10

         Кропотливо продвигая своих ставленниц на ложе государя и наследника, Годунов преуспевал.  Почитай не вызывало сомнений, что государь, склонившись к своевольной Марфе, уже не изменит выбора. Покорная, как другие, она казалась смелей и тем прельщала. Еще царь колебался, не переменить ли избранницу на Евдокию Богдановну Сабурову  и тем как бы повторить  отца, в первом браке избравшему ту же фамилию. Но история с мнимым Георгием была свежа. Болезненно смеясь над ней, царь навязал прелестную Сабурову сыну. Иоанн рассчитывал иметь двух фавориток свадебной гонки подле, одну в качестве жены, другую – безотказной снохи. Царевич Иван не смел возражать. Почти постоянно безропотный у отца, с очень редкими, пусть сильными прорывами долго сдерживаемого неповиновения, подчеркивавшим сходство характеров, он вымещал нравственное раздражение  на стороне, подалее от сурового папаши. Тогда доставалось и нерадивым слугам, и тем сельским краям, куда вместо отца царевич посылался с объездами. Виновных в неплатежах перед Иваном Иоанновичем травили собаками, раздирали лошадьми, сжигали заживо. Наблюдать казни юному царевичу стало усладой. По младости лет и задору он превзошел отца, действовавшему наскоком, не системой. Держа перед глазами родительские образцы, Иван быстро черствел сердцем, делался невосприимчивым к просьбам и мольбам. Безошибочно заговорили: яблоко от яблони недалече пало.

         То и дело ненароком липшие  к гибкой крепкой фигуре Марфы Собакиной глаза Годунов твердостью воли отводил, перебрасывал на суженую  Марию Скуратову. С Малютой, всесильным временщиком, единение молодых было сговорено-переговорено. Пути назад не существовало. Екатерина  Григорьевна Скуратова, отказавшая Василию Шуйскому, сейчас была уговариваема им же выйти за его брата Дмитрия Ивановича.  Распространили слух, де угловатый неловкий тяжеловесный Василий не способен к деторождению. Воистину, что весомее девичьего кривляния, царь запретил старшему Шуйскому жениться, не желая продолжения основной линии досадливого рода. Ослушайся Василий, ему грозило пострижение, когда б на свадебный пир не ворвались бы опричники, разлучая жениха с невестой. Картина вопиющая, но вероятная. Иоанн держал тонкий способ борьбы с боярским своеволием: регулировал высшие браки. Не настаивая на праве первой ночи, принадлежности европейских феодалов, он благословлял пары. Без дозволения или молчаливого согласия государя невозможен был ни один значительный союз. Симпатия Годунова отвращалась, а душа прыгала от счастья в ожидании  Марии. По милости Божьей Борис ожидал четыре победы. Царь и царевич брали в жены патронируемых им претенденток, обе дочери Малюты выходили одна за Бориса, другая за контролируемого им среднего брата Шуйских. При таком благоприятном раскладе Годунову оставалось молиться за здоровье и долголетие государя и семьи его, за вечную жизнь тестя Малюты, за процветание возглавляемой тем охранки, то есть - опричнины В собор Василия Блаженного, или Покрова, что на Рву,  Борис стал относить почти огромную часть своего денежного вознаграждения. Ничего не надо, только бы дело вышло. Тогда будет больше этих крох.

         Радовался и Бомелий. Связанный с новым польским послом, он рассчитывал, что отказываясь от невест Запада, избирая себе и сыну в жены дев своей земли, царь дает сигналы поступать, как хотели на Западе: откажется от продвижения к Балтике в пользу войны с крымчаки. После недавнего московского разорения  лишь глупец мог воевать на два фронта. Планам Годунова и Бомелия пробовал помешать уязвленный опалой Григорий Грязной, затеявший игру опасную, обреченную. Григорий грозил братьям пойти к царю и вскрыть секрет  Марфы. Ужо Борис!

         Поразмыслив, Григорий догадался, что разоблачение обманщицы, пожалуй, приведет к ее наказанию, но ничего не даст лично ему, ибо плут Годунов наверняка найдет способ отмазаться.  Государь пожурит его, как в случае с Магнусовым письмом, и этим дело ограничится. Григорию следует начерно замазать Бориса в  обмане Иоанна, заиметь веские доказательства, уличить Бориса и Марф Собакину очной ставкою, изловчиться показать царю их тайное свидание, дать услышать уловки и расчеты. Григорий принялся следить за Годуновым и Марфой. Те вели себя с осторожностью. Между ними давно все было оговорено. Они довольствовались сдержанными взглядами, в которых  являлось достаточное. Когда? - спрашивали обычно  глаза Марфы. Жди – наклоном головы отвечал Годунов, упорно представляя ход дела так, будто не от государя, а от его шеи, какой мечтал быть Борис, зависел окончательный выбор супруги.

