Дело не в том, насколько это сообщение КГБ соответствовало действительности, важно, что Крючков явно опирался на эти данные, строя тактику заговора. Тактику не чисто военного переворота, а фактически легальной, административной трансформации в верхних эшелонах власти – замены «всем надоевшего» Горбачёва».
Горбачев знал о заговоре?
Как не раз уже говорилось, у многих тогда возникли подозрения – они сохранились и позже, сохраняются до сих пор, – что Горбачев каким-то образом был связан с ГКЧП: может быть, и не участвовал в заговоре, но особо и не препятствовал ему, знал о нем, и при этом не принял меры, чтобы его не допустить, выжидал, чем окончится дело. Сами гэкачеписты, впрочем довольно невнятно, потом утверждали, что действовали с благословения президента. Болдин, например, в своей книге «Крушение пьедестала» пишет, что в своих действиях он и его подельники исходили из того, что в прошлом, начиная с января 1981 года, Горбачев не однажды заводил разговор о необходимости ввести в стране чрезвычайное положение, давал разным сотрудникам поручения разработать соответствующий план.
Вот только вопрос: если была такая уверенность, что Горбачев примет их план, зачем отключать у него ВСЕ телефоны, зачем врываться к нему без предупреждения в сопровождении вооруженных людей, зачем объявлять его тяжело больным, не способным управлять страной?
Объяснение тут может быть одно: НЕКОТОРАЯ НАДЕЖДА, ЧТО ГОРБАЧЕВ ПРИМКНЕТ К НИМ ИЛИ ХОТЯ БЫ ПРОСТО ОБЪЯВИТ ЧРЕЗВЫЧАЙНОЕ ПОЛОЖЕНИЕ, БЫЛА, НО ВОТ УВЕРЕННОСТИ В ЭТОМ НЕ БЫЛО.
А раз уверенности не было, следовало готовиться и к другому сценарию – без Горбачева, изолировав его в Форосе, как-то объяснив эту изоляцию народу (объяснили – он, мол, «тяжело заболел»).
Подозрения насчет роли Горбачева, видимо, сразу возникли и у Ельцина. В «Записках президента» он пишет, что когда он услышал утром 19 августа вместе с передававшимися документами ГКЧП заявление Лукьянова по поводу нового Союзного договора (дескать, этот договор во многом противоречит Конституции), ему представились два возможных варианта, как этот человек, близкий друг и соратник Горбачева, мог оказаться в этой компании:
«Первый вариант – Лукьянов предал своего друга и шефа. Второй, более сложный, но который тоже надо просчитывать: Горбачёв знает обо всей ситуации, это подготовленный им сценарий – грязные руки расчистят ему путь, он сможет вернуться в новую страну, находящуюся в режиме чрезвычайного положения. И потом можно будет разобраться и с демократами, и с российским руководством, и с «обнаглевшими» прибалтийскими странами, и с остальными союзными республиками, последнее время поднимающими голову. Можно будет решить все вопросы. Мы – российское руководство – призываем к гражданскому неповиновению, акциям протеста. Вот-вот вокруг Белого дома построят баррикады, неизбежны столкновения. А тут появляется Горбачёв, руками Янаева и Лукьянова торпедировавший Союзный договор…»
Еще одно, не очень лестное для Горбачева ельцинское рассуждение, касающееся темы «ГКЧП и Горбачев»:
«Путч провалился тогда, когда в Крым к Горбачёву послали изначально слабую делегацию. Руководителей такого уровня, как Бакланов, Шенин и Варенников, Горбачёв, по определению, испугаться не мог».
Стало быть, согласно этой логике, если бы к Горбачеву в Форос приехал кто-то другой, Горбачев мог бы их и испугаться? А кто бы его мог напугать? Крючков? Язов? Тот же Лукьянов? Янаев? Павлов?.. Что-то не видно таких уж очень страшных для Горбачева фигур.
В целом у Ельцина проскальзывает двойственность при разговоре на тему «Горбачев и путч». С одной стороны, он подозревает, что Горбачев каким-то образом мог быть причастен к путчу, по крайней мере, мог знать о его подготовке и не воспрепятствовал ему, с другой, – как мы видели, сочувствует Горбачеву, запертому в Форосе и высоко оценивает его роль в срыве переворота (не только, мол, его, Ельцина, тут заслуга):
«Очень многое зависело от поведения Горбачёва и от реакции путчистов на поведение Горбачёва. Сломай они его, прибегни к насилию – и цепная реакция докатилась бы до Москвы. А оттуда – по всему Союзу».
