Дворец Владимира Андреевича был огорожен рвом и тыном с заостренными бревнами. Десятка полтора теремов и служб, сараев без особого порядка раскинулись в черте деревянной крепости. Стены домов из бревен, крыши крыты соломою. Скотина стоит в коровниках, свинарниках, овинах. Лошади, две дюжины голов, в большой конюшне. Куры квохчут в птичнике. На обочине – дровяной склад. Плодовый сад с яблонями, вишнями, ягодником тоже на дворе, тут и огород с высаженной репой, белой капустой. Вырытый колодец обустроен лебедкой с кадкою, крышкой, оградою и удобным подступом. За стенами дворца ров и вал, а далее золотятся поля гречки, ржи, овса. В склоненных остях видны ульи пчельника. Запруда с рыбою. Лениво крутятся крылья мельницы.
Царь с сыновьями лег в покоях убиенного. Ближайшая свита разместилась на полу в горницах, на сундуках, на постеленных под деревьями попонах, в конюшне, на чердаках. Магнус лег в пристройке службы на грубом топчане, куда кинули ризы и принесли свернутую шубу наместо подушки. Молчал, дивился принц московитов неприхотливости.
Перебив, загнав по углам назойливо жужжащих москитов, Магнус глубоко забылся, когда пробудил его шум рассыпавшегося земляного камня, повторно ударившего в ставень. Просыпался принц долго: всю ночь по крыше катались плоды с распроставшей над крышей ветви яблони яблоки, их стук спутал с ударом. Магнус растер мягкими ладонями пылавшее лицо, расчесал комариные укусы. Жмурясь от света, бившего в щели ставен, предусмотрительно сжав стилет, распахнул окно и ослеп от избытка утреннего полымени. Выглядывая из-за ствола яблони, стояла девица, звала. Магнус, не чуждый приключениям, подвязал штаны, кинул на плечи камзол. Надел перевязь шпаги и выскользнул вон. Он ждал любовного свидания и рассчитывал, что надежды сбылись. Капеллан, спавший с принцем в одной комнате, заворочался во сне и не проснулся, утомленный переездом. Магнус на цыпочках обошел Шраффера. Тихо скрипнул дверью.
Юница манила Магнуса, и Эзельский правитель направлялся к ней в сладострастном предвкушении. За яблоней простирался кустарник дикой сливы. Евфимия пошла вперед. Магнус - за ней, оглядываясь. Дорожка спускалась в низину. Здесь утренний туман не разошелся. Белая дымка охватывала идущих со всех сторон. Поверх тумана плыли головы. Евфимия значительно превосходила миниатюрного Магнуса ростом. Он поражался, как холодный климат позволяет вытягиваться в Московии до подобных размеров. Представил: на ассамблее в Риге, в Эзеле, в Копенгагене встав с женой в танце, он будет смешон. Магнус думал о необходимости более высоких каблуков, которые носил.
Евфимия тоже беспрестанно оглядывалась. Принц ничего не слышал, она – да. Внезапно девица приостановилась и жестом приказала Магнусу молчать. Он подошел к ней вплотную, гораздо ближе, чем во время аудиенции при царе. Ощутил жар тела. С затуманенной желанием головой, полуосознанно Магнус потянул деву к себе за рукав. Обладая подвижным темпераментом, принц едва сдерживался, чтобы не бросить деву на землю и не овладеть ею силою, как поступал с крестьянками. Евфимия отпихнула его. Магнус развернулся на звук хрустнувшей ветки и заметил, что остановило ее. Недалече на склоне ложбины неприметный юный придворный царя, тот, что носил за ним в суме шапку и посох, просительно замер на коленях перед какой-то прелестной барышней. Магнус только осваивался с местным наречием, самих поз было достаточно понять куртуазность открывшейся ситуации. «А эти московиты не чужды светских интрижек», - подумал принц. – «Их двор не так хмур, как пугали». Годунов вытащил кинжал. Магнусу стало страшно любопытно, зарежет он себя или девицу. Евфимия не дала досмотреть, схватила Магнуса за кисть и увлекла вниз по склону.
