Бог ты мой, как же он был чудесен, этот огонь! Мое измученное тело с невыразимой благодарностью впитывало в себя его тепло. Если бы я мог замурлыкать, мое счастье было бы абсолютным.

— Похоже, он ушел совсем недавно, — почесав затылок, произнес Санде.

Не снимая рюкзака, который как будто прирос к его спине, он протянул к огню руки.

— Что вы хотите этим сказать? — спросил я.

Санде ошеломленно уставился на меня.

— О господи, мистер Гансерт, — пробормотал он. — Это совершенно на вас не похоже. Сколько вы видите рюкзаков?

— Три, — сонным голосом отозвался я. Но какая-то мысль продолжала точить мой мозг, пытаясь пробиться к сознанию. И вдруг я вскочил на ноги. — Боже мой! — воскликнул я. — Три. А должно быть четыре.

Он кивнул.

— Точно так. Они побывали здесь раньше нас.

— Ловаас? — спросил я.

— Точно так. Они влезли в окно. Открыли его через разбитое стекло. — Он внимательно посмотрел на меня и, сбросив рюкзак на пол, сунул руку глубоко в карман. — Возьмите, дружище, глотните немного, — произнес он, протягивая мне флягу, — а я тут осмотрюсь, что к чему.

Я отвернул крышку фляги и сделал глоток огненной жидкости. Это оказался бренди. По моим внутренностям разлилось тепло. Спустя несколько минут вернулся Санде.

— Пусто, — сообщил мне он. — Следов борьбы тоже нет. Везде полный порядок. Никто не сопротивлялся. — Он почесал голову и тоже отхлебнул из фляги. — Насколько я понимаю, Ольсен немного проводил Пеера и остальных, а на обратном пути заметил Ловааса и его спутников. Возможно, у него есть бинокль. — Он присмотрелся ко мне. — Как вы себя чувствуете?

— Лучше, — отозвался я. — Гораздо лучше.

То, что он говорил, полностью соответствовало здравому смыслу. И это меня приободрило. Потому что это означало, что мы не утратили окончательно шанс добраться до Фарнелла раньше Ловааса. Фарнелл, который был начеку, очень отличался от ничего не подозревающего Фарнелла, мирно отдыхающего у огня. Я посмотрел на угли.

— Он явно ушел совсем недавно, — заметил я. — Огонь еще очень яркий.

— Глотните еще немного. — Он снова протянул мне флягу и положил пистолет на стол.

После этого он извлек нож и начал нарезать хлеб, масло и сыр, уже лежавшие на столе.

— Немного перекусим, — пояснил он. — А потом пойдем дальше.

Пойдем дальше! От одной мысли об этом все мои конечности пронзила острая боль. Но он был прав. Если мы не пойдем дальше, нечего было и думать о том, чтобы догнать Ловааса.

— Ладно, — пробормотал я, с трудом поднимаясь на ноги.

В этот момент чей-то голос произнес:

— Sta stille!

Санде, который в этот момент отрезал кусок коричневого сыра, замер. Уронив нож, он попытался схватить пистолет, лежавший на другом конце стола.

— Sta stille ellers sa skyter jeg.

Санде замер, глядя в окно. Я проследил за его взглядом. В открытом окне виднелись голова и плечи человека, наставившего на нас дуло пистолета. Яркие отблески огня озаряли его красноватым сиянием. Лицо мужчины было темным, а его нижнюю часть и вовсе скрывала борода. Его глаза напоминали два черных угля. На голове у него возвышалась меховая шапка-ушанка с клапанами для ушей.

— Hva er det De vil? — спросил у него Санде.

Мужчина что-то резко ответил по-норвежски. Когда он замолчал, из густой бороды сверкнули белые зубы. Он улыбался.

— Что он говорит? — спросил я у Санде.

— Он говорит, что не причинит нам вреда, если мы не будем делать глупостей. Он третий из группы Ловааса. Должно быть, Ловаас с помощником ушли по следу Фарнелла. Кажется, они заметили нас, когда уже темнело. И с того момента он и слоняется поблизости, дожидаясь нашего появления. Черт подери! Какие же мы идиоты!