         Григорий приметил, что Борис частенько заглядывает в лабораторию Бомелия. Он стал тенью обоих. Бомелий – иностранец, уже бывший под подозрением во время опричного заговора. Если доказать, что он соглядатай, удастся свалить и Бориса.

         Однажды царь срочно позвал Елисея вместе с его помощником Зенке пользовать вывихнувшего ногу сокольничего. Поспешая, близорукий Бомелий не приметил, что хотя замок и закрылся, дужка его не вошла в паз. Не веря удаче или несчастью, Григорий прокрался в палату, где совершались ужасные для ортодоксального человека опыты. Сизый дымок вился из нескольких колб. Шипел змеевик, перегоняя в медный куб ржавого цвета жидкость. На очаге был оставлен тигель, где плавилась известь или глина. Подобно гейзерам, их поверхность  прорывалась тугими землистыми пузырями. Зловонный пар наполнял комнату.

         Не обладая твердой целью, Григорий подошел к столу, заваленному листами бумаги, испещренной латинскими словами и арабскими цифрами. Грязной склонился над записями, но, будучи безграмотным, ничего не смог бы разобрать и на языке отечественном. Неловким движением он опрокинул склянку с чернилами. Чертыхнулся, стал вытирать подвернувшейся тряпкой и сделал еще хуже. Размазанное пятно изрядно подмочило угол немецкой веленевой бумаги. Грохнул задетый ногой чан. Григорий наклонился. Подняв крышку нашел там набор из трепещущих разноразмерных сердец: лягушачьих, куриных, собачьих. Под столом лежали еще теплые и бывшие сердец носители: истекавшие кровью слободские куры, лягушки из пруда, обезглавленный труп собаки, заимствованный у какого-то опричника, стяжавшего морду на приседельное украшение.

         Григорий поежился, крестясь Ему послышались шаги в проходе, кто-то прошел мимо. Бомелий и Зенке не должны были скоро возвратиться.  Григорий все же боялся. Слишком распространилось при доверчивом и быстром на расправу царе подслушивание, подглядывание, оговор, клевета. В чану, где лежали окровавленные сердца, стояли пузатые пузырьки с неведомыми жидкостями. Запах выдавал выжимки из телесных органов, подверженных из-за теплоты суточному распаду и гниению. Куски сильно подтаявшего льда лежали округ. Грязной не поколебался воспользоваться своим пребыванием в кабинете чернокнижника. Поставив чан на стол, выбрав, он схватил часть склянок подле сердец, думая, не любовный напиток ли напиток в них. К чему они, где сердца? Стремясь скрыть посещение Бомелиевой лаборатории,  Григорий зарыскал на запыленной завешанной серой паутиной полке, хватая горшки, чтобы слить туда содержание заветных склянок, плошек с растертой массой, мелких кувшинчиков. Григорий колебался: Бомелий был известен  как отравитель не менее, чем врач. Не  яды ли то? Тем лучше!

         Грязной еще походил по лаборатории. Он искал явных подтверждений, что Бомелий иноземный соглядатай, о чем говорили. Какие-то бумаги могли обличить его. Как понять, что в них безграмотному?  Лежала бы польская корона… Чу! Трепыхание в сводчатом оконце заставило Григория вздрогнуть. Почтовый белый голубь сел на подоконник и  гулял, воркуя. наслаждаясь ли пригревавшим солнышком, зовя ли хозяина. Через приставленный к окну стол с ретортами и кривыми бутылями толстого зеленого стекла Григорий полез схватить птицу. Острый глаз разглядел на ее шее тонкий шнурок с крошечной бумажкой. Птица не далась в руки, отпрыгнула, убралась на край. Потом вовсе улетела. Стол, на который оперся Грязной, накренился на подогнувшейся ножке и рухнул с устрашающим шумом. Банки, склянки, плошки и глиняные посудины скатились на каменный пол. Григорий отпрянул, ударился головой о выступавшую полку и был окачен мукой из разверстого мешка. Кляня чернокнижников, бормоча защитные молитвы, он побежал вон, хрустя сапогами по разбитому стеклу. Оставив многочисленные следы пребывания в логове Бомелия, Григорий Грязной ликовал, что стал обладателем некоего сильнодействующего средства. Он полагал, напитка привораживающего.