В ложбине Магнус опять расслышал неясное шевеление. Чья-то третья голова явилась над туманом, помимо его и Евфимии. Магнус на шорох направил стилет. Тревога была ложной. К ним шла ожидавшая младшая сестра Евфимии - десятилетняя Мария. Магнус поразился предусмотрительности невесты, обеспечившей себя свидетелем. Он приглядывался к Марии, ища в хрупкой девочке признаки пола. Она была еще столь неоформлена. Белое льняное платье ее сливалось с туманом, индифферентный детский взгляд и розовые, едва намеченные губы выглядывали из молока воздуха, как нечеткий рисунок в живописной головоломке, где среди лесных ветвей и вилюжек надо разыскать фигуры людей, очертанья птиц и животных. Против сестры Евфимия в розовом сарафане. усыпанном речным жемчугом кокошнике смотрелась ясно, строго, чуть угрожающе. Она вдруг горячо заговорила, не менее живо, как перед тем Борис перед неизвестной Магнусу дамой. Если б Магнус понимал! Евфимия, казалось, входила в его трудности, говорила неторопливо и громко. Четко, отдельными короткими предложениями. Мария кивала сестре. Слова ее производили на нее большое впечатление. Магнус галантно улыбался. Он ждал, когда кончится, по-видимому, характерное для восточной нации словоизвержение, чтобы перейти к приятному. Желание, вскормленное воздержанием от начала похода окончательно раздавило его. Он, не стесняясь Марии, хотел овладеть своей невестой при ней.
По берегу звенящего ручья Евфимия вывела Магнуса к Волге, и здесь со слезами на глазах в лучах низкого резкого багрового солнца рассказала ему, как убил царь ее родителей.
Разгневался царь на государство. Лютовал, казнил. жертвы жили как покорные агнцы, жертвоприношения часа дожидавшиеся. Обязаны были соглашаться, принимать возглашаемый с трона смысл в ненужных гонениях, на заседаниях быть с лицами веселыми, бодрыми, христианскими. Выражение печальное, осанка стесненная служили виной. Басмановы и Грязные, Малюта и Вяземский показывали царю на унылые фигуры важных бояр, шептали: «Вот твои недоброхоты! Вопреки данной присяге живут они адашевским обычаем, сеют вредные слухи, волнуют умы, хотят прежнего своевольства». Не ожидая, что буря обратится на них, направляли ветер на своих личных соперников. Уже спешили убивать оговоренных в домах, на улицах, в имениях, храмах и монастырях. Алтари не укоряли долее Отсекали головы, приносили к ногам царя, с злой насмешкой сапогом их отталкивающим. Жгли на сковородах, вбивали иглы под ногти, сжимали стопы испанскими сапогами, мучили капающей водой на обнаженное темя.
Дошла очередь и до Владимира Андреевича. Навет состоял в том, что принимал он недовольных в московском доме своем во время царской болезни, медлил клясться в верности младенцу Димитрию, позже рано усопшему. Другие сыновья, Иван и Феодор, тогда не родились. Молчали про главную претензию: Владимир Андреевич был двоюродным братом государя и находился в разуме, в отличии от родного брата царя Юрия, а потому мог заместить его. И клеветники ровняли Владимира Андреевича с Шемякой, ослепивший и согнавший с трона прадеда Иоанна, своего кузена Василия.
Еще выделил царь брату, отцу стоявших перед Магнусом девочек, большое место в Кремле для нового дворца великолепного, одарил городами Дмитровом, Боровском, Звенигородом, но уже жалел и забирал в обмен Верею, Алексин и Старицу. Не верил, что новые поместья умерят наследственное честолюбие подозревавшегося в стоянии за старину двоюродного брата. Два года назад, собирая войско в Нижнем Новгороде войско для защиты Астрахани от турок и крымчаков, дядя вверил отцу полковое верховенство. Владимир Андреевич с нами, с семьей, отправился в Нижний через Кострому, где жители и духовенство встречали его с чрезмерной пышностью, любовью и честью: хлебом-солью, земными поклонами. Глядели на него с надеждой и искательством. Дядя Иоанн позавидовал той встрече, от него подчас прятались, подозревал грозную искренность в народном умилении. Нижегородских начальников вызвали в Москву и, придравшись в перерасходе и воровстве средств на неумеренную встречу, казнили на Болотной площади. Наше семейство поворотили с пути, окружили опричниками, пригнали в деревню Слотин под Александровой слободой.
