В завершение дрались пикейщики, являли образцы наступления, уверток, отражения ударов. Их сменили пушкари. Выкатили великолепные пушки, каждая – игрушка на выкрашенном в мышиный цвет лафете. Ловко зарядили орудия и пальнули по городу навесным огнем каленых ядер. Покрытые легкой к воспламенению капсулой ядра краснели в полете, разрывались в осколки, задевая препятствия, иногда - в воздухе. Разноцветные брызги смертоносного пламени висели зонтами над городом, закрывали крышкой, откуда не улизнешь.
Необычный гром послышался в городе. Он вырос из гула колоколов и приближался, выкидываясь за стены. Тысячи человеческих фигур, усеявших пространства меж белыми зубцами, хорошо читались на розовом фоне неба, среди дождя рвавшихся ядер. Не обращая внимания на опасность, псковичи указывали на вечерний туман, стелившийся по-над рекой Великой. Иноземцы прекратили упражнения, привстали на стременах. Приказал поднять себя на плечах Баторий. Он смотрел в туман в зрительную трубку. Слышал, как русские запели торжествующий гимн, и не понимал их воодушевления. Матери вздымали над головами младенцев и указывали на реку. Там, едва касаясь стопами морщинистых вод, плыла на спасенье городу русская Богородица. Величественную фигуру ее с Младенцем на руках узрели в тот день многие, но не Баторий, никто - из врагов. Белые стены Пскова защитным покровом одевала молитва стара и мала: «Богородице дева – верую. Пресвятая Мария, Господь с тобою. Благословенна ты еси в женах, и благословен плод чрева твоего…» Покров Богородицы кольчугой подлезал под колпак осады. Лишенный свободы московским царями гордый Псков не желал склоняться перед не устававшим подавать надежды на великодушие противником. Как не обещали польские глашатаи городу былой вечевой независимости, собственного суда, наилегчайших налогов, он не желал отпадать от Руси. Был ли Псков смел или устал, только он стоял на смерть. И дело было не в воеводах Шуйских, везде выставлявших стражи и ловивших подстрекателей.
В сих скорбных для России обстоятельствах, Иоанн обрел воодушевление, когда обернулось на восток бросившее Ливонию казачество. То послушные, то нет, склонные к выгоде, при задетой гордости, легко действующие в ущерб себе, казаки первоначально уехали в курени, не найдя в болотах Эстонии ни победы, ни грабежей. Вновь застонали верховья Дона, среднее и нижнее течение Волги от дани, налагаемой казаками на проезжих персидских, иверских, бухарских, армянских, турецких купцов, несколько раз грабилась и казна в городах, ставившихся на рубеже лесостепи. Стольник Иван Мурашкин ходил с сильным войском на рассеяние. Многих казаков схватил и казнил за дело. Другие спаслись, ехали в лысые степи и пустыни, злодействовали по дорогам, на перевозах. Сменили Орду и угрожали ее остаткам. Взяли столицу ногайскую – Сарайчик. Казаки не оставили там камня на камне, раскопали даже могилы, раздевая мертвецов. К числу буйнейших атаманов относились Герман (Ермак) Тимофеевич, Иван Кольцо, Яков Михайлов, Никита Пан, Матвей Мещеряк. Сих разбойников подсказали нанять купцам Строгановы на оборону Великой Перми от сибиряков, потом - на завоевание Сибири. Хан Кучюм, мнивший собрать в Сибирском ханстве разрозненный улус Джагатая, или Белую орду, не первый год слал Иоанну ежегодные подарки, объявляя себя царским вассалом. Строгановы, мысля за Иоанна, пожелали полного подчинения восточного султаната.
Ермак и Иван Кольцо прослезились, получив возможность воинскою услугой смыть царскую опалу, стоять в станицах без преследования. Так внушали Строгановы. На волжском берегу собрались пятьсот сорок добровольцев и поплыли ратно служить купцам. Первым успехом стала победа над мурзой Бегулием, грабившим с семьюстами вогуличей селенья на Сылве и Чусовой. В Перми число вольных воинов умножилось до восьмисот сорока за счет русских татар, литвы и немцев. Последние были выкуплены казаками у ногаев и считались казачьими воюющими пленниками.
Строгановы, обладая государевой грамотой на рудную разработку мест, убедили Ермака, что сила царской бумаги отдает купцам все земли за Каменным поясом. Ермака купцы назначили воеводой. Тот распределил есаулов, сотников и пятидесятников. Замом Ермака стал остававшийся в государственном розыске Кольцо. Нагрузив ладьи запасами и снарядами, легкими пушками, семипядными пищалями, казаки отплыли в Неведомое. Вместе с ними взошли в барки вожатые, толмачи и иереи, желавшие обратить язычников в Православие. После молебна отъезжающие выслушали наказ Строгановых: «Идти с миром, очистить землю сибирскую, изгнать безбожника Кучюма».
Иоанн не хотел иметь еще и третьего врага, хватало поляков и хана. Видел покорителями Сибири иных руководителей. С подачи чердынского наместника Василия Пелепилицына повелел остановить дерзкое, казавшееся несвоевременным предприятие, схватить опальных казаков и прислать в Москву для расправы на Болоте.
4
Он часто приходил в Вознесенский монастырь. Тут он оплакивал первых трех лучших жен. Вот они соколицы, погубленные, вырванные из его объятий изменниками. Вся повинность жен состояла лишь в том, что он их любил. Первая – лучшая. Ясноглазая, русоволосая. Единственная умевшая смирять его переменчивый характер, утишавшая запальчивый нрав. При ней дышала и Московия, процветало царство. Лучшие его государственные преобразования, приобретения случились при ней. С ней прожил он тринадцать лет. Шестерых родила она ему, только трое выжило, при его-то заморских докторах! Вторая – лекарство печали по первой. Менее любимая, но дорогая. Смуглая волоокая красавица с разлетами бровей. Восемь годов отдано ей. Принесла она рано скончавшегося младенца. И последняя, светловолосая, как первая, вся в возможности, идеал, нетронутая мечта. На ней, смертельно больной, он был женат всего две недели. Не притронулся, плохо знал ее, потому что искал в ней воскресение Анастасии.
Его согбенная фигура стояла меж трех надгробий, а там внизу трудились черви, и он почти физически слышал их посасывающий звук. В двух шагах - Архангельский собор. Там лежать ему среди московских князей, кои отреклись именоваться великими князьями Киевскими и от Калиты строили в лесах новое царство уветливых, диковинно приспособляемых правителей. Ложь, клевета, шаткость точки зрения, уклончивость, выгода, продажность – знаки их оперенья. Он начинал не так. Женился по любви, а ему жить не дали. Поток дворцовой жизни требовал от него женитьбы по государственным интересам. Но он слишком четко понимал, что европейская королевская кровь не его высокомерно отринет. Постыдное сватовство к сестре Сигизмунда! Не прощу! Не забуду! Тот же отказ шведа Эрика отдать дочь сыну. Инерция, затхлость русской жизни тянет в болото. Туда и заталкивают. Не рыпайся, имей своих! Да и тут ему не дают жить, как он хочет, все эти внутренне бесформенные и безликие, поверхностно разнообразные, знающие как надо и вязко смиряющие его порывы. Отечественная гадость потомственных семейств, мало ли посек голов он этой отвратительной гидре, прикрывающейся ложью здравого смысла, стыдливо бегущей искреннего чувства? А головы растут! Он не хочет знать имен выразителей благоразумной посредственности, а они памятно неискоренимы – лучшие знатные фамилии, Рюриковичи, подобно ему.
Остальные жены его после опалы временно жили в этом же к монастыре. Евдокия, в иночестве – Александра, Сабурова уже в Суздальской Покровской обители, поближе к гробнице той, чью фамилию носила. Но здесь еще обретается вторая отставная супруга старшего царевича Пелагея, в иночестве – Параскева, Соловово. Отчего сын не отошлет ее подалее? С какой злобой глядит она из кельи во двор на Ивана с отцом, проходящих! Наклоняет голову, глубже натягивает на щеки края плата, когда, выполняя дневную работу, вынуждена сталкиваться со спешащим в Думу, в приказ, на развлечения, на расправу молодым наследником. Сын тоже несчастен. В третий раз женился на Елене Петровне Шереметьевой, дочери погибшего под Колыванью боярина, а детей по-прежнему нет. Как и в предыдущих двух браках.
