Все это запечатлелось мгновенно, будто на негативной пленке. Тогда не до красот было. Сообщение друзей, рассказ Валерии, ее тревога подействовали как проявитель. И город — такой, каким я увидел его с Белянского холма, — ожил, вошел в мое сердце.
Как обманчива тишина на войне. Ночь ли, рассвет ли взорвутся от грохота и боли. И с городом повторится то, что уже было с Киевом, Варшавой, с многими городами за эту войну.
Понадобились века, сотни тысяч, миллионы рук, труд и пот народа, гений зодчего, чтобы поднялся над Вислой этот город. И достаточно нескольких дней, часов, даже минут, злой воли какого-нибудь фюрера и слепого рвения преступных исполнителей, чтобы все превратилось в пепел.
…Сладковатый чад поплывет над пепелищами, с каменным однообразием потянутся пустоглазые коробки, угловатые остатки взорванных, сожженных, разрушенных зданий.
Так может быть.
Так не должно быть.
Город должен жить.
Возвратился в землянку. При тусклом свете трофейного фонарика стал писать шифрованные письма Алексею и Михалу.
На рассвете Валерия и Метек ушли в город.
Курт Пекель
Тревожное предупреждение наших польских друзей подтверждалось сообщениями Правдивого, Молнии. С августа планомерно готовилось уничтожение Кракова. Навязать наступающим частям Советской Армии уличные бои, завлечь в мышеловку, начиненную многими тоннами аммонала, и взорвать город — таков был план гитлеровского командования.
В своих радиограммах Центр просил сообщить характер и систему вражеских укреплений Кракова. Мне тогда, естественно, неизвестны были дальние, стратегические замыслы командования, но чувствовалось: назревают большие события.
Бросилась в глаза новая тактика генерал-губернатора Польши Ганса Франка.
— Что-то уж очень подозрительно, — делился своими опасениями Алексей, — заигрывание палача со своими жертвами. Старая политика кнута и пряника. Этакое представление «Кот и мыши».
С одной стороны, усиливаются репрессии, облавы, на улицах хватают людей, бросают в тюрьму, трудовые лагеря. С другой — приемы в Вавельском королевском замке. На эти приемы впервые демонстративно приглашаются поляки — представители местной администрации и интеллигенции. Франк выступает на этих приемах в роли отца-благодетеля, заступника польского народа, призывает поляков оказывать всемерную помощь «несчастным» беженцам из сожженной Варшавы, запугивает «большевистским нашествием» и обещает отстоять европейский древний город от «диких орд Востока».
В подтверждение Алексей притащил целый ворох газет. «Ганец Краковский» широко освещал приемы в резиденции генерал-губернатора, его речи, призывы, запугивания, заклинания.
Мы с Алексеем пришли к тому же выводу, что и польские наши товарищи: Франк и его администрация, помимо прочих целей, пытаются усыпить бдительность местного населения, до последней минуты скрывая в строжайшей тайне план уничтожения города.
Что могло спасти Краков? Только стремительность, могучий и точный удар по врагу, исключающий изнурительные, опасные для города уличные бои. Но для этого надо было знать, и знать точно, все уязвимые участки обороны, заполучить детальный план заминирования города.
Алексей возвратился в Краков. Вскоре пришло от него новое тревожное сообщение:
«Противник сильно укрепляет Краков. Замурованы окна первого этажа главпочтамта. В остальных — амбразуры, оборудован дот… Оборонительные работы ведутся днем и ночью».
Мы радировали в Центр:
«Павлову. Один пьяный немецкий офицер сообщил Зайонцу: Краков, от улицы Смоча до Вислы построен небольшой тайный аэродром, из которого в случае опасности можно будет эвакуировать комсостав. Голос».
Аэродром готовился, как мы вскоре выяснили, для самого генерал-губернатора и его камарильи.
В середине декабря мы получили из штаба фронта задание особой важности:
«Установите точную численность войск и нумерацию частей в Кракове. Сообщайте о каждой новой части, прибывающей в город.
