Глиняный сосуд, куда Григорий слил содержимое полудюжины склянок, был отнесен им в подвал и укрыт за бочками с вином, обложен кусками льда, прошлогодним снегом и селитрой, использовавшейся для охлаждения. Для начала Грязной решил в последний раз переговорить с Годуновым. Второй день царский сокольничий болел, и Григорий напросился пойти вместо него с царевичами пускать соколов. Он не ошибся, полагая, что там будет и дружка.
Тринадцатилетний Феодор держал крупного черного сокола поверх толстой кожаной перчатки. Птица смотрелась неуклюже тяжело для руки болезненно отечного отрока. Чуя собственную силу, вертелась, трепыхала крыльями, задевая лицо жмурившегося мальчишки. Годунов заботливо отводил руку Феодора подалее, следя, чтобы птица не клюнула тому в лицо. Старший брат, напротив, лихо управлялся с птицей. Умело пускал, звал особым присвистом. Сокол взвивался в поднебесье, терялся в ослепительном пылании солнечного света, вдруг обрушивался на неожидавшую нападения жертву, притаскивал царевичу серую заячью молодь, пегих куропаток, иных полевых птиц. Добыча складывалась у ног Ивана. Груда покалеченного мяса возилась подле сапог, высовывая то край крыла, то клюв в дыру сетки. Охотничьи английские собаки лезли выдрать добычу. Царевич Иван задорно отгонял их пинками. Беря из ягдташа куски сырого мяса, он награждал свою умелую и уже утомленную птицу.
Годунов сказал вразвалку подходившему Грязному:
- Опять драться станешь?
- Драться я не стану, – сказал раздраженный Григорий, не смущавшийся близостью Феодора, – а вот, что скажу тебе, Борис. Тайна мне твоя известна. Вертишься у Марфы Собакиной, в супружницы царю толкаешь. Она же не дева!
- Да ну! – деланно удивился Годунов, сощурив узкие глаза и без того ослепленные ярким солнцем.
- Кто не дева? – слюнявясь, спросил Феодор, цыкая на сокола.
Птица неловко поднялась, полетела. Годунов вынул широкий плат, отер царевичу рот.
- Любой мужик – не дева, – напряженно отшутился Годунов. – Обладаешь ли правдой верной?
Григорий пожевал поднятую палочку:
- Племянник Матвей подтвердит. Насилием он взял Марфу Собакину под Новгородом в странноприимном доме.
- Слова твои как слово государево толкуют об измене.
- Об измене или нет, токма вводят иные государя в заблуждение. Свой интерес помимо царского пекут.
- Кто ж мыслит по-другому? – смиренно не догадался Борис.
- Никто не мыслит. Но и мне кусок неба оставь.
- Небо необъятное. Чего хочешь?
- Прежнего: Екатерину Скуратову.
- Сговаривайся. Я не против.
- Поддержишь? – воодушевился Григорий, замечая перемену в Годунове.
- Отчего нет? Красивую красивому.
Птица вернулась к Феодору. Годунов оттянул его руку, указывая, как безопасно держать. Феодор захихикал, когда сокол чуть не перескочил ему на шапку.
- Я тоже так рассудил. При Григории Лукьяновиче Скуратове станем двумя руками. Снесем головы непокорной знати. Чем мы не свояки? А то не по-людски ты себя повел. Думал я: в своем ли ты уме? Сам женишься на Марии Григорьевне. Сестру же ее допускаешь уступить Шуйским, злейшим врагам опричнины.
- Григорию Лукьяновичу решать. От Шуйских злого слова против опричнины никто не слышал.
- Бояре не могут быть опричниками. По природе они разны, и враги нас, простых, до смерти. Ежели ты, Борис, опасную игру затеял, так акстись. Ежели и в шашки взяться играть, как одновременно в пользу и белых, и черных фигуры двигать? Порядок во всем надобно иметь. Не противоречить поспешенью событий.
Верно, долго Григорий тренировал грамотную речь. Годунов улыбался , наклонив голову. Соглашался: проморгал, точно дал маху, вступаясь и за опричнину, и за бояр! Зятьями Григория Лукьяновича должны быть опричники. Григорий ли не первый среди них? Душа, сердце, мышца.
- Знаю, ходил ты за Екатериной. Возвращайся к ней, - согласился Годунов. - Поддержу словом. С Васей и Димой Шуйскими переговорю. Особо – с Григорием Лукьяновичем.