Но Горбачев «не сломался».
Все же в дальнейшем, особенно после выхода воспоминаний участников событий, в частности воспоминаний Болдина, Ельцин, по-видимому, все больше стал склоняться к убеждению, что Горбачев знал или, по крайней мере, догадывался о подготовке путча, что у него на этот случай были свои расчеты.
Алиби Горбачева?
Мощный отпор предположению, что Горбачев мог быть каким-то образом причастен к заговору, дает в своих воспоминаниях Анатолий Черняев, один из самых близких в ту пору к Горбачеву людей:
«Мне… противно наблюдать эти трусливые, корыстные, подлые умственные упражнения и пробы пера на Горбачеве. Я видел его на близком расстоянии, и упрятывать с такой дистанции каждый день подлинные мотивы и намерения, мысли и переживания было бы невозможно, да передо мной-то ему это было и не нужно».
Тут помощник Горбачева, видимо, забыл, какова была ситуация в Кремле во время январских, вильнюсских событий: тогда ведь и сам Анатолий Сергеевич, и другие близкие сотрудники Горбачева тоже «видели его на близком расстоянии», но вот как-то он сумел «упрятать» от них свои «подлинные мотивы и намерения, мысли и переживания».
Есть еще и самый простой, «бытовой» аргумент против версии о причастности Горбачева к путчу. Во время заточения в Форосе едва ли не больше всех переживала по поводу происходящего супруга Горбачева Раиса Максимовна. В результате этих переживаний у нее случился микроинсульт, отнялись рука, половина лица. Если бы Горбачев был связан с заговорщиками, что бы, кажется, ему стоило, плюнув на всякую конспирацию, сказать: «Рая, да не переживай ты так! Все будет нормально. Это все «понарошке», не по-настоящему. Это просто спектакль». Что-нибудь в этом роде. Жену он горячо любил.
Но ничего такого Горбачев не сказал, не успокоил супругу. Он и сам переживал и тревожился. Особенно когда гэкачеписты объявили, что президент тяжело болен и не в состоянии управлять страной. Горбачев прекрасно знал, что при современном уровне гэбэшной «медицины» заговорщикам ничего не стоит сделать так, чтобы он действительно «заболел», очень тяжело «заболел».
В общем, такие вот соображения. Они отвергают подозрения, что Горбачев как-то более или менее АКТИВНО участвовал в путче, но вот, что он вполне мог догадываться о его подготовке и при этом ПАССИВНО наблюдать за ней, не принимать никаких мер противодействия, более того, связывать с путчем какие-то свои тайные, одному ему известные планы, – такой возможности они не опровергают.
Лидеры республик поджали хвост
Как бы то ни было, свои подозрения, касающиеся возможного двуличия Горбачева, Ельцин не утаил в себе, – уже приехав из Архангельского в Белый дом, позвонил по этому поводу «руководителям крупных республик, которые участвовали в создании нового Союзного договора». Да и вообще хотел узнать, как относятся к происходящему перевороту другие республиканские лидеры.
По его словам, правительственная связь в Белом доме была отключена, однако один-единственный телефон, ельцинского первого помощника Илюшина, опять-таки по недосмотру заговорщиков, оказался не отключенным – работал…
По этому, случайно не отключенному, телефону Ельцин и связался с руководителями нескольких крупных республик. Что поразило Ельцина, – его собеседники на другом конце провода разговаривали «крайне сдержанно». Они, мол, конечно, тоже хотели бы знать, какова истинная роль Горбачёва, но не торопились высказывать свое мнение. Главным их желанием было – «дистанцироваться от московских событий, сохранить хотя бы внешний, формальный суверенитет, сохранить, грубо говоря, власть, выступить в диалоге с ГКЧП как равноправный партнёр». Как они полагали, им лучше занимать нейтральную позицию, – тогда им, возможно, «будут оставлены какие-то властные полномочия; по крайней мере, они сохранят кабинеты и привилегии».