Я посмотрел на свой револьвер. Он лежал в ярде от меня. Внезапно на меня нахлынула волна сонливости. Это означало, что дальше я идти все равно не могу. Я должен был остаться в хижине и отдохнуть. Но, перехватив взгляд Санде, я ощутил, что от моей апатии не осталось и следа. Его маленькое тело все подобралось, а пальцы под столом скрючились, как когти хищной птицы.

— Komm inn, — негромко откликнулся он.

Человек в окне колебался, размышляя, как ему лучше забраться в узкое отверстие. Никто не шевелился. Тишину нарушало лишь шипение и потрескивание дров в каменном очаге. Языки пламени отбрасывали мерцающие тени на стены хижины. Неподвижная фигура Санде гигантской тенью вытянулась от пола до потолка. Я чувствовал, как расслабляются сведенные усталостью мышцы ног. Сил у меня не осталось вовсе, и понимание того, что от меня уже ничего не зависит, окутывало меня волной блаженства и апатии. Мне казалось, что я слышу, с каким наслаждением и облегчением вздыхает все мое тело.

Но я чувствовал, что Санде что-то задумал и только выжидает. Он бросил быстрый взгляд в сторону камина, а затем снова перевел его на окно.

Мужчина уперся обеими ладонями в подоконник.

— Sta stille! — снова предостерег он, и его глаза блеснули в свете горящего в камине огня.

Санде с испуганным видом попятился, споткнулся на ровном месте и растянулся на полу рядом со мной, едва не уткнувшись головой в камин. Человек в окне напрягся, крепче сжав в руке пистолет. У меня в животе все перевернулось. На мгновение мне почудилось, что он готов выстрелить.

— Hva er det De gjor? — прорычал он.

Санде застонал. Его правая рука лежала почти в камине. Он накрыл ее ладонью левой руки и начал извиваться, как будто от нестерпимой боли. Сначала я подумал, что он обжегся. Но пока он по-норвежски объяснял, что произошло, я заметил, как его предположительно поврежденная рука ползет к пылающим поленьям. Мужчина продолжал пристально за нами наблюдать. Мне почудилось, что дуло его люгера устремлено прямо мне в живот. Темная металлическая окружность тускло поблескивала в свете камина. Потом он расслабился. Держа револьвер на весу, он резко оттолкнулся от земли, приподнял тело на обеих руках и занес колено над подоконником.

В это же мгновение Санде вскочил с пола. Он замахнулся правой рукой, и полено пылающим факелом описало дугу, пролетев через всю комнату. Оно фонтаном искр врезалось в темную фигуру в оконном проеме и, продолжая гореть, упало на пол. Раздался крик боли, затем громкие проклятия, после чего последовала вспышка и треск выстрела. Я услышал, что пуля вонзилась во что-то мягкое, и бросился к своему собственному револьверу. Санде уже огибал стол. Из окна прогремел еще один выстрел. Пистолет привычно лег мне в ладонь, мгновенно успокоив мои нервы ощущением чего-то немного грубоватого, но одновременно солидно-надежного. Я снял его с предохранителя и вскинул вверх, целясь в окно. Выстрелить я не успел, потому что увидел яркую вспышку возле стола. Раздался грохот и жуткий сдавленный вопль. Фигура в оконном проеме обмякла, как тряпичная кукла, и медленно опрокинулась назад.

В следующее мгновение мы с Санде снова остались в этой задымленной комнате одни. И снова воцарилась тишина, нарушаемая только шипением и потрескиванием дров в камине. Единственным подтверждением того, что здесь что-то произошло, служило полено, пылающее на полу под окном. Само окно представляло собой открытый прямоугольник, за которым все так же бесшумно мерцала снежная белизна. Я поднял полено и бросил его обратно в камин. Санде тяжело оперся на стол. Он был смертельно бледен и напряжен, как натянутая струна.

— Можно подумать, что снова началась война, — пробормотал он.

Затем он выпрямился и пошел к двери. Несколько мгновений спустя его голова показалась за окном.

— Посветите мне, пожалуйста, мистер Гансерт, — попросил он.

Я достал из рюкзака фонарь и подошел к нему. Он направил луч на фигуру, неопрятной кучей осевшую в снег под окном. Он перевернул тело. Бледность мужчины не скрывала даже густая борода. Его рот открылся, а глаза уже начали стекленеть. Из уголка губ стекала струйка крови, окрашивая снег в темно-красный цвет. На лбу отчетливо виднелось аккуратное пулевое отверстие.