От опричников не укрылась войсковая интрига. Не понапрасну нахваливают их земские. Идите, мол, на крымчаков в первых рядах. Не Шуйские ли с Пронскими, Горенскими, Кубенскими, Трубецкими и Воронцовыми мечтают об опричной погибели? Не их ли вотчины опричнина разоряла? Не их ли родичей царские молодцы в петли вздергивали? Не их ли дворовых девок раздевали до нага и на потеху кур заставляли себе на обед ловить, видя тех нагнувшимися? И старая и новая знать, те же Нагие зуб, на опричнину имеют. И какой зуб - клык! Воротынский придавал опричному полку отборных кликнутых добровольцев – земцев. Тем не менее опасения опричников подтвердило то, что Малюта самоустранился от командования, де, выедет в поле простым воином, умереть с братьями. Командовать опричным полком назначили братьям Хворостининым, первому – Дмитрию. Знамо, сомневался Малюта в успехе. Не по наслышке опытный в придворном раскладе, снимал перед грозным царем с себя ответственность за неуспех.
Опричники разошлись, каждый к попоне. Спали, подложив под голову седло. Малюта разыскал Василия Грязного, сидевшего на повапленном плетне, служившем ложем. Отирая травою, голова тачал на утренний бой саблю. Григорий Лукьянович залез под полог, обнял за плечи Грязного:
- Что скажу тебе, Василий Григорьевич: послал бы я сына, нет у меня, прошу дело исполнить твоего Матвея. Завтра на битве пускай притворно переметнется к хану с донесением, что сейчас дьяк сочинит. Дескать, возвращается Шереметьев из Москвы с тридцатью тьмами. С ними и сам государь-батюшка, ведя изрядное войско, в Новгороде набранное. Царь Магнус ведет сильных немцев без числа.
Василий Григорьевич вздрогнул от освеженной выдумки:
- Поверит ли хан?
- Поверит. Чем еще объяснит наше упорство? Коли хитростью не спасемся, назавтра всем гибель.
- Отчего Матвуша?
- Племянник предателя Григория, сродственник остальных ваших, к хану прошлое лето ездивших, по измене казненных
- Так рассуждать, не мне ли и переметнуться?
Малюта покопался в бороде: «Не изменит ли Василий воистину? Яблоко от яблони недалече ляжет. Григорий – брат его». Лучше придержать Василия Григорьевича скрытым агнатом.
- Нет. Пущай Матвей скачет. Поди, вразуми.
Светлая ночь припала туманцем, легким свитком полетела в разгорающееся утро. Прокапала августовской слезой кудрявая тучка. Тетерева смолкли токовать. Шустря крапчатыми крыльями, убежали в траву к выводку. Войско подтягивало подпруги, оглядывалось на спаленную ворогом деревню. Не так ли станет и с их дворами? Не так. Победитель-хан оставил бы подворья, а то с кого доить Русь? Набирал бы славянскую молодежь в баскакские отряды сбирать уроки да бремя с собственных земляков. Водил бы воевать в семейные междоусобицы и на Польшу. Только не чужды славяне чести. Хуже ли мы? Опричники обходили товарищей, обнимались. Надели под черные рясы белые смертные рубахи. Матвей, получивший грамоту, намаранную за ночь дьяком, стоял чуждо, туго сведя брови. Мнимое скорое предательство тяготило, он чуял себя истинным изменником. Никто из товарищей не замечал в Грязном тягости, читали в ясных глазах родственное каждому прощание.
Перед выездом избранные опричники подошли к Хворостинину, попросили не брать в бой пищалей. Неловко с ними в ближнем бою.
- Не смогем, - говорили Хворостинину. – Пока фитиль подожжешь, голову срубят.
Хворостинин снизошел к просьбе. Загремели кинутые кучей короткие заморские ружья. Малюта поглядел на князя Дмитрия. Тот – на него. Обычный здоровый румянец сбежал с лица Григория Лукьяновича. Толстыми пальцами в боевой перчатке он перебирал шишаки на притороченной к луке увесистой палице. Моргнул воеводе. Хворостинин вскинул руку. Протяжной тоской спел рог. Опричная конница выезжала от разомкнутых обозов и разворачивалась. Земцы прытко выходили за смертниками.
В крымском войске ждали движения. Юзбаши метались разводить сотни. Гулкие удары барабанов торопили. Косматая южная конница ждала удара. Московиты не взяли разбег, когда крымчаки, крича и улюлюкая, полетели им встречь. Крымские пушкари еще успели кинуть огневой заряд навесом. Бомбарды разорвались напрасным недолетом. Брызги фейерверка осыпали конницу.
