Остальные жены Иоанна не удостоятся чести погребения в южной пристройке Архангельского собора. Ныне все живые пострижены и сосланы в дальние монастыри. После царя они не могут принадлежать никому. Отцов обычай: надкусанный кусок – прочь. Анна Колтовская удалена под именем Дарьи в Тихвинскую обитель. Сослана в суздальский монастырь Анна Васильчикова. Претерпела и красавица вдова Мелентьева. Они не отказали ему, но как зачем презрели запрет сожительствовать без святительского дозволения? Если он, царь, искушает девиц блеском трона, положения будущей царицы, отчего столь легко они соблазняемы? Царь усмехнулся. Он каялся в вине, не снимая ее с других. Полагал бывших жен божески наказанными. И опять он вне брака, в сердечной пустыне. Взрослые дети без слов, одним обликом ежедневно растравляют о первой, незабвенной Анастасии.
Глухо кашлянули. Царь повернулся, проворно встал с колен, будто стыдясь. За спиной стояли старший царевич и молодой удачливый воевода Василий Шуйский. Иван Андреевич, непримиримый борец за боярское своеволие, погиб в 1573 году, командуя отрядом, штурмовавшим удерживаемый шведами Лоде, и Василий стал старшим в своей ветви рода, идущего от олигарха Андрея Михайловича и далее – к младшему брату Александра Невского. В последнее время по собственному ли разумению, по чьей-то подсказке Василий примазался к старшему царевичу. Стал дружком, наперсником. В задушевных беседах внушал Ивану доблесть близкой победы в Ливонии, возвращении городов по Двине. Иван, вкусивший сладость побед на первом этапе Ливонской войны охотно склонял ухо к речам разохотившегося полкового командира, глубоко, но не навсегда придавившего юношескую робость.
От Ивана веяло сладким похмельным медом, павшего на вечерние дрожжи. Красные глаза горели встревоженной энергией. Значит, случилось безотлагательное, раз поспешил сын в святая святых потревожить отца. Гримаса скрытой боли пробежала по худому вымороченному лицу государя. Нужно было привыкнуть к его взгляду, чтобы уметь выдерживать.
Дымный утренний свет лился через дверь церковного придела. Иван в кумачовом кафтане из тонкой парчи с золотыми петлями, где сверкали серебряные пуговицы, смотрел лихой хохлатой птицей. Русые волосы, рассыпавшиеся по узким плечам, делали его еще и отдаленно похожим на решительную девушку. Иоанн залюбовался сыном и некоторое время не воспринимал смысл его слов. Потом вырисовались слова «Псков», «Новгород», «Москва». Иоанн понял: речь идет об обороне Пскова. Прибыли гонцы от князя Ивана Петровича Шуйского, воеводы защиты. Просили немедля ударить во фланги неприятеля из Новгорода. Подтянув войска из Москвы, смелым ударом снять блокаду Пскова. Иван торопливо встал с колен, поцеловав тыл кисти отца. Василий Шуйский оставался стоять коленопреклоненно. Иоанн проскрипел зубами и глядел на Василия. Не четвероюродный брат ли его наибольший воевода во Пскове, не Васька ли и подучил? Иоанн прошел мимо Василия, не удостоив его руки. Тот поцеловал воздух, заколебавшийся в пяди от лица.
Расшитая жемчугом алая ферязь, накрытая царской высокой шапкой выплыла из церкви, потом – монастыря. Он шел в Грановитую палату. Там ожидала Дума. Народ на площади колебался. Каждый поступал, как подсказывал рассудок: падал ли ниц или прятался властителя.
Иоанн вошел в палату. Бояре, не смевшие сесть, опиравшиеся на посохи, кроме тех, кто по возрасту не способен был уже к подвигам ожидания, согнулись коленно. Совсем древние упали грудью на посохи. Духовенство степенно поклонилось. Царь взошел на высокое место, Около него на троне поменее воссел царевич. Шуйский прошел к своим. Их места были сразу за Мстиславскими и попробуй кто отнять! Годунов испуганно выглянул из-за занавески и скрылся. Он, первосвятитель монаршего быта, боялся потрясений.
Ввели гонцов. Трое молодых парней упали, потом встали. Были удостоены чести поцеловать царю носок сапога, но не допущены до колена. В присутствии государя гонцы повторили сказанное в стрелецком приказе, передали Иоанну письмо псковских воевод. Послание зачитали в голос. Многократно повторялась невозможность выдержать осаду длиннее трех месяцев. Воеводы молили о поддержке.
