— Что вы, Андрей Иваныч! — смутился мальчик. — Очень уж высоко поднимаете.

— А ты высоко не хочешь? Предпочитаешь пониже? — Учитель пристально посмотрел на Саньку. — А вот мать твоя большие дела начинает, не страшится. Чем же ты думаешь заняться?

Санька потупился и, сняв пилотку, долго тер рукавом алую эмалевую звездочку.

— Еще не решил? А я вот для тебя подыскал работу.

— Подыскали?

— Самую пока неотложную. Учиться будешь. В седьмой класс пойдешь.

— Андрей Иваныч!.. — задохнулся Санька.

— Спокойно, Саня. — Учитель положил ему на плечо руку. — Знаю про твое горе. Твои друзья мне все рассказали…

— Тимка?!

— Он. И Маша с Федей все знают. Но ты не сердись на них. Они должны были так поступить. Я теперь понимаю, почему ты ушел из школы: думал матери помочь. А вышло наоборот. Обидел ты ее. Она хочет, чтобы все кругом было, как при Егоре Платоныче. Чтобы никто его мечту-думу не забыл. И тебя она хочет видеть таким же, как при отце: добрым сыном, хорошим учеником в школе, первым человеком на селе в будущем. А ты вроде сам себе крылья подбил, школу бросил…

— Андрей Иваныч, — признался Санька, — у меня же с математикой неладно.

— Знаю, запустил. Остановить было некому. Но это дело поправимое. Федя Черкашин побольше твоего горя хлебнул, а школу не забывает. Мне твой характер, Саня, известен: возьмешься — нагонишь. Сейчас с отстающими по математике занимается Надежда Петровна. Будешь ходить к ней. Нужно — и я помогу.

Учитель заметил поднимающуюся по тропинке Катерину Коншакову, пошел ей навстречу. Санька остался один.

Медлительные сизые волны бесконечной чередой плыли по пшеничному полю.

Вдали голубели квадраты овса, зеленела картофельная ботва. Усатые колосья, склонившиеся над дорогой, щекотали Саньке руки; отцветшие травы роняли на землю свои семена.

Пышное белое облако, закрывшее солнце, как стрелами, было пронизано его лучами.

Вот она, родная земля! Здесь жил его отец, сейчас трудится мать. И разве есть для Саньки что-нибудь дороже этих мест!

Высоко в небе парила какая-то птица — не то коршун, не то ястреб. Санька долго следил за ее сильным полетом.

Он подошел к высокому берегу реки. Плотная волна ветра ударила Саньке в грудь, отшатнула назад, обдала смешанным запахом сена, речной осоки, парного молока.

И мальчику вдруг захотелось помериться силой и с ветром, и с рекой, и еще невесть с чем. Он поднял с земли плоский голыш-камень, разбежался и ловко, как умеет только мальчишка, метнул его навстречу ветру. Камень, описав дугу, упал за рекой.

Маша с Федей стояли у черной неподвижной речной заводи и доставали желтые кувшинки и белые лилии.

Вся заводь была в мелких кружочках: то стрекоза ударит крылом по воде, то проплывет малек, то упадет семечко с дерева.

Санька прыгнул с обрыва вниз и, увлекая за собой сыпучий песок, очутился у самой воды.

— Хотите, цветов нарву? — крикнул он.

— И побольше, Саня! — обрадовалась Маша, зная, что никто, кроме него, так ловко не умеет доставать кувшинки и лилии из самых глубоких заводей.

Санька срезал длинную, как удочка, палку и расщепил ее на конце. Затем погрузил палку в прозрачную воду, захватив в расщеп стебель лилии, повел в сторону, подсек, и белый цветок, как плотица, упал на траву. Затем второй, третий… За лилиями пошли кувшинки. Маша едва успевала собирать цветы.

— Хватит, хватит! Куда столько! Мне и не донести! — закричала Маша.

Наконец, изловчившись, Санька сорвал последнюю кувшинку.

— И жадный ты, Санька! Всегда тебе много надо, — пожурила Маша, пряча лицо во влажные, холодящие кожу цветы с дивным запахом свежей воды.

Санька подошел к Феде и вполголоса спросил:

— Как у тебя там насчет русского языка?

— Занимаюсь… Вот только на суффиксах задержался немного.

— Если что нужно, ты спрашивай, без стеснения. Чего помню, подскажу.

Наверху обрыва показался Никитка. По сыпучему песку, как по снежной горке, он скатился к воде.