Точно установите расположение артпозиции, танков, пехоты, все мероприятия немцев по обороне Краковского района.
Данные молнируйте».
«Все мероприятия по обороне…» Вновь и вновь просматривал я последние донесения.
«В Кракове, на Гердерштрассе, 11, — сообщал Зайонц, — расквартирован личный состав первой эскадрильи 77-й эскадры бомбардировщиков — около двухсот человек. Аэродром эскадрильи — в Раковице. Штаб 8-го летного корпуса — в Витковице».
Алексей подтверждал наши предварительные данные о строительстве дотов в районе электростанции. Отман уточнял:
«Командует обороной Кракова генерал-ортскомендант Китель. Гарнизон — три дивизии».
Отсеять второстепенное, сверить данные из разных источников, проанализировать, сжать донесения в скупые строки радиограмм — я уже находил вкус в этой черновой, несколько однообразной, повторяющейся изо дня в день работе.
Центр не выпускал нас из виду ни на день, чутко реагировал на деятельность группы.
«Ваши данные, — говорилось в одной из радиограмм, — исключительно ценные. Всеми силами сосредоточьте внимание на оборонительных обводах Кракова и инженерных сооружениях вдоль левого берега Вислы».
Все сводилось к одной, теперь главной для нас задаче. Нужна цельная картина обороны Кракова. А ее у нас не было.
Тут я получил записку Алексея:
«Инженерная часть укрепрайона дислоцируется в селе Рачеховице. Командует ею генерал-майор».
Генерал-майор… Ему-то наверняка известен если не весь план, то, уж во всяком случае, часть плана укрепрайона. А что, если?..
Я — к Гардому, командиру польского отряда. Ему мой план вначале показался фантастичным. Однако обещал все разведать. С польским связным Метеком пошел Митя-Цыган. На третий день группа возвратилась. Цыган доложил обстановку. В Рачеховице полным-полно немцев. За селом, в лесу, расположилась танковая часть. «Наш генерал-майор уже с месяц живет в доме одной польской семьи. Точнее, польско-украинской. Хозяйка сама родом из Тернополя, родной язык помнит, германа ненавидит. Генерал часто бывает в разъездах. Его ахиллесова пята — хозяйская дочка».
— Красна, пся крев, як та крулевна польова, — коротко охарактеризовал ее Метек.
Родной дядя этой «крулевны», вскружившей голову генералу, оказался связным польских партизан. Люди Гардого установили с ним контакт. Постепенно начал вырисовываться план операции. Вызвались на опасное дело Евсей Близняков, неразлучные друзья-танкисты Дмитрий Ильенко и Семен Ростопшин. Все они должны были появиться в Рачеховице как земляки хозяйки, беженцы-полицаи. Обжиться, примелькаться. Главная роль отводилась дяде. Ему поручили деликатно объясниться со всеми героями предстоящей «премьеры», за исключением, конечно, «жениха»-генерала. Сошлись на следующем. Евсей Близняков и Семен Ростопшин ночью бесшумно снимают часового. «Жениха» и «невесту» вместе с хозяевами «умыкают», увозят в неизвестном направлении. Таким образом, и овцы останутся целы (семье было обещано надежное убежище в горах), и волк окажется в капкане.
Увы, самые идеальные планы не всегда сбываются, порой проваливаются из-за пустяка или непредвиденного случая. По соседству с Рачеховице неожиданно появился крупный отряд Армии Крайовой. Нашего «жениха»-генерала, когда он возвращался из служебной поездки, обстреляли. Он отделался легким испугом, но стал осторожней, затребовал в свое распоряжение бронеавтомобиль. Утроил охрану. У дома появился бронетранспортер. Отченашев — связной группы — однажды утром неожиданно появился в моей землянке. Доложил обстановку:
— Так и так: с «женихом» дело швах. Но вы, товарищ капитан, не сумлевайтесь: не выходит с журавлем — возьмем синицу. Есть у нас один ученый майор на примете. Главный инженер укрепрайона.
Я подумал и дал добро. Через несколько дней мы радировали Центру:
