До появления Магнуса со Шраффером Географус читал царю из толстой книги в воловьем переплете, серебряном окладе, с огромными драгоценными каменьями округ титула:
- «Бог сотворил ангела по образу своему и подобию, а дьявол как нечистая сила взялся ему завидовать и начал из земли и воды составлять тварь, которая во всем походила на ангела. И так он из земли создал человека и поставил его на солнце сушиться… Нечистый невесело смотрел на свое создание, которому не мог дать души. В это время пришел Господь Бог и спросил его: - «Что это такое, что ты слепил из земли?» - «Человека», - отвечал дьявол. – «Э, хорошо, - сказал Господь. - Так я ему дам душу, и, пока он жив, пусть будет моим, а когда умрет – твоим». Дьявол согласился на это условие. Тогда Бог, веселясь, что даст душу еще одному созданию, усмехнулся и дунул в лицо человека. И вот человеческое лицо озарилось божественной светлостью, проступило милым, как у ангела, а очи тихонько открылись, и в них явился лик Божий, исполненный ангельским блаженством.
И поэтому и теперь у человека, который ничего не имеет на душе, которого не мучит никакой грех, на лице видны душевная чистота и ангельская благость, как в тот момент, когда Бог ему своим духом вложил душу»…
- Экую нелепицу бумага терпит! – воскликнул Иоанн. – Дозволено ли тряпье переводить на подобную ересь?! У тебя, Магнус, на острове тоже, как у турок?
Магнус растерялся: что, как у турок?
- Османы, допуская в Греции и Византии свободное исповедание православия, попустительствуют изданию апокрифов, - Шраффер пояснил Магнусу ход мыслей государя.
- Помолчи! Не про тебя речь! – оборвал подсказчика царь.
Шраффер осекся, Магнус же заученно заговорил о стремлении человека к свободе, следовательно, о допустимости розности во взглядах. То опять были мысли наставника, учеником возглашаемые.
- Я так сужу, - отвечал Иоанн, полагая, что все-таки разговаривает с Магнусом: – Всяк знает, день переходит в ночь с точностью до обратного. Не шепчет ли здравый смысл: из крайней свободы родится лютейшее рабство ?
Магнус пришел на аудиенцию с земными целями, потому не оспаривал Иоанна, нетерпеливо ожидая, когда он перейдет к делу. Духовное неизменно кончалось земным. Шраффера же занимал спор, но итог тут был бы , что и с Роцитой.
Магнус с европейским росчерком руки по воздуху поклонился, а царь продолжал, почуяв по капеллану, того на островного Эзельского правителя изрядное влияние:
- Вот ты скажи: чего ты попа притащил? Он тебе в помощь? Рассуждать вне неспособен? Или ты, идя ко мне, его взял, на тот свет готовясь? Отпоет он тебя или обмоет, коли я тебя казнить скажу? Сижу я перед тобой без оружия, с одним посохом, и без попов. Сила у меня в своей земле я.
Магнус покосился на острый рыбьего зуба жезл Иоанна, знакомый понаслышке. Капеллан насупился, ограничился ролью толмача, переводившего собеседников.
- Вижу: духовник твой – немецкой веры. Ежели через него ты от вавилонской блудницы Рима сбежал, ему хвала. Ежели нет, то почему, католик ты, исповедуешься и наставляешься у лютеранина?
Шраффер взял слово:
- Государь, вера у нас с правителем Магнусом и православными – одна. Веруем в Иисуса Христа, принимаем догмат святой Троицы. Рознится не суть, но форма.
Иоанн слушал, Шраффер продолжал:
- Католичество собиралось на собор в Аугсбурге. С того князья сами выбирают форму христианства для подданных. Правитель избрал учение Лютера. Поверьте, это хороший выбор.
- Не поверю! – усмехнулся царь.
Магнус кашлянул:
- Нам, небогатым властителям, накладно платить Риму.
- Вот я и понял, что за десятину вы от папы поотделялись. Себе теперь церковное оставляете?
- Поелику пожелает знать великий государь Востока, - добавил Шраффер, сверкнувший глазом на бросившего неосторожные слова принца, - некоторые воины в датском войске – католики. Мы не противимся их исповеданию. Открыто ли московскому государю, что католики – это тоже слово, что православные, буде сказано по-латыни?
- Тут речь не о словах, - стукнул жезлом Иоанн: - Опора у вас есть? Или обнялись с супротивниками в любезном взаимопонимании?
