- Поторопите лейтенанта Двойных, где-то он задерживается…
И тут услышал знакомый голос:
- Я давно уже здесь, товарищ капитан.
Впору было протереть глаза: передо мной стоял молодой лейтенант, чисто выбритый, подтянутый, в аккуратном полушубке, перехваченном командирским ремнем, с автоматом на груди. Я невольно поднес ладонь к подбородку:
- А где же борода?
- Сбрил, как вы приказали.
- Сколько же тебе лет, лейтенант?
- Ваш одногодок, товарищ капитан. С пятнадцатого,- смущенно улыбнулся комбат.
Вот тебе и борода!
…В первый день боев под Белгородом, отражая атаку гитлеровцев на село Маслова Пристань, личный состав батальона старшего лейтенанта Двойных проявил массовое мужество и героизм. На следующий день в сводке Совинформбюро коротко сообщалось: «Образец ведения боевых действий по отражению атаки превосходящих сил противника на берегах Северского Донца показал личный состав батальона под командованием старшего лейтенанта В.Двойных…»
После боя от почти тысячного батальона осталось всего несколько десятков человек. Яростно отбиваясь, они сумели выбраться из готовой захлопнуться ловушки. Комбат, голова которого была опоясана белым бинтом, докладывал о потерях. Из-под бинта на меня смотрели покрасневшие от усталости, воспаленные глаза с обгоревшими бровями. Он еле держался на ногах.
…При форсировании Днепра батальон старшего лейтенанта Двойных одним из первых переправился на правый берег. А вскоре после этого мы расстались.
Встретились лишь через три десятилетия. Василий Афанасьевич жил в Курской области, работал, восемь раз избирался народным депутатом, председателем поселкового Совета. Во всей послевоенной жизни однополчанина, его делах чувствовалась фронтовая закваска.
В тридцать пятое лето Курской битвы ветераны дивизии посетили места былых боев. В Масловой Пристани, там, где сражался насмерть батальон Двойных, состоялся митинг.
…Братские могилы павших воинов. Тридцать гранитных плит, и на каждой тридцать фамилий. В который раз с болью в сердце вчитывался Василий Афанасьевич Двойных в длинный список бойцов и командиров своего батальона. Оживали в памяти лица, слышались знакомые голоса. У нижнего края одной из плит надпись - Александр Нырков. Это замполит и друг комбата. Рядом с плитой стоит, прижав к глазам платок, его дочь Галя. Она знает отца только по фотографиям да по рассказам матери и его командира.
…В сорок четвертом году Василий Афанасьевич, возвращаясь из госпиталя, разыскал семью Ныркова в одном из подмосковных городков. Подойдя к квартире, остановился перед закрытой дверью, не решаясь постучать. Не раз думал о том, как найдет семью друга и расскажет родным о последних минутах жизни их мужа и отца. А вот пришел к порогу и никак не мог решиться его переступить. Год прошел, как погиб Нырков. Но как памятен тот момент!
…- Я на правый фланг! - бросил замполит комбату, ныряя в траншейный лаз.- Видишь, «тигры» пошли?
Начиналось июльское утро, первый день великого сражения. Танковый таран гитлеровцев обрушился на выдвинутый к самому Северскому Донцу батальон Василия Двойных. На правом фланге сложилась особо опасная обстановка. Захватив связку противотанковых гранат, туда поспешил замполит и не вернулся…
У них был уговор: кто возвратится с войны живой, возьмет на себя заботу о семье павшего друга. В живых остался Василий Двойных. И он решительно постучался в дверь квартиры.
Почти четыре десятилетия Двойных поддерживал связь с семьей своего замполита. Повырастали дети Александра Ныркова, появились внуки. Дочь Галя стала врачом. Часто навещает с детьми те места, где сражался и погиб их дед, ее отец.
На митинге в Масловой Пристани Василий Афанасьевич вышел к трибуне, но все никак не мог начать свое слово. Нервно вздрагивали веки, на липе еще гуще собрались морщины, голос то и дело срывался. В затаившую дыхание толпу падали раскаленные слова… Наклонив головы, слушали рассказ о том памятном бое жители села, слушали мы, ветераны, слушали дети и внуки тех, кто лежал под гранитными плитами…
Как- то на одной из встреч ветеранов я пошутил:
- Бороду, Василий Афанасьевич, не думаешь отпускать? Сейчас бы она была впору.
