Пимен дрожал  под зимней драповой рясой, не соскочил бы Малюта с коня, не задушил бы руками прилюдно, как митрополита Филиппа. Честолюбивый архимандрит Чудовского монастыря  Леонид, тупил взор. Поговаривали: он, не терпя Пимена, очернил город. Архимандрит держался далее охуленного архиепископа, взывавшего  ежели не о мирской, то о небесной каре доносчику.

- Я не царь, владыка, а игумен. Твори суд ты, - с улыбкой под тонкой верхней губой молвил митрополиту Кириллу Иоанн.

         Митрополит возложил длани  на архиепископа. Оба благословили народ. Ни тот, ни другой не знали, что делать. Кирилл ожидал, что новгородская епархия не будет более на особых условиях, архиепископов станут назначать из Москвы, не выбирая в земле, но делал заявлений поспешных, учитывая печальный опыт предшественника, чей посох он держал. Пимен тоже сбился умом в замешательстве: как рассекретить  царскую волю. О каком суде он говорит, кто враги?  Архиепископ спрятался за благословение и окропление царя, его избранного войска, духовенства и народа святой водой.

         Иоанн продолжал сидеть на коне, не обнажая головы. Он вдруг ногой оттолкнул архиепископскую благословляющую руку, с негодованьем воскликнув: «Нечестивец! В руке твоей не крест животворящий, но оружие убийства, которое хочешь вонзить нам в сердце. Знаю умысел твой и всех гнусных новгородцев. Знаю: готовы вы предаться полякам и литовцам, Сигизмунду-Августу. Отселе ты уже не пастырь, а враг церкви и Святой Софии, хищный волк, губитель, ненавистник венца Мономахова!»

         Толпа загудела. Не скажем, что не слыхали, но растерялись, прямое обвинение услышав. На порожках, ведших на помост, появилась хрупкая фигура Годунова. Он двигался, когда все стояли. Это не заметили шумевшие новгородцы.. Запыхавшийся Годунов открыл и закрыл рот. Архиепископ Пимен почти сверхъестественным наитием прочитал в губах Бориса букву «В».

- Виновны! – закричал со слезами Пимен и встал на колени.

          Архиереи подхватили: «Виновны!» Священники и монахи рухнули на помост, оставшиеся внизу - во взбитый конями снег. Толпа прокричала за ними: «Виновны!» и повторно била челом оземь. Многие рыдали, не стеснялись слез.

         Василий Шуйский, спешивший за Годуновым, выискивал своих как представителей Думы, ездивших за государем повсюду констатировать происходящее. Разнокомплектные бояре держались  позади, стараясь не попадаться царю на глаза без нужды на глаза. Их возки держались крытых золоченых саней двенадцатилетнего царевича Феодора. Он, как покойный младший брат венценосца Юрий (Георгий), тоже не блистал умом. Не понимая происходящего, весело выглядывало простуженное  рябое лицо младшего царевича из откинутого окошка. Вылезшие из возков бояре жались к Феодору, будто рассчитывая на заступничество. Все думство было в серых, подобно как у опричников, шубах. Только ровный стежок  выдавал, сколь хорошо пошиты их намеренно плохие шубы.

         Отец Василия – князь Иван Андреевич, сын затравленного по приказу царя собаками временщика, перетаптывался – была такая привычка, зачем-то стряхивал с рукавов редко садившийся снег. Около него терлись другие Шуйские:  младший брат  Василия – Дмитрий, четвероюродный дядя - Иван Петрович, его отец погиб в Ливонии, командуя войском вместе с Андреем Курбским, он-то и дал России Дерпт.  Старому Федору Ивановичу Скопину-Шуйскому  помог вылезти из кибитки его сын тоже Василий. Все прятали ужас, даже у младших братьев Василия Ивановича – Александра и притихшего трехлетнего Ивана, прозванного Пуговкой, под снятыми шапками волосы топорщились, но не оттого, что рукой их  не огладили.

- Чего государь? –  со скупой строгостью вопросил подошедшего старшего сына Иван Андреевич.

- А ты не видишь! – отдувался Василий.

- Шалопай! –  разозлился отец, изливая зло за все, что творилось в государстве.

- По первое число всыплет за старые вины Василия Васильевича да покойного батяни твоего, - кисло заметил умудренный летами дворцовый интриган  Федор Иванович, троюродный брат Ивана Андреевича.

