Иоанн испепелял Географуса страшным взглядом. Вот показал он невеже, еще выдававшемуся за мастера, как лицедеев наставлять, за что же еще ему деньги платить? Географус все же уговорил царя дозволить поскакать ему до Твери, пошукать средь стоявших там табором скоморохов. Да привези мне девицу для утехи побойчее, желаемо – нетронутую. Географус уперся: повторял и умру, таковых среди наших нет. В малых летах девства избавлены. Иоанн веселился. За звонкую монету отдаются? С ответственными скоморохами сближаются за слово в представлении блистать. Есть ли в том честь, слава, счастье неоткрытое? В их умах – да. Дивился царь, не усматривал душевного свойства в кривлянье. Как это: состроить рожу – счастье? Буде то царя иль воеводу показать, а забулдыгу на ярмарке, плута, бабу шальную, конокрада, проигравшегося в дым целовальника? С медведем шалости выставлять? За то тело в бремя выдавать, разбойными оговорами плутовать? Царю болтали, что за Вислой, в странах заката, не хоронят артистов на кладбищах, не оскверняют. Слышал, как жидов из древнего Киева изгоняли, не вместе со скоморохами ли? Дважды гнали их из Рима. Читал: мудрец Платон не допустил их в образец государства. Царь положил близко поглядеть на игру, да прикинуть, не прогнать ли с Москвы богомерзких, каковых и церковь многогласно порицает .Географус покорно согласился: уместны изображения событий библейских, но чем жить скомороху с Рождества по Пасху? Чисты и нравоучительны ли их представления, когда сами они в грязи по уши, покаянием не очищены, не отмолены?! - царь махнул Географусу: поди!
Географус просил Матвея и Якова Грязных. Эти опричники и были выделены ему в спутники.
Матвей чувствовал себя значительно лучше. Он уже держал узду обеими руками, скача на Беляке. Став мужем Ефросиньи Ананьиной, к ней он не прикасался. Знал: невест будут осматривать немецкие и английские доктора, наши бабки повивальные. Отклонит царь невесту, свое Матвей как муж успеет взять. Ефросинья умиротворялась подобным исходом. Честолюбивые родители ее соглашались с мудрым постановлением супруга. Брак хранили в тайне. Никто и думать не желал о церковном наказании, когда при живом муже жена другому предлагалась. Чересчур велик был почет, но редка удача в случае царского благоговения. Яков знал, молчал, молился и мучался любовью, сомнительно разделенной, недоступной.
Географус с Грязными въехал на стоянку скоморохов, и здесь был принят героем. Скоморохи зело радовались его продвижению в царских милостях. Рассчитывали, что он не оставит своих. Брага и мед полились рекою. В надежде приблизиться ко двору, в любом качестве, скоморошьи девы ластились к Географусу, называли его атаманом. В их устах сие наименованье было высшей хвальбой, не хулой. Географус отдавал предпочтение одной скоморошице, беспрестанно целовал, обнимал ее и называл супругою. Скоморохи знали: связь их давняя. Сопутствовала она и в представлениях и прежних разбоях. Ревновали, чего нашел. Была она его постарше.
Матвей, добравшийся до хмельного, выступал подручным. Скоморохи просчитывали его влияние на «атамана». Много славных слов сказали в его честь. Называли храбрым воином, защитником сирых, добрым советчиком и именами прочими, легко производимыми лестью, но скоро и забываемыми. Яков сидел не в духе. Он никогда не любил попоек, особенно – с Матвушей. Часто заканчивались они плачевно. Изрядно приложившийся к чаше Географус тормошил Якова за плечи, вопрошал, чего грустит.
Яков бычился на Матвея, выводившего подле костра русскую с шатающимися девками и двумя плутоватыми таборными интендантами. Роли тем доставались в представленьях малые, только деньжищи они имели большие, распоряжаясь скоморошьим хозяйством, торгуясь о цене площадных выступлений. Яков был не чужд того, что Географус гордо именовал искусством. Он знал толк в звонах, тоже мастерство. Вот иная забава: не пия зело вина, по сердцу было ему терять время у винных лавок на Варварке или Никольской. Узкогорлые фигуристые бутыли стояли там на гибких липовых полках. Широкие цветные этикетки прославляли мирную пастушескую жизнь иноземщины, распитие хмельного напитка павами приодетых кавалеров с дамами. За спинами их обязательная лужайка с толстым скотом и невиданные Московией горы. Яков в толпе жадно лицезрел окна невиданной жизни. У нас грязно, у них, гляди, сияет. Сглатывая слюну, зеваки вопрошали купцов о стоимости. Та выходила обременительной. Не удержавший чувств подчас хватал бутылку. Его, неловкого, хватали стрельцы. Яков сознавал: проявлена сила искусства. Догадывался: заграничные господа в жизни попроще. Желал бы и он рисовать, приукрашивать мужиков да баб. Но каково искусство в скоморошьих кривляньях, было ему закрыто. Географус ухмылялся Яковову недоуменью, пояснял не без высокомерья. что из пьяни и рвани, вольно у костра разлегшейся, бившейся у костра в непотребной пляске, способен он, как из камней раскрашенных, сложить разные говорящие и подвижные картины, умиляющие душу, смягчающие нрав. С сомнением качал головой Яков. Не похож был материал на добротный, и если когда-либо смягчали скоморохи нравы, то не свои собственные, охочие лишь обогащаться и показываться.
Якову пришлось встать, дабы оттащить уговорами и малой силой Матвея, уже задиравшего интендантов, мешавших ему влечь в ближайший куст перезрелую согласную артистку.
В Старицу скоморохи поехали с охотою. Дорогой восхваления Географусу и Грязным продолжались вместе с возлияниями.
Неожиданная встреча случилась на берегах Волги. Караван с царскими невестами тоже ехал в Старицу. Крытые холстами возы. Не взяли избранниц сразу, но куда царь, туда и курятник. Дядя и племянник разом увидели Ефросинью. Она поклонилась им, откинув полог своей кибитки. Матвей постеснялся пьянства, говорил с женой робко. Сдерживая перегар, прятался за дотошные расспросы о здоровье ее и родителей. Ефросинья отвечала немногословно, поверх плеча Матвея глядела на Якова, вжавшегося в седло. Яков тоже поклонился Ефросинье. Оба поджали губы, не проронили слова.
Хотя Якова и занимали собственные мысли и чувства, он заметил на фоне других неизменных невест преобразившуюся Марфу Собакину. Она сидела в повозке ровно, гордо, будто царь уже избрал ее. Было в ней еще нечто отрешенное, не от мира сего. Она словно перешагнула преграды. Юность, энергия, сила жизни собрались в ней в единый импульс. Она играла ва-банк. Если для других решение царя составляло лишь часть жизни, для нее оно стало всем. Эта самоотреченность притягивала и одновременно отталкивала. С Марфой никто из других претенденток на царскую руку не дружил. Единственно родственники подскакивали и говорили подолгу. Мария Нагая первая распускала о Марфе грязные сплетни. Девочкины уста, едва выучившиеся складывать слова в короткие предложения, проворно осквернялись двусмысленной выдумкой, руки же, едва приученные держать перо после ручки детского горшка, складывались в непристойные жесты, адресованные сопернице.
Перед Старицей Матвей опять упился брагою до полусмерти. Вопил и плакал о Ефросинье, потом с серьезным лицом принялся вопрошать охолащивавшего его Якова: можно ли пропить Россию? По Матвееву выходило: навряд ли, ибо велика она чрезвычайно. Не пропьешь за одно поколение, не проворуешь.
Въехали на двор Владимира Андреевича и узнали от вылезшего из таратайки государя: пока ехали, задумка переиграна. Скоморохи более не нужны. Невесты же понадобились, дабы петь в отпевальном брату хоре. Вместо артистов самих себя изобразят придворные, опричные и челядь.
Географус был вне себя от перемены. Он кинулся к царю в ноги обрисовать несуразность обстоятельств. Его отпихнули. Новым царским мнением правили вступившие в первый ряд фавора Грязные Василий Григорьевич и прощенный ласкатель Григорий Григорьевич. Прибывших скоморохов, напоили и накормили на холопьем дворе, за беспокойство одарили мелкою монетой.
