Итак, в российской авторитарной системе движущей силой развития стал волюнтаризм царя Петра. При отсутствии надежного исполнительного механизма власти он эффективно мог осуществлять свои замыслы лишь посредством сподвижников — «птенцов гнезда Петрова», по существу фаворитов, выдвинутых личными пристрастиями царя. А. Д. Меньшиков, Б. П. Шереметьев, М. М. Голицын, П. А. Толстой, П. П. Шафиров, Я. В. Брюс, Ф. М. Апраксин, А. В. Макаров, А. И. Остерман и другие под руководством Петра совершили немало на ниве российской государственности. Потом же, после его смерти, они свою энергию и незаурядные способности растратили на интриги или стяжательство и в большинстве своем плохо кончили свои дни: одни — на плахе, другие — в ссылке…

Реформы Петра, просвещение и «вестернизацня» не только укрепляли централизованное авторитарное государство, но и объективно вели развитие общества к новому этапу — поискам иных, независимых от авторитарности путей государственного устройства. Едва ли после смерти Петра можно было надеяться как на постоянный фактор на приход к власти просвещенного государя, о чем писал в своих книгах Феофан Прокопович. Поэтому уже тогда в России вынашивалась идея поставить право и закон над самодержавием («кондиции» Д. М. Голицына), т. е. ограничения монархии конституцией. Ограничивающей силой здесь могла быть наиболее подготовленная часть русского дворянства — просвещенная аристократическая олигархия, ничего общего не имеющая с бывшей когда-то в России боярской вольницей. Это, если угодно, европейский, английский путь развития государственности. В 1730 году попытку ограничить самодержавие «кондициями» сделали «верховники», однако они не были поддержаны основной массой дворянства…

В вышедшей недавно книге Юлиана Семенова «Смерть Петра» приводятся тексты писем иностранных дипломатов, наблюдателей и шпионов при русском дворе, написанных в последние недели перед смертью Петра I. Из этих материалов следует, что он намечал широкий план демократизации русской жизни: торговых, промышленных, административно-общественных, социальных и иных отношений, ранее строго регламентированных его же «Табелью о рангах». (Кстати говоря, из некоторых этих эпистол следует, что Петр «не мог умереть от той болезни», диагноз которой поставил придворный лекарь профессор Блументроост).

Новые реформы Петр хотел провести в направлении развития частной предпринимательской инициативы во всех сферах деловой жизни, как мы сейчас сказали, стимулируя товарно-рыночные отношения. Очевидно, если бы развитие русского государства пошло по этому руслу, то выявление талантливых, энергичных и предприимчивых людей происходило бы в результате соревновательности, путем естественного отбора, а не из-за личных пристрастий «сильных мира сего», через «департамент фаворитов», который вне авторитарной системы не мог бы существовать.

Екатерина II, которую в рамках этой системы с полным правом можно назвать продолжательницей дела Петра Великого, достигла весьма значительных результатов во внешней политике, укрепив авторитет и безопасность Российского государства, и в деле просвещения и «вестернизации» своих подданных. Сама Екатерина была весьма высокообразованным (