Если бы мы и признали, что чудеса были сотворены в подтверждение божественного авторитета раннего христианства и назначения его первых проповедников, то все же эти чудеса не могли бы подтвердить божественности нынешнего перевода Писания или авторитета нынешних проповедников. Ибо основная его система в том виде, как она дошла до нас, противоречит по своим принципам истине и моральному характеру бога, как это доказывалось в уже упомянутых главах. Отсюда мы заключаем, что если в раннюю эпоху проповеди христианского откровения чудеса совершались в подтверждение его (тогдашнего) авторитета, а также авторитета его проповедников, то с той поры оно по тем или другим причинам утратило свою предполагаемую первозданную чистоту; и что те чудеса не могут доказать истинность нынешних списков откровения или божественного авторитета нынешнего духовенства. Ибо существующие в наше время списки не выдерживают проверки разумом. Но если нынешние списки откровения остались полностью или по существу такими же, какими они были в пору их написания, то мы можем быть внутренне уверены, что бог никогда не творил чудес для увековечения и подтверждения содержащихся в них непостигаемых разумом учений к вящему ущербу для лелеемых человечеством ценностей и его суждений.

Те части или места Писания, кои внедряют нравственность, способны сослужить службу человечеству, как, надо полагать, и все прочие общедоступные исследования или учения о ней. Но они не становятся лучше или хуже от того, что включены в состав писаний, именуемых каноническими^{30}. Ибо нравственность обязана своей природой не книгам, а сообразности вещей, и, будь она изложена на страницах Корана, ее чистота и безупречность остались бы неизменными, так как нравственность основана на вечной справедливости. И предпочтение следует отдавать тем писаниям, книгам и устным рассуждениям, какие наилучшим образом поясняют или излагают эту науку о нравственности. Познание этой науки, как и всех прочих паук, приобретается с помощью разума и опыта и (по море того, как это постепенно достигается) с полным основанием может быть названо божественным откровением, которое бог вложил в устроение нашей разумной природы. Поскольку же оно сродни разуму и истине, то (в отличие от других откровений) не может быть причастно обману. Это естественная религия, которая может идти только от бота. В настоящем трактате я попытался очистить эту религию от наростов, которыми ее обременили, с одной стороны, обман, а с другой — невежество, и представить ее в ее естественной простоте, свободной от всякой примеси. На протяжении всей этой книги я обращался к разуму людей, а не к их страстям, старым обычаям или предрассудкам, вследствие чего она, вероятно, не встретит сколько-нибудь значительного одобрения.

Большая часть человечества по тем или иным причинам предубеждена против принципов религии разума. В нашей части Америки людей обычно учат, что они появляются на свет в состоянии вражды к богу и моральному добру и навлекли на себя его гнев и проклятие, что путь к небу и грядущему блаженству недоступен им и прегражден тайнами, раскрыть которые дано одним лишь священнослужителям, что мы должны «заново родиться», исповедовать определенную веру и возродиться, или, короче говоря, что человеческая природа, которую они называют сатанинской, должна быть уничтожена, извращена или изменена ими и ими же переделана заново, прежде чем она получит доступ в царство небесное. Такого рода суеверные представления, поскольку их придерживаются в мире, подчиняют человечество власти духовенства, которая зиждется на слабости человеческой природы. Те из людей, кто рвет оковы, мешающие их образованию, устраняют другие стоящие на их пути преграды, обладают достаточной твердостью, чтобы открыто говорить разумные вещи, ставят разум на подобающую ему высоту и защищают истину и пути божественного провидения в глазах людей, — такие люди, несомненно, будут заклеймены как безбожники, неверующие, богохульники и т. п. Но о таком человеке нередко говорят, что «он морально честен», и столь же часто возражают: «Что с того? Нравственность никого не приведет на небо». Таким образом, единственное удовлетворение, какое может иметь честный человек, когда суеверные люди грозят ему геенной огненной, это возразить им, что они в плену у духовенства.