Девлет-Гирей видел вытянутую в стрелу опричную тысячу. Более не сомневаясь, что тяготы окружения подвигли русских на открытое столкновение, он приказал выдвинуть все имеющиеся силы. Ряд за рядом бросить против надвигающегося соперника. Поднятая пыль мешала догляду. Если бы Девлет и его подсказчики были внимательнее, они заметили бы, что опричный отряд едва поддерживает треть земской конницы. Знание сего обстоятельства вряд ли бы умерило самонадеянность хана. Он счел бы, что московиты замешкались.
Тонкий посвист в стуке копыт: юзбаши сказали снарядить луки, маленькие двувыгнутые с тугой тетивой – вернейшее оружие номадов. Глухим хлопком вытянулись тетивы, и, визгливо рассекая воздух, перистая смерть разорвала пыльное облако. Опричники не потратили время на прикрытие, не сорвали с лошадиных боков щитов. Под конские ноги скатились первины жертв.
Передние опричники на резвых скакунах уже врезались в середину торопко развертываемого крымского войска. Номады дрогнули и попятились. Вал за валом черные всадники накатывались на полки Девлета. Вороные кони мешались с крымскими гнедыми. Нагрудья юшманей путались с бахтерецами и зерцалами. Наши остроконечные ерихонки - с татарскими колпаками. Крымцы, превосходившие числом, медлительно, но верно охватывали опричников, образуя крутящееся в степи месиво из доспехов, шишаков, рубящих сабель, лошадиных морд.
Хан с пригорка, где стояли шатры его дивана из родичей, богатейших беков и турецких посланников гнал новые отряды налево и направо в охват московитов, выехавших из «гуляй-города» . Отрезать! Рассечь! Хвастуны предвкушали победу. Не в бездну же канут крымцы? Струившийся ветер иногда раздвигал пыльный и за дравшейся конницей вставал московский обоз. Щиты, ощерившиеся копьями, рогатинами, заостренными палками прикрывали телеги, где сидели воины. Повозки непрерывно двигались, осложняя крымцам прицел. Сеяли смерть стрелами, камнями, калечащим, убивающим пушечным зарядом. Беспрерывная подвижность обоза, напоминавшего грандиозного ежа и дала название «гуляй-города». В некоторых местах из-за щитов показывалось пламя горевших горнов. То полковые кузнецы у наковален чинили пробитый во вчерашних схватках доспех. «Безумцы! - думал Девлет. – Неужели надеются, что товарищи в стан вернутся?» Ханское окружение все более воодушевлялось: русская конница оказалась в крымских клещах. Недолго оставалось ждать, вот хану начнут приносить отсеченные русские головы, чтобы он, в зависимости от знатности пораженного воина, принялся отсыпать звонкую монету. Служки обнесли кумысом. После пробывателя Девлет отпил первым и передал пенную чашу сыновьям. Все восьмеро, включая малыша Мубарака, стояли около отца и просились в сражение. Девлет не пускал: без них управятся. Смеялся Фатху и Селамету, взявшихся биться на игрушечных мечах.
Грохот от ударов стоял такой, что слов не было слышно. Матвей видел шевелившиеся губы отца, требовавшего выбираться из сечи, скакать к татарам. Матвей, сдавленный сечей со всех сторон, никак не мог того поделать. Бок о бок с ним билась опричнина. Матвей взмахивал саблей. Его дамасская сталь находила на другую. Рядом немецкий клинок налетал на турецкий. Длинные ленты искр осыпались обочь шеломов. Конские хвосты, венчавшие крымские колпаки, у наших в этом месте были репейки, опалялись искрой и тлели, скручивая волос. Дальние крымцы, не добираясь до русских, совали меж сражающихся копья, тыкали ими московских конников. Опричники рассекали копья, щепы падали округ. И снова сабля скрежетала о саблю. Удивительно проворно соперники крутили короткими щитами. Сабли, цепи и булавы стучали до глухоты. Со стороны подступал перекрывающий шум копыт и лязга вооружения подъезжавших, мешавших чрезмерным количеством крымских подкреплений. Не имея возможности влезть в сечу, орды кружили, гикали, посылали стрелы, часто неосторожно губя своих. Внутри смешавшейся толпы: искаженные ненавистью лица, сведенные проклятиями уста, выкаченные из-под надбровий очи. В страстном решающем напряжении каждый бился, забыв про что. Выжить, уйти. Но было не протолкнуться. Лишь павший враг или товарищ освобождал место, тогда подвигались. Встав над трупом, занимали место. Лошади спотыкались о павших, валились. Оказавшийся на земле всадник рубился стоя. Подсекал подпругу врагу, вынуждая падать. Там, на земле, между вертевшимися лошадьми сражение разгоралось еще яростнее. Силы и умение были равны. Раскосые глаза свербили не менее раскосые. Острые подбородки и скулы налетали на подобные. Русские были с бородами, татары брились. Но и на стороне московитов сражалось до половины крещеных татар. Опричники выделялись скуфейками и черными ризами, вороными конями, крымцы – пестрым нарядом, тюбетейками, чалмами.