Иоанн краснел и бледнел, покрывался пятнами. Вся псковская эпопея прокатилась в его существе. Он стоял на стене, бросал камни и лил на врага кипящую смолу. Спрятавшись за зубец, он пускал стрелы. Он поднимал вместе с другими вывалившуюся отдачей из амбразуры пушку. Он голодал, мерз, пил плохую воду, жевал тухлую конину, дрался за суп из разваренного ремня. Иоанн почувствовал привкус крови: десны его закровоточили, прикусил ли он губы, или воображение заразило его цингой.
Взялись судить. Пылко высказался царевич, уговаривая послать собрать войска, ранее не имевшиеся в подобном многочислии. Бояре косились на царевича, ждали выступать. Все желали угодить государю, но не знали, поддерживает ли он наследника престола. Если – да, промедление в одобрении подобно опале. Иоанн глядел на бояр, дворян, дьяков и попов из-под мохнатых бровей. Его бесил сам запах, исходивший от них: вчерашних капустных щей, кваса, молока, прежде – зрелой крепкой испарины, старческого тления, человеческой несвежести. Он давно принял решение, и его вывело из себя слово «спешно», два или три раза встретившееся в послании псковских командиров. Это слово, хотя и любимо на Руси, чуждо природе русской жизни.
После двухчасового обсуждения, заставив высказаться всех и четко запомнив, кто и как сказал, Иоанн завершил: нет. Он не снимет войска ни с Новгорода, ни с Москвы. Полкам, выставленным на Берегу, не двигаться, не обнажать реку. И даже Тверь со Старицей пусть остаются прикрытыми. Псков же защищать до смерти последнего бойца, на то воеводы и крест целовали. «Дураки не понимают, - рассуждал царь, - что в Пскове допустимо потерять треть войска, но не все». Спасение Пскова не в войне - в мирных переговорах. Пусть делегация Думы еде к Баторию и еще раз вместе с сидящими там папскими легатами подтвердит ему, что Московия отказывается от Ливонии и Полоцка, всех приобретений за последние двадцать лет. По палате рассыпался гул. Старший царевич крякнул. Глухое уязвленное понятие о потерянном государственном престиже проступило в умах. Царь вздрогнул, он схватил настроение и бросил: гордость – пустое. Нас никогда не уважали в странах римской и Лютеровой веры, чтобы нам угрожало потерять их дрянном мнении.
Царевич Иван неожиданно поднялся. Он искал глазами Шуйских и Мстиславских, чтобы обрести поддержку в оговоренном. Голос его дрожал. Он не решался повернуться к отцу, который выпрямился готовой лопнуть старческой струной, и смотрел на наследника, коему отписал царство по двухлетней давности завещанию. Царевич молвил, что следует зацепиться за предложение Батория определить главенство над Ливонией в честном поединке один на один. Понятно: отец в преклонных годах, т сын выедет в поле вместо него. Сердечные жилы Иоанна удерживаемой птицей затрепетали в гневе. Он сжал резную клюку со стальным стержнем внутри. Пальцы побелели. Царь скривился набок и задал втуне вопрос: «Как сын смел?» Ситуация была скользкая, ибо Иван не возражал напрямую. Он восхвалял отца, но сам факт иной точки зрения был вопиющ. Иоанн кидал сверлящий взор с одного боярина на другого. Все опустили глаза и ждали, пройдет ли пробный шар. Теперь Иоанн не сомневался: да, царевича подучили. Иоанн проигрывал малейшие вины сидевших перед ним людей. Знал: из малой оплошности рождаются большие предательства. На Москве дай слабинку, и все покатится кувырком. Тут только общее напряжение полных сил делает государство управляемой колесницей с единым возницей во главе. Кто подучил? Древние роды, несомненно. Иоанн испепелял поросль из четверых Шуйских. Все не бояре, но сидят в Думе. Кто допустил? Поглядеть пришли? Так тут не ристалище, не праздничный кулачный бой. Пятнадцатилетний Пуговка, сминавший в руках каркас высокой шапки синего атласа более других взбесил государя. Запретить приходить в Думу всем, кроме думных бояр, думных дворян, думных дьяков и для ответа призванных! Выглядывают и разносят по земле перевранные слухи о заседаниях. Опричнины сейчас нет, не стал набирать полки после гибели соколов под Молодью, но будет новая разделка боярщине. Он сыщет способ. Царь толкнул трон: «Пустое!» - это про предложение царевича и широко пошел по ступеням. Шлейф дворецких протянулся за государем. Иные спешили подать челобитные. Дьяки схватывали бумагу на лету, торопились не допустить до царя без запасливого рассмотрения. Если донос на их приказ, уладят, умаслят, внушением научат отступиться заявителя.