— Саня, на нашу избу пчелы сели! Целый рой! — сообщил он с таким видом, словно рой по меньшей мере уже сидел в улье.

Санька вскочил. Пчелиный рой! Это же прямо счастливая находка!

— И давно сел?

— Порядочно… Я тебя ищу, ищу…

— Тогда бежим!

— А ты умеешь рой снимать? — остановила Саньку Маша.

— Приходилось… Тятька их много ловил.

— А может, дедушку позвать?

— Нет. Тут лови момент. Рой ждать не будет, зараз снимется.

— Тогда и мы с тобой! — И Маша с Федей побежали вслед за Санькой и Никиткой.

По дороге Никитка все прикидывал, что они теперь сделают на вырученные от продажи пчелиного роя деньги. Первым делом ему, Никитке, перетянут сапоги, потом купят Фене новый платок, а Саньке, если хватит денег, — широкий солдатский ремень с тяжелой светлой пряжкой вместо неказистого узкого ремешка из сыромятной кожи, который так не подходит к Санькиной пилотке и гимнастерке.

Показалась изба Коншаковых. Перед нею, как на часах, расхаживала Феня.

Санька с колотящимся сердцем стал рядом с сестрой, поднял голову и заметил на тесовом фронтоне избы, в углу под застрехой, темный шевелящийся комок.

Оставив подбежавшего Никитку сторожить рой, как будто тот мог помешать ему улететь, Санька бросился в избу. Маше он приказал найти в сенях пустой кузовок, Феде — намочить веник, сестренке — приготовить иголку с ниткой.

Сам отыскал старое сито, вырвал из него заржавленную сетку, потом достал мешок, отрезал нижнюю часть и вместо нее пришил сетку.

Затем он натянул мешок на голову, так что сетка пришлась как раз над лицом, надел материн ватник, натянул на руки варежки, ноги обул в валенки.

— Помогать будешь? — спросил он Федю.

Тот кивнул головой.

— Тогда одевайся!

Совместными усилиями девочки снарядили и Федю.

Но второго сита в доме не нашлось, и Федину голову замотали шерстяным платком.

Толстые, неуклюжие, мальчишки вышли наружу.

Санька приказал Фене, Маше и Никитке отойти подальше от дома — кто знает, что может случиться! Хотя он не раз видел, как отец снимал пчелиный рой, но, по правде говоря, его участие при этом выражалось только в том, что он подавал отцу мокрый веник и ведро.

Девочки послушно отошли в сторону, а Никитка запрятался в щель между поленницами.

Санька приставил к избе лестницу и начал подниматься по перекладинам. Федя с ведром воды, березовым веником и пустым кузовком стоял внизу.

Санька ступил на последнюю перекладину лестницы. Теперь до пчелиного роя можно было достать рукой.

Рой сердито гудел, шевелился, словно пчелы были недовольны, что так долго задержались у коншаковской избы. От него отлетали черные искорки и, покружившись в воздухе, вновь присоединялись к темному живому комку.

— Веник! — шепотом скомандовал Санька вниз.

Федя обмакнул веник в ведро с водой и, быстро поднявшись по лестнице, передал его Саньке. Тот, держась одной рукой за угол избы, другой начал кропить пчел водой.

Гудение стихло. Крылья у пчел намокли, они больше не могли взлететь. Федя передал Саньке пустой кузовок. Санька принялся осторожно сметать пчел из угла на дно кузовка.

Но, как видно, мокрый веник утихомирил не весь рой, и несколько пчел, вырвавшихся из кузовка, закружились над Санькой, и одна или две из них нашли даже лазейку в сетке.

Санька глухо вскрикнул, потряс головой и ударил себя сквозь сетку по виску, потом по щеке.

— Кропи их, еще кропи! — сочувственно посоветовал снизу Федя, высовывая нос из платка, и в тот же миг вскрикнул от укуса пчелы.

Наконец Санька выгреб из угла последних пчел, закрыл кузовок дерюжкой и быстро спустился вниз. Побрызгал во все стороны мокрым веником, отгоняя оставшихся на свободе пчел, и облегченно рассмеялся:

— Попались пчелки, стой, не уйдут вовеки… Отбой, Федя!

Мальчики разоблачились. Подошли Феня, Маша и Никитка.

Маша посмотрела на мальчиков и засмеялась: у Саньки затек глаз, у Феди распух нос.