Три месяца спустя, в июне 1944 года, произошло событие, коренным образом повлиявшее на будущее Пеньковского. Уже выписываясь из военного госпиталя после двухмесячного лечения от ранения, он случайно узнал, что его бывший командир, маршал Варенцов, тяжело ранен. В то же время его жена, мать и две дочери, несмотря на высокий ранг Варенцова, оказались без продуктов питания и топлива. «Я пришел им на помощь, поскольку он был хорошим человеком, и я знал, что он достойно вознаградит меня за все». Когда офицеры вместе возвращались на фронт, Варенцов сказал: «Теперь ты для меня как сын».

Непосредственным результатом этого знакомства стало то, что Пеньковский был направлен на Учебу в Академию имени Фрунзе — российский Вест-Пойнт. За этим последовала двухгодичная Учеба в Военно-дипломатической академии, где его уже обучали как офицера ГРУ. В начале 1950 года он был произведен в звание полковника. По иронии судьбы, именно с этого, явно благоприятного для Пеньковского момента, когда в его жизни появились новые возможности, командировки в различные страны, почти все в ней пошло наперекосяк.

Первая встреча Пеньковского с американцами состоялась в 1955 году, когда он был назначен исполняющим обязанности военного атташе с одновременным исполнением обязанностей резидента ГРУ в Анкаре. Термину «резидент» в ЦРУ соответствует «глава станции», и в этом качестве Пеньковский временно руководил разведывательными операциями ГРУ, проводимыми из турецкой столицы. Как всегда социально активный, он общался со многими американцами, работавшими в Турции, но более всего помнил и ценил как настоящего друга полковника Чарльза М. Пика, военного атташе посольства США. В письме, которое! Пеньковский позднее передаст на берегу Москвы-реки рыжебородому Коксу, он просил напомнить о себе именно Пику. Пеньковский вообще высоко ценил свои знакомства с американцами, англичанами и канадцами, что явно проявилось во время третьей встречи в Лондоне, когда он спросил, что думали о нем американские друзья по Турции. Вот выдержка из стенограммы:

Пеньковский: Это меня очень интересует… Отзывались ли эти американцы обо мне хорошо?

Кисевалтер: Да, конечно. Очень хорошо. Как о настоящем парне.

П: Они так и сообщили?

К: Разумеется. Приятный в общении, дружелюбный.

П: Рад это слышать… У меня были очень хорошие отношения с американцами. Я всегда желал им всего наилучшего.

К: Они это чувствовали.

Касаясь последующего своего отзыва из Турции по приказу министра обороны, Пеньковский говорил: «Если бы Пик был в то время на месте, я бы с ним связался. Во мне происходила вполне естественная борьба, были большие сомнения, однако Пику я бы открылся [перешел бы на сторону американцев]. К несчастью, он в это время отсутствовал в связи со смертью матери». С другими, малознакомыми ему американцами, работавшими в Анкаре, Пеньковский говорить боялся. «Но если бы Пик оказался на месте, я попросил бы его: “Дайте мне адрес для будущей связи”». Эти размышления подтверждают, что Пеньковский предвидел свой отзыв из Турции. Ему на смену в Анкару направили генерала, принявшего на себя обязанности военного атташе и резидента, которые Пеньковский исполнял в течение пяти месяцев.

Время для него было очень тяжелым. «Этот генерал Савченко прибыл под фамилией Руден-Ко, — объяснял Пеньковский. — Он был стариком, лет шестидесяти с лишним. Я передал ему Все дела. Но вместе со старым генералом прибыл подполковник Ионченко, который был настроен против меня. Владея турецким языком, он возмущался, что заместителем атташе был назначен не он, а я со своим английским. [Они с генералом] были настроены решительно против меня и сделали мою жизнь невыносимой».

«Между тем, — рассказывал Пеньковский, — Ионченко просто встречался с турками в ресторанах и предлагал им деньги за работу на него. [Он также пытался] в той же самой топорной манере купить у турок армейские уставы. Естественно, что достаточно эффективная турецкая контрразведка обратила на это внимание… Доллжен вам признаться, мои отношения с генералом] и Ионченко были [столь плохи, что] я сделал анонимный телефонный звонок из уличной телефонной будки в турецкую контрразведку и сообщил им о деятельности Ионченко и местах его встреч с агентами». После паузы он добавил: «По натуре я человек мстительный. При виде того, как несправедливо со мной обходятся, я уже тогда решил перейти к вам!»