Магнус и капеллан переглянулись. То, что было понятно и приемлемо для них обоих, лежало вне сфер царя, и по-видимому, большинства московитов.
- А вот у меня нет никакой опоры, ни на чем не стою, - вставил Географус.
- Ты – тварь продажная, - отрезал шуту государь.
- А жить мне хорошо!
- Скотине тоже хорошо, когда ее на убой кормят.
Географус прикусил язык.
Магнус рассчитывал, что Иоанн наконец перейдет к ливонским делам, но царь пространно заговорил о давней обиде на польского короля, отказавшего отдать ему в жены свою сестру. Вспомнил, как сравнивая портреты. предпочел меньшую сестру Екатерину старшей Анне. Сигизмунд же, не приняв за честь наметившееся свойство, вдруг завилял. Объявил, что для брака необходимо тройное согласие императора Священной Римской империи, князя Брауншвейгского и короля Венгерского, покровителей невесты и родственников. Дразнил приданным сестры, состоявшим из золотых цепей, запон, платьев и звонкой монеты в 100 000 червонцев, и торговал условие, чтобы Екатерина, коли все же будет отдана московскому царю, не перенимала православной веры, а оставалась в римском уставе. После оскорбительных проволочек Сигизмунд отказал Иоанну вовсе, неприемлемо выдвинув за Екатерину получить в вено Новгород, Псков, Северскую землю и Смоленск. Перезревшая Екатерина отдавалась финляндскому герцогу Иоанну, младшему сыну шведского короля Густава Вазы. Отец жениха взошел на престол восстанием простонародья, и сам был рудокопом. Предпочтение человеку безродному было пощечиной Московиту. Улещивая его, шведы прислали сочиненную мнимо древнюю родословную короля.
По смерти Густава Вазы шведский престол наследовал его старший сын Эрик. Сигизмунд II Август, и датчанин Фредерик, брат Магнуса, убеждали Эрика совместно воевать Россию, но король предпочел властвовать в Балтии, не делясь. Шведское войско вступило в Ревель и овладело Эстонией. Шведы отняли у Сигизмунда Пернау и Вейсенштейн, у датчан - Леаль и Габзаль. В разгар войны Сигизмундова Екатерина разрешила разговоры поступком и вступила в брак с Иоанном Финским. Однако Эрик Шведский скоро возненавидел младшего брата за неугодный ему союз с королем польским. Составили донос: Иоанна Финского свергли и заключили. Его новой, но немолодой жене предложили на выбор: оставить супруга или свет. В ответ Екатерина показала гравировку на обручальном кольце: «Ничто, кроме смерти». Четыре года она утешала мужа в грипсгольмской тюрьме.
Иоанн не позабыл и Сигизмундов отказ и неприятно вспыхнувшую супружескую верность Екатерины. Он переложил на финскую герцогиню разочарованье, испытанное в браке с Марией Темгрюковной, требовал выдачи отказчицы в Россию. На обмен признавал шведские завоевания в Балтии. Эрик соглашался выдать Иоанну жену брата, одобрял и сватовство царевича Ивана к своей дочери Виргинии. Смягченный царь, прежде принуждавший Эрика как недостойного прямого общения сноситься с Москвою не иначе, как через Новгород, назвал сына простолюдина другом и братом, навеки уступил ему Эстонию, обещал помогать в войне с Сигизмундом, посредничать в мире с Данией и с городами Ганзы. Думный советник Воронцов и дворянин Наумов ехали в Стокгольм с договорною грамотою, а бояре Морозов, Чеботов и Сукин должны были встретить Екатерину на границе. Вмешалось провидение.
Пригласив русских послов обедать с собою, Эрик на пиру свалился в обморок. С сего часа московские послы более не видали короля. Им сказывали, что тот болен или выступил сражаться с датчанами. Советники королевской думы враз переменились. Теперь они говорили, что выдать Екатерину царю, отнять жену у мужа, мать у детей, противно Богу, и что сам царь навеки обесславил бы себя таким нехристианским делом. Предлагали Иоанну взамен старшую сестру Сигизмунда – Анну, которую Эрик может достать. От прежнего царедворцы отрекались, будто послы шведские заключили договор о Екатерине без ведома королевского. Боярин московский не щадил в ответах своих ни советников, ни их государя. Доказывал, те они лжецы, клятвопреступники и требовал свидания с Эриком.
