает не хуже взрослого!

Мальчик несмело зашел в комнату, где сидели гости — жандармские офицеры.

На столе было столько разных закусок, что у него рот сразу наполнился слюной. Пан превелебный приветливо кивнул Дмитрику. Но его глаза, серые, будто стальные, смотрели, как всегда, холодно. Дмитрик впервые видел его без сутаны. Круглый живот пана превелебного обтягивал черный бархатный жилет. Брюки тоже темные, тщательно выглаженные.

Неожиданно пан превелебный встал из-за стола, приблизился к Дмитрику, положил руку на его плечо.

— Вот сын достойной дочери церкви Полани Цапко, а мой добросовестный батрак, — представил он его гостям.

Дмитрику от такой похвалы стало тесно в груди. Смущенная улыбка растянула рот до самых ушей. Пан превелебный сам отрезал кусок торта с розовым цветком, положил на тарелку и радушно протянул угощение мальчику.

— Бери, ешь, — подбодрил он Дмитрика, — такому легиню ничего не жалко. А панам офицерам скажи, о чем болтал сегодня с мужиками тот безбожник Антал.

Дмитрик взял тарелку да так и застыл с протянутой рукой. Для чего жандармам надо знать, что говорил сегодня Антал? Перед глазами вдруг всплыло лицо отца, радостное, счастливое. Почему нянько так радовался? — опять мелькнула мысль. Что-то удерживало Дмитрика, и он не решался говорить.

— Ну, что замер? — подошел к нему жандармский офицер с тонкими усиками, обдал его жестким взглядом. — На тебе и это. — Он протянул ему несколько хрустящих бумажек.

Дмитрик лихорадочно думал: а что, если сказать? Пан превелебный такой обходительный с ним. Да и спрашивают не зря. Видно, непременно им нужно знать про Антала. А что, если сказать? Ничего же с Анталом из-за этого не случится. И деньги маме ой как нужны! А почему он должен молчать? Мама говорит, что не надо жалеть красных, безбожников.

— Что говорил Антал? — мягко повторил свой вопрос пан превелебный. — Я понимаю, сын мой: тебе нелегко решиться… Там и твой нянько был. Но Антал красный, антихрист! Надо же помочь твоему няньке — оградить его от таких!

«И сам пан превелебный говорит об Антале то же, что и мама», — подумал Дмитрик и произнес вдруг почему-то одеревеневшими губами:

— Он говорил… что русские уже дальше Киева пошли… Что весной, может, и здесь будут…

В комнате стало тихо. Пан, превелебный согнул голову, словно хотел скрыть от Дмитрика перемену в глазах, которые опять стали холодные, мстительные.

«Откуда Антал знает, что красные дальше Киева пошли?» — думал он. Самому пану превелебному только сегодня стало известно, что войска фюрера отошли уже далеко от этого города. Откуда же такие достоверные новости у мужика? Кажется, пану превелебному удалось наконец ухватиться за ниточку, которая приведет к разоблачению партизан. Ведь они действуют поблизости. Выходит, и в селе прорастает это красное семя. И Антал туда же… — с ненавистью подумал он. — Пусть же теперь бережется!»

Антал венгр. Он живет в Дубчанах уже больше двадцати лет. После подавления революции в Венгрии бежал из тюрьмы в Карпаты, женился на гуцулке да так и остался жить в горах.

Не знал пан превелебный, что́ именно привело Антала в Дубчаны. Сначала ему казалось, что Антал рад приходу хортистов. Он не раз видел, с какой радостью тот беседует с гонведами-земляками на родном венгерском языке. И жандармов табаком угощает.

Однажды пан превелебный ненадолго задержал Антала после службы: вот от кого он узнает, как крестьяне относятся к новой власти. Может, удастся и о партизанах что-нибудь выведать?

— Надеюсь, сын мой, что говорю я с настоящим венгром… Ведь и вы, Антал, добре знаете, сколько беспокойства причиняют партизаны нашим заступникам, войскам Хорти, которым назначено навсегда покончить с угрозой Советов. Но находятся такие, что подсобляют красным! Уже немало гонведов они на тот свет отправили… Не дай бог, и в нашем селе есть такие, чью душу уже точит красный червь… Может быть, вы знаете кого-нибудь из этих грешников? Может, услышите о ком… Вам, Антал, выпадает честь помочь нашему Хорти, если вы истинный сын Венгрии…

— Я честный сын не только Венгрии, но и зеленых Карпат, которые, пан превелебный, и поили, и кормили меня долгие годы!

Пану превелебному понравился его ответ.

Но почему Антал после такого откровенного разговора стал избегать встречи, будто у него не хватало времени? Он всегда куда-то спешил. Это настораживало. Верные люди следили за Анталом, но ничего подозрительного не заметили. Разве придерешься к тому, что венгр стал часто отлучаться в Мукачево, чтоб помолиться в монастыре, послушать на родном языке проповедь. Неужели он каким-то образом все же держал связь с партизанами? «Кажись, и этот знается с красными, — строил догадки пан превелебный. — А я-то надеялся на него!»

Он не спешил доносить на Антала. Что-то выжидал, выведывал, тщательно скрывая свои намерения.

И вот наконец-то его предположения сбылись. Антал бесспорно связан с партизанами!

— Слыхали, какой! Он, грязный мужик, считает, что красные весной уже здесь будут!

— Взять его надо сейчас же! — стукнул кулаком по столу капитан Фекете. — А вы, пан превелебный, давно должны были знать о нем! Какой же вы духовный отец, если до сих пор не сумели найти дорогу к этим проклятым партизанам!

— Я, кажется, нашел к ним путь! — с уверенностью и с достоинством ответил поп.

— Что-то долго вы его искали, — с иронией заметил офицер.

Они говорили по-мадьярски, и Дмитрик ничего не понимал. Он только смотрел в их встревоженные, сверкавшие злобой глаза и где-то в глубине души чувствовал, что напрасно рассказал им про Антала. Вот если бы можно было взять свои слова обратно! Нет, не вернуть их уже, как вчерашний день не возвратить! И опять почему-то вспомнилось лицо нянька, на этот раз бледное, с голубой жилкой на виске, бьющейся, как птица в клетке.

— Иди на кухню, там ешь, — нетерпеливо сказал ему пан превелебный.

Несмотря на то что Дмитрик никогда не пробовал даже чего-нибудь подобного, торт показался ему приторным, невкусным. Шел домой медленно, задумавшись. Что-то непонятное угнетало его. И чувствовал он себя как-то неловко. «Может, все оттого, что с непривычки съел много сладкого?»