- Скажи главному их, папаше Шуйскому Ивану Андреевичу.
- Случится, и ему молвлю.
- Не попросишь молчать про Марфу?
- Дело твое. В темное не полезу.
Подошел царевич Иван.
- О чем толкуете?
- Про свадьбы какие-то, - рассмеялся Феодор.
- Затея хорошая! – хохотнул Иван, не дожидаясь ответа Годунова с Грязным. – Когда женимся? Батюшка четыре свадьбы сразу дозволил сыграть. Обоих Бельских и наши.
Григорий потер щеку, закрутил ус и отошел далее, гадая, чего еще предпринять.
Годунов сдержал слово, явился к Малюте, у коего после сватовства часто бывал. Дочери Бельского вместе с покорной пришибленной матерью прятались в дальней горнице, иногда с потупленными глазами показываясь, чтобы без слуг долить отцу кваса, подложить жирных говяжьих костей в чашку. Григорий Лукьянович вечерял.
Борис подсел на край лавки, глядел себе в ноги или в оконный пузырь, за которым по дворцовому двору проходили опричники, проводили лошадей. Вертелась рутинная придворная жизнь. Доносился стук топоров, делали пристройку к царскому каменному терему.
Когда входили Мария с Екатериной, Борис украдкой ловил их вопрошающие взгляды. Скупая на события девичья жизнь жадно искала малейшего развлечения: увидеть, услышать, уловить самый запах новостей. Борис осторожно заговорил, насколько тверд Григорий Лукьянович в выборе Дмитрия Шуйского для Екатерины.
Малюта удивленно вскинул глаза. Для себя он положил, как отрезал: тому быть. Не соединяет ли он сим браком Бельских с Шуйскими, не прекращает ли многолетнее соперничество? Борис сам то сколько раз говорил. Происходя из древнего боярского рода, отступник своих, хорошо знакомый с происками и желаниями знати, Малюта внутренне стремился подняться над управляемой им опричниной. Он бы увальня Василия Шуйского в жены Кате выбрал, но царь запретил старшим боярским сыновьям жениться, стремясь вымарать боковые ветви Рюриковичей. Сойдет и Дмитрий. Катю не спросили, да по ней видать: Дима люб. Годунов робко катнул шар с Григорием. В ответ Малюта бросил Борису в чашку коровий позвонок: «Обсоси! Там мозг». Кто такие Грязные?! Годунов прекрасно и без того понимал: как лезть бывшим псарям в вельможные родственники! Малюта же накинулся уже и на него. Не сделано ли снисхождение Годунову с Марией? Чета ли он дочери, Бельской? Теперь осмелел, вступаясь за Григория против Дмитрия? Пусти свинью за стол! Борис вздохнул, косясь на грызшихся под столом псов. Малюта подкидывал костей то им, то Годунову.
Из-за дверей подслушивавшая разговор Екатерина зарделась. Некоторое время ухаживавший за ней Григорий пригляднее ширококостного колом ходившего Дмитрия, но Годунов достаточно наговорил ей про его любовные проделки. Дмитрий будет вернее. Дочь первого борца со знатью, но самого еще из какой знати! тоже тянулась к Шуйскому . Хотелось быть боярыней, не дворянкой. Со страхом ожидала постановления отца. За ним первое слово. Батя не переменился, и Годунов поджал хвост. Ему выпала честь жениться на дочери палача! Избегая потерять обретенное Годунов грыз говяжий позвонок. Он прежде и подвигал Шуйских к Екатерине. Сначала Василия, тому царь не велел, да Екатерине был он не по нраву, потом – Дмитрия. Чего же ему меняться? Дело в пользу Григория Грязного оказалось неподвинутым.
Борис не жалел, что разговор с Григорием Лукьяновичем сложился подобным образом. Совесть его очистилась. Григорий теперь может кричать или молчать о связи Годунова с Марфой, это его забота. Борису пусть и была Марфа любезна, сблизиться с ней, волей или неволей, он бы не посмел. Плавной поступью, величавым изгибом шеи, поволокой бездонных глаз она могла являться в его мечтах, но не более. Григорий способен забыть родство, выдать племянника Матвея на расправу. Коли оскорбленный бесчестием Марфы Иоанн отринет ее, кто будет следующей претенденткой? Опять Борис подумал, что настаивать на малолетней сестре Ирине было бы чересчур прямым ходом там, где все криво.