- Буде болтать! Что было, то отошло. В экие года были  их в Новгороде-Пскове наместничества! - резанул задетый за живое Иван Андреевич. – У Новгорода свои, отдельные от наших вины.

- Ш-ш! – прошипел Василий оглядываясь. Он по-прежнему замечал, что Борька Годунов кого-то упрямо ищет в толпе и без толку.

         Борис повел подбородком, сник, отчаявшись в розыске нужного человека. Архиепископ Пимен меж тем просил митрополита и государя взять на себя суд да расправу, но быть милосердным к кающимся виновникам. Смягчившись, царь  сказал не позорить себя, встать духовенству с колен, ибо не согласно то ни с людскими, ни божественными установлениями. Ему бы самому быть коленопреклоненным по грехам, нездоровье заставляет сидеть на лошади. По сути сидел, чтобы ускакать в случае открытого бунта. Иоанна поручает провести  справедливый правеж тысяцкому опричного войска Малюте-Скуратову. Малюта вскинул перевязанную кровавой тряпкой голову, итог сопротивленья в недавно «взятой» Твери.

         Годунов, подчеркнуто весело перемолвившись с царским наследником, подвинулся к стремени Григория Лукьяновича. О чем-то коротко перешептался. Малюта отвечал, склонившись небрежно, но весело. Оба прислушивались к голосу царя. Тот надолго заговорил об обрушившихся на царскую семью несчастьях. Сам уподоблен Иову. Осиротлен матерью и двумя женами. Скончались первины - сын и дочь. Сразясь с беззакониями и боярской непотребной алчностью непотребной, осрамился людскими обидами. Исполнители неправедно превзошли наказанное, оттого сейчас он устраняется, доверяя Малюте.

         Тому сыскать виновных заговору отпасть новгородской земле от дружества с Москвою в Литву. Али – нет, отстраняется и Малюта. Архиепископу и совету новгородских господ людей лутчих пусть достанется определить без всякого пристрастия и лицеприятья, кто притеснял селян и людей посадских, кто обирал купцов и гостей заморских, насиловал вдовиц, отбирал хлеб у сирот, творил суд неправедный над изветчиками, что несли царю правду на оскорбителей. Он же, государь, погостив в Новгороде, скоро прикажет повернуть коней, как только будет разъяснено по всем  жалобам в Москве полученным.

         Новгородцы галдели: Господи, неужто Совет опять хотел оторвать Новгородчину от Московии?  Кого винить?  У всех есть неприятели, и всегда существовавшие городские партии с возраставшим раздражением глядели друг на друга. Искали не виновных, но радовались подставить под горячую руку соперника. Слово за слово, уже задирались. С толчков переходили на бороды и волосы.  Вставали на носки, выкликивая обидчиков.

         Царь  широким  жестом остановил лезшую к нему толпу. Увидев Годунова, приказал позвать думских бояр. Борис протиснулся к Шуйским. Во всеобщей толкотне с ором взаимных проклятий добраться до них было непросто.

         Одновременно злясь и заискивая, Иван Андреевич тихо сказал Борису:

- Спасибо за трезвон с намекцем. Похоронный звон нам сыграл. Подначил кого надо, - Иван Андреевич взглянул на ноги царя на помосте.

         Борис пожал плечами, не понимая и не принимая одобренья. Взвел Шуйских и других бояр на помост. Царь указал на дрожавшую от страха седовласую компанию плеткой:

- А то давайте заставим московских бояр назвать своих подельников. Под пыткой на миру укажут с кем воровали!

         Бояре повалились на колени перед народом. Плакали, униженно кланялись. Царь тоже в очередной раз низко поклонился народу, призывая решенье. Из толпы продолжались разноречивые выкрики. Имена виновных текли рекой. Чернь рванулась к помосту бить и драть столичных бояр. Опричники пресекли самосуд.

         Иоанн остался довольным произведенным эффектом. Не развивая более народного негодования, он тронул коня, ловко спустился с помоста и поехал к Волховскому мосту. Через него – в кремль. Опричники  положили шубы на шеи лошадей и явились новгородцам в монашеских рясах невиданного братства. Впереди шло духовенство с крестами, иконами и хоругвями, потом ехал царь с тремя сотнями  сих избранников, далее – толпа.