– Отлично, – Дженнардо шагнул ближе и с силой надавил сидящему на плечи. – В нашей прекрасной стране сегодня ты рогатый дьявол, а завтра серафим и херувим! Злейшие враги режут друг другу глотки, чтобы наутро кинуться в объятия и подписать сотню договоров, скрепив их именем Господа. Ты понимаешь меня? Послушай, мой брат был женат на твоей сестре, и мне кое-что известно о Реджио. Возможно, ты не смог терпеть…

О, проклятье! Одно дело трепать о подобных вещах в тавернах или выслушивать герцога Форса, обожавшего скабрезные истории о папском семействе, а другое – вывернуть всю эту грязь перед человеком, который был слишком юн, чтобы помешать разврату и преступлению. Дженнардо прикусил губу. Не принимай Акилле за Сантоса, иначе останешься без головы! В самом Ла Сенте столько дерьма, что не вычистишь и за год. И все же Дженнардо знал: если он хотя бы не попытается, то запах гари станет еще сильнее.

– Не смог терпеть, чтобы отец и брат превращали твою сестру в публичную девку, – закончил он, уже понимая, что проигрывает, – я пытался прикинуть... ты сбежал как раз тогда, когда мадонна Луиза понесла ребенка. Ребенка, зачатого твоим братом? Или отцом?

– Заткнись или я вырву тебе язык и вышвырну его в окно! – сузившиеся глаза ударили так яростно, что Дженнардо отшатнулся и убрал руку. – Я считал, что у тебя больше ума, а ты всего лишь рыночный сплетник, Дженнардо!

– Ты счел бы сплетнями рассказы родного брата? Джованни твердил, что Родриго замучил его и Луизу ревностью… он преследовал Джованни так же, как и вашего Хуана. Просто моему брату повезло больше, чем старшему Реджио. Родриго до него не дотянулся.

– Ну да, вы так любите это повторять! Вы все: Форса, Орсини, Колонна, ди Марко!.. У вас просто руки коротки и слабы кишки! Любовник сестры и убийца брата – вот, кем вы считаете Родриго! – в своем гневе Акилле был точно пьяный; а Дженнардо силился понять, где он уже видел подобное? Неужели в тот жуткий день под Малагой, когда другой черноглазый мальчик прятал под пустыми криками неизбывную боль? – Все это сплошная ложь! Родриго, он…

Ла Сента задохнулся так, что ему пришлось замолчать. Дженнардо терпеливо ждал, и в самом деле желая отрезать себе язык. Кажется, они портят еще одну ночь. Не годишься ты в дознаватели, капитан Форса! Бастард с силой провел ладонями по лицу и встал. Сделал несколько бесцельных шагов по комнате, потом одну за другой обошел кирпичные ниши, где были спрятаны светильники. Огниво чиркало и чиркало в сгущавшихся сумерках – две лампы отчего-то не зажигались вовсе, а третья погасла, едва полыхнув огоньком. Римлянин, выругавшись, отбросил огниво и вновь опустился на свою роскошную постель. Нечего попусту рвать себе сердце – Акилле создан из крепкого сплава.

– Отсырело… сядь, Дженнардо. Сядь, черт тебя побери, – наконец выдохнул Ла Сента. В полумраке капитан видел только блеск серебра, и вот в руку ему ткнулся холодный кубок. – Ты мой гость и поверь, угощение досталось мне непросто. Так что сиди и пей.

– Сделай милость, не затыкай мне рот, – Дженнардо глотнул вина, хмельная влага обожгла отчего-то саднившее горло, – ты юлишь и виляешь, дружок, а время уходит…

– Только избавь меня от еще одной проповеди о грехе и воздаянии, – мерзавец, кажется, уже вновь скалил зубы, – тебе есть о чем поговорить, не превращаясь в безумного обличителя пороков?

– Есть, а как же, – Дженнардо протянул пустой кубок, и римлянин понял его без лишних просьб. Вино забулькало в темноте, их руки столкнулись, и внизу живота точно развели небольшой костерок. – Обещай, что не начнешь визжать, как девка, из которой изгоняют беса, хм, срамным жезлом.

– О, а ты умеешь пользоваться помянутым жезлом? По прошлой нашей встрече я бы этого не сказал, – Акилле забрался глубже в подушки, устраиваясь удобней. – Ну что ж, спрашивай.

Бесстыжая луна выбралась из-за туч, заглянула в окно, превращая холстину в расшитую драгоценными каменьями занавесь, и Дженнардо решился:

– Довольно диковинно для юноши твоего происхождения к двадцати четырем годам познать более десятка мужчин, не находишь? Как же такое случилось с тобой? И кто был первым?

Акилле запрокинул голову, подставив лицо лунному свету. Явно, новый поворот беседы не вызывал в нем злости – отменный повод насторожится, но Дженнардо и без того уже сделал достаточно выводов. Римлянин протянул мечтательно:

– Чернокожий прислужник отца познакомил меня с этой стороной любви. Мавра принесли в дар послы Изабеллы Кастильской, когда отец еще носил кардинальскую шапку… вообще-то мавров было трое, но только Хасан вынес наши зимы. Прочих я даже не помню… Отец поселил меня на своей римской вилле вместе с воспитателями и Хасаном – тот занимался купальней и садом. Вскоре я обнаружил, что провожу долгие часы, следя за его работой. Тело Хасана завораживало меня. Вообрази себе, Рино, гладкость африканского эбена в движении. Мавр почти не носил одежды, его мускулистые ляжки будили во мне первую похоть. Обычно я прятался поблизости, мечтая когда-нибудь дотронуться до этих колонн плоти, приподнять его набедренную повязку и проверить: правда ль то, о чем шепчутся служанки? Дурочки Коринна и Росальба уверяли, будто мужское достоинство Хасана крупнее, чем у наших мужчин, включая калабрийцев и даже французских наемников. Разумеется, я спрашивал девушек, когда же они успели свести столь близкое знакомство с франками и калабрийцами, и меня то награждали сластями, то прогоняли вон… Их разговоры возбуждали неимоверно. Служанки были бы счастливы удовлетворить мое любопытство, но я бредил Хасаном, еще не понимая, что это значит.

Акилле отпил из кубка – тусклая искра блеснула на серебре. Поставил узкую ступню на постель, и полы рубашки задрались, обнажив бедра. Дженнардо поторопил нетерпеливо:

– Так что же дальше? – он и сам не понимал, что чувствует, слушая развратные откровения Акилле. В любом случае, стоило узнать о римлянине больше. И убедиться в том, что Валентино ошибается, считая Акилле змеей.

– О! Должно быть, я бы и не решился осуществить свое желание, но Хасан заметил мое вожделение. Позже он говорил мне, будто в его стране мальчиков намеренно готовят в наложники знатным людям и что никто не видит в том ничего греховного или унизительного. Плесни мне еще вина, Рино… Однажды Хасан подошел ко мне и предложил потрогать его грудь. Он просто положил мою ладонь на выпирающие черные бугры, и я гладил его, сгорая от стыда.

А вот тут-то ты и сел в лужу, Акилле Ла Сента! Дженнардо чуть отвернулся, чтобы римлянин не заметил его торжества. Неуязвимый красавчик весьма ловко врет – этого не отнять, но представить Акилле сгорающим от стыда… да уж скорее покраснеет Его Святейшество! Акилле продолжал, покачивая кубком в светящейся полутьме:

– Примерно неделю мы прятались по кустам и амбарам – я трогал везде, где мог, но так и не решился залезть под кусок льна, прикрывающий чресла Хасана. А в страстную пятницу все ушли в церковь и вернулись поздно, изрядно усталыми. В тот день я сказался больным, прятался у себя в комнате. И вот Хасан пришел ко мне. Я трепетал пред моим черным гигантом, как девственница в брачную ночь. Первым делом мавр раздел меня и взял в рот… он ласкал мой еще полудетский член, перебирал губами складки кожи на яйцах…