Большая часть людей отождествляют религию с принятыми обрядами или просто с определенными установлениями, рассматриваемыми в отрыве от нравственной чистоты, — из чего религия не состоит и не может состоять — и тем самым обманывают себя пустым понятием о религии, в действительности состоящим из традиций и суеверий и не связанным с нравственным долгом. При этом забывают, что соответствие нравственной чистоте — а это, говоря отвлеченно, и есть мораль — составляет суть всякой религии, какая когда-либо была или может быть в мире. Ибо там, где отсутствует нравственный долг, не может быть и религии, если только мы не создадим религию, лишенную разумности, но в таком случае всякий дальнейший спор о ней становится бесполезным.

Так как способ существования и общения человеческих душ после вызванного смертью распада их тел непостижим для нас в этой жизни, а всякое общение между нами и отлетевшими душами неосуществимо, то это дает священникам возможность развлекать нас равного рода фантастическими представлениями о вещах в загробном мире, которые мы при жизни не можем опровергнуть опытом, служащим проверкой значительной части наших убеждений (особенно для людей заурядного ума). Введя таинства в свою религию, священники делают ее столь же непонятной для нас (в нашим нынешнем естественном состоянии), как и способ нашего загробного существования. Развенчивая же разум как плотский и порочный со ссылкой на Писание, они затем учат нас, опираясь на тот же источник, что «душевный человек не принимает того, что от духа божия, потому что он почитает это безумием, и не может разуметь, потому что о сем надобно судить духовно» [I Кор., гл. 2, ст. 14]. Какой-нибудь вдохновенный проповедник знаком с царством божьим почти так же хорошо, как человек со своим наделом. Он знает путь к небу и вечному блаженству и с величайшей уверенностью направляет в райские сферы свои возлюбленные чада, раскрывая перед ними тайны канонических писаний и загробного мира. Они заражаются энтузиазмом и смотрят теми же духовными очами, которыми они могут проникнуть в суть религии, и постигают духовный смысл писаний, которые прежде были для них «мертвой буквой», особенно откровение св. Иоанна Богослова и содержащееся там упоминание о рогах^{31}. Самые неясные и непонятные места Библии предстают их духовному взору с такой же очевидностью, как цифры перед математиком. Они могут распевать стихи из Песни песней, заявляя: «Возлюбленный мой принадлежит мне, а я ему» [Песн. песн., гл. 2, ст. 16]. Будучи свободны от власти разума, они тешат себя любым угодным им фанатизмом, воображая, например, что они «выхвачены из огня словно головни, дабы пользоваться особым и вечным благоволением бога, не за какие-либо свои достоинства и заслуги, а единственно его высшей волей и соизволением, тогда как миллионы и миллионы людей, столь же хороших сто своей природе и деяниям, оставлены вечно корчиться под жгучим дождем божьей кары». При этом забывают, что если бы спасение их души было совместимо с совершенствами бога, то оно неминуемо распространилось бы равным образом на всех прочих, которые находятся в сходных условиях с ними или более достойны, чем они: ведь беспристрастное правосудие не может не применяться во всех случаях, когда в нем есть нужда. Но эти обманутые люди сводят божественное правление единственно к высшей власти: «Ей, отче! ибо таково было твое благоволение» [Лук., гл. 10, ст. 21]. А исключая разум и справедливость из своих воображаемых понятий о религии, они исключают их также из провидения и морального правления бога. В той части страны, где я воспитывался, очень часто можно слышать, как эти ослепленные люди, обращаясь в церкви или дома к своему творцу, признаются ему с кафедры или в других местах: «Когда бы, господи, ты судил людей по праведности их, мы давно уже были бы в могиле с мертвыми и в аду с осужденными». Такое обращение сотворенных существ к своему творцу есть святотатство и совершенно несовместимо с божественным характером. Нет никакого сомнения, что (если рассматривать вещи в их совокупности) провидение бога в отношении человека справедливо, ибо оно имеет божественное одобрение.