Объявленный турецкими властями персоной нон грата, Ионченко был отправлен в Москву. По словам Пеньковского, причиной подобной акции турок послужило нарушение инструкций ГРУ самим генералом. «В это время в СССР проходил государственный визит шаха с супругой, и турецкая контрразведка была приведена в полную готовность. Мы получили указание от руководства ГРУ ни при каких обстоятельствах не проводить в этот период никаких операций. Тем не менее генерал разрешил Ионченко выйти на встречу с агентом [потому что 3 она была уже назначена]… Инцидент [в результате приведший к выдворению Ионченко] произошел во время передачи ему турецким лейтенантом секретной инструкции… Я находился в кабинете генерала, когда вошел дежурный офицер и сообщил: “Товарищ генерал, ваш помощник арестован турецкой контрразведкой”. Генерал был ужасно расстроен и приказал мне вызволить Ионченко из тюрьмы. Я спросил: “Почему вы вообще позволили ему пойти на встречу?”».

Поскольку доносчиков не любит никто, появившись в штабе ГРУ, он обнаружил, что здешнее руководство поддерживает его бывшего начальника по Турции. «Он посылал им [своим коллегам в Москве] разнообразные подарки, разумеется, все они пьянствовали вместе… Конечно, они возмущались, что “сопливый” молодой полковник вроде меня посмел так себя вести по отношению к генералу. Все считали, что я убрал его намеренно, желая занять место военного атташе».

Был ли кто-нибудь на стороне Пеньковского? По всей видимости, нет. «“По существу, он может быть, и прав, — говорили они, — но не следовало вести себя в столь хулиганской манере”. [В результате] ни один генерал в ГРУ не хотел со мной работать. “Вы сплетник, — говорили они, — более того, Вы обратились в другое ведомство. Зачем надо было ставить в известность Серова? Вы опозорили нас в глазах соседей” [«Соседями» J в ГРУ называли КГБ, организацию, не очень любимую военными]. Поскольку никто не хотел со мной работать, что было делать? Я обратился к маршалу Варенцову. Он посоветовал мне подождать, пока все успокоится….Меня долго держали в резерве ГРУ, затем я получал разовые задания… потом вновь оказался в резерве».

Время реванша и удовлетворения униженного самолюбия настало для Пеньковского лишь в конце 1958 года. Его реабилитация ни в коем случае не являлась извинением или желанием восстановить справедливость. В Советском Союзе это не было принято. Очередной переменой в своей судьбе он был скорее обязан личному вмешательству бывшего его командира, Главного маршала артиллерии Варенцова, которому Пеньковский помог восстановить здоровье во время войны. По рекомендации маршала он был направлен на учебу в Военную академию им. Дзержинского, специализирующуюся на изучении самого современного советского оружия — ракетного, и назначен старостой группы. Положение старосты предоставляло ему определенную власть, и он пользовался ею не только в учебных целях. Пеньковский занимался усердно, но отнюдь не из-за патриотизма. К тому времени он уже не был «полон патриотизма» и больше не считал себя «прогрессивным юношей, борющимся за дело Ленина». Все это давно позади. «Если быть честным до конца, — говорил он в Лондоне, — то мое недовольство политической системой в целом зародилось уже давно. Она основывалось на демагогии и обмане людей. Мне захотелось стать солдатом новой армии, объединиться с прогрессивными людьми, бороться за новые идеалы демократии и, в какой-то степени, отомстить за отца и миллионы других людей, погибших ужасной смертью… Я подумал, что слова, в конце концов, есть только слова. Мне хотелось сделать что-то конкретное… Я должен сам сделать нечто ощутимое, реальное… Я обладал кое-какой властью, что включало возможность брать книги и Документы из специальных фондов в такое место, где мог работать в одиночестве. Подставив стул под ручку двери, я делал копии всего, что только возможно. Так как у меня не было фотоаппарата, это занимало массу времени. Я переписывал бумаги по вечерам и делал это с таким усердием, что натер на пальце большую мозоль. Я работал очень аккуратно, потому что знал, вы проверите каждое слово, и, если все окажется в полном порядке, награда не минует меня».