Магнус и Шраффер избавились от докучливого Географуса. Тот ушел, веселясь. Ему удалось, как он думал, незаметно выдрать из плюмажа Магнуса пару страусовых перьев. Географус запел, мечтая украсить цветными перьями праздничную ерихонку. Воодушевленные договорным браком и его последствиями датчане совсем забыли про приуроченное к их приезду грандиозно-показательное побиение опричников.
4
Иоанн обрел в Магнусе новую игрушку для своего рассеяния. Он ежедневно звал его во дворец, приучал к московской дворцовой жизни. А то ехал вместе в Думу или приказы, где судил, рядил, раздавал и отнимал воеводства воеводств, определял сборы, которыми жила земля. Царь толкал Магнуса локтем, заставляя смеяться над боярами, дьяками и дворянами, дравшимися за его расположение. В Московии от этого зависело все. А то потчевал дорогого гостя талантом Малюты, вывозя в застенки. Утомленный непрерывным пьянством, чревоугодием, свальными прелюбодеяниями и картинами изощренных пыток Магнус пресыщено глядел на их скоморошьи интермедии, ставившимися вошедшим в милость Географусом. Принц нетерпеливо ожидал, когда царь доставит ему Ливонию. Московский государь же по восточному обыкновению медлил и вдруг потащил Магнуса за собой в Старицу глядеть дворец и земли, которые отдавал за племянницей.
Царь уводил Магнуса и рыцарей вглубь своей страны. Напряженные сердца датчан замирали от ужаса. Высокие сосновые леса обступали проезжающих. Большие рябые птицы шумели крыльями в чаще. Лесные насельники пугающе разноголосо перекликались, зовя, предупреждая. Чье-то рябое тело мелькало в кустарнике. Невидимые, но ощущаемые звериные глаза следили. Мягко ступали лапы. Выглядывали ражие морды. Жевавшие ветвь зубы замирали. Крупное животное с треском уходило прочь. Датские кони прыскали и шли неохотно. Им передавалось нежелание ехать всадников.
По собственной стране Иоанн пробирался, как тать. Высылал вперед разведчиков, проводников. Опричный разъезд подбирался к встречной деревне, часами сидели в засаде, там огородника или сеятеля, вели к Малюте или государю. Его расспрашивали о безопасности дороги. Часто столбовой дороге предпочитали боковую тропу, объезд. За неверное указанье пути грозили пыткою, мучительной смертью. Крестьянин лежал в ногах, рыдал, клялся Богоматерью, что не обманет. Он вел войско по гатям в болотах и топях. Там висела жаркая колеблющаяся испарина, и над головами в тугом воздухе парили хищники. Проводник шел впереди с жердью. Он тыкал в землю, с осторожностью ступал, приглашал за собой разведчиков. Когда те подтверждали безопасность, вели на поводу коней, и уже затем ехал царь, всегда в закрытой повозке в середине отряда. Датчане всегда замыкали. Если проводник случайно ошибался, проваливался в болото, его вытаскивали, мучили, выпуская кишки саблей, оставляя привязанным на дереве в корм зверям. Магнусу и датчанам еще предстояло узнать, кого береглись.
В дороге юный Эзельский правитель пару раз перебросился красноречивыми взглядами с будущей супругой. Евфимия ехала с младшей сестрой Марией, девочкой десяти-одиннадцати лет, в отдельном возке. Невеста отвечала жениху не без робости. Он не понимал ее языка, она – его. Привлекать для короткого интимного разговора Шраффера было абсурдно. Магнус, красиво привстав в седле, проскакивал в тех двух случаев далее. Евфимия думала о нем. Он удивился бы, угадав ее мысли.
В конце концов болота закончились, комариные облака поредели, и на другом берегу пока тонкой Волги встал город с кремлевскими стенами, белыми церквами, островерхими хоромами. Солнечный свет падал пятнами на вброшенные в небо головки церквей. Утомленным датчанам картина показалась почти идиллической. Въехали на мост, и копыта лошадей, почуявших ясли, зазвенели бойчее. Русские, татары, немцы, датчане, всему многонациональному царскому поезду чаялось отдохнуть. Рыцари Магнуса и он мечтали скрыться в тентах и отпустить улыбки, что окаменели на лицах от беспрестанного выражения царю и опричникам своего дружелюбия.
В Старице Магнуса с Шраффером поместили в покоях усопшего Владимира Андреевича. Датчане раскинули палатки, опричники натянули навесы, встав лагерем.
Царь взошел в палаты двоюродного брата, ходил радостным шагом. Он не признавал вины за его убийство. Свершилось правосудие. Брат Владимир получил по заслугам. Нечего было с покойной мамашей привечать неугодных бояр, дворян и чиновников, раздувать жар неудовольствия. Оттоманская империя и Золотая орда являли примеры в борьбе за власть убийства десятков родных братьев и иных родственников. Чего же тут горевать об одном человеке, достаточно и хорошо пожившем, детей взрастившем, в заговоре виновном?.. Иоанна в покоях брата охватывало терпкое чувство детства. Он вдыхал запах родной застарелости, висевший в комнатах. За толстым простенком окна пылал летний зной, здесь – холодок, приятность, спокойствие. Будто даровали ему истинное детство, без треволнений и обид, им испытанных. Глядишь: прогонят коней на водопой, негромко перекинутся словом прохожие, залетит в дом муха или пчела и целым событием станет за ними наблюдение. Царь раскинулся на широкой кровати Владимира Андреевича. Лежал, глядел в древесный потолок. Потом встал, склонился перед основательным иконостасом. Веские серебряные оклады венчали внимательные сдержанные взоры благословляющего Бога, русских святых.
После обеда Иоанн проверил казну, ее благоразумно разбросали по городам, часть хранилась в Старице, и библиотеку, дубликат Александровских томов. Нужные ему, менее – покойному брату, книги в медных, телячьих переплетах, а то и папирусы стояли на крепких дубовых полках, излучали, как стены, тревожащий ноздри запах. То пахло знание. Иоанн брал книги, распеленывал наугад. Вглядывался в страницы, как в лица друзей. Эх, были б люди верны, как книги!
Ввечеру он позвал в библиотеку Географуса рассудить о готовящемся представлении. Царь обещал кафтаны, шубы и сарафаны из сундуков покойного, Географус же должен был разбиться показать недавнюю царскую семейную трагедию в правдивом виде. Географус рассказал о затруднениях. Скоморохи, сопровождавшие царя, умели развлекать невзыскательный вкус опричнины нехитрыми акробатическими трюками вроде хождения колесом, прыжков и переворотов, но для иноземцев, искушенных театральными мистериями, требовалось нечто большее. Географус говорил, что ему нужно бы подсобрать опытных людишек с округи. Государь же ругал его, требовал обойтись теми, которых привезли в обозе.. Иоанн полагал, раз он не скупится, его деньгами можно горы свернуть, в три дня выучить танцевать обезьяну. Он кричал на Географуса, де сам пойдет играть, заставит челядь, главнейших опричников, сыновей. Географус объяснял государю как мог. Тот не слушал. Иоанн ощущал в себе способность к актерской игре. Он смешно рассуждал: коли я ощущаю, что я султан оттоманский, почему мне им не быть. Он предложил Географусу оценить знающим оком, похож царь на султана или нет. Иоанн распрямился в пурпурном бархатном кресле, набычился и повел сверкающими глазами. Походил он не на султана, а на самого себя чего-то там воображающим. Географус опасался расправы и сказал осторожно, что царь есть вылитый султан, только не все придворные царскими талантами сильны. Как не все? – обиделся царь. Он немедля позвал Годунова и задал ему самую простую по мнению его задачу – изобразить себя, Бориса, ибо царя посетила счастливая идея заставить участников расправы над Владимиром Андреевичем делать то, что год назад и делали. Годунову задача оказалась непосильной. Он заметался, краснел, бледнел, не знал, как и подойти к образу. Царь злился: чего как не проще! Географус под взглядом Годунова посоветовал царю заставить Годунова выполнить любое привычное ему действие. Иоанн приказал подать ему стряпню. Годунов принес державу, скипетр и венец, но как-то не по-обычному, скомкано, ступая на негнущихся ногах. Разгневанный царь прогнал его, велев стать перед зеркалом и учиться. Страхом и посулами рассчитывал он и других придворных заставить самих себя изобразить. Чего проще! Всяк человек одной роли, самого себя.