Двойных улыбнулся:
- Тогда мы хотели выглядеть старше. А сейчас хочется быть моложе.
…В 1982 году В.А.Двойных не стало. Не стало еще одного боевого товарища, замечательного коммуниста и командира…
НАША ПАША
Ах, шоферша,
пути перепутаны!
Где позиции?
Где санбат?
А. Межиров
Наша Паша!
Так называли ее однополчане во время войны. Так зовут на встречах ветеранов и сейчас. У нее давно седая прядь в волосах, но глаза по-прежнему озорные, а в движениях - ухватки бывалого шофера фронтовых дорог. Кажется, Паша в любой момент готова вскочить в кабину и, как в былые годы, лихо рвануть через кочки-бугорочки, выжимая из автомашины все ее лошадиные силы.
- А «газик»-то мой был словно завороженный! - вспоминает Прасковья Евсеевна Газда.- От Сталинграда до Праги докатил! Хотя, ох как ему доставалось!
Друзья на фронте шутили, спрашивая у Паши:
- Какая у тебя машина? «Газ»? Да?
Получалось: «Газда». Все дружно смеялись, удивляясь и радуясь такому совпадению слов, а больше всех - сама Паша.
О своем «ГАЗ-А-А» она рассказывает, как о боевом друге, верном и надежном. И в каких только переплетах он не побывал со своим неизменным водителем, единственной в дивизии девушкой-шофером!
…Паша росла круглой сиротой. Вскоре после гражданской войны умерла мать, затем враги Советской власти убили отца, брата и сестру. Осталось семеро сирот, Паша - самая младшая. Советская власть не оставила их в беде, всех взрастила, вывела в люди.
Пашу называли бедовой, сорвиголовой, парнем в юбке. Характер у нее в самом деле под стать мужскому. Первой в своем селе перед войной закончила курсы шоферов, стала водить машину. И не где-нибудь, а в военном училище. Оттуда и па фронт ушла.
О ней, нашей Паше, можно книгу написать. Получилась бы интереснейшая повесть о нелегкой судьбе девчушки-шофера на войне. Однако Прасковья Евсеевна не решается браться за перо. Отделывается от таких предложений шуткой: лучше, мол, сотню километров за баранкой, чем десять строк на бумаге. А рассказать может о многом.
…Поздняя осень сорок второго. Под Сталинградом идут тяжелые бои.
Напрямик, навстречу частым разрывам снарядов мчится «полуторка». Тверда степная земля; лишь там, где попадаются сусличьи норки, остается расплющенный след «облысевшей» резины. На гребне, у балки, наши артиллерийские позиции. Подходы к ним зорко просматривает и простреливает враг. Увидев одинокую машину, гитлеровцы усиливают обстрел, пытаются взять ее в вилку. «Полуторка» чудом увертывается от снарядов, петляя между черно-бурыми языками разрывов.
Батарейцы с тревогой наблюдают за машиной. Кажется, вот-вот очередной взрыв поднимет в воздух подпрыгивающую машину-стрекозу с зелеными крыльями-бортами и сорванным железным капотом.
Но вот машина выехала из опасной зоны и остановилась у орудий.
- Братцы! Наша Паша привезла снаряды! - вырвалось у одного из артиллеристов. И сразу несколько солдат бросилось в кузов, по рукам поплыли продолговатые тяжелые снарядные ящики.
Из кабины выпрыгнула воинственного вида худенькая девчонка. Шинель перетянута в талии парусиновым ремнем, на боку пистолет. Из-под шапки-ушанки выбивается прядь. Смахнув с лица пот ладонью, оставила на щеке пыльный след.
- Быстрей, быстрей, ребятки! - торопит Паша.
Чувствуя, что плохо держат ноги, садится на подножку машины. Командир батареи не в силах сдержать восторга:
- Ну и молодец же ты, Паша! Вовремя поспела: в батарее осталось по паре «огурцов» на ствол.
«Огурцы» - это снаряды. Паша явно смущена похвалой. Но показывать этого не хочет. Соскочив с подножки, она говорит привычное «Ну, вот еще!». Затем обходит машину, носком кирзового сапога стучит по скатами недовольно крутит головой: как бы не подвела вконец износившаяся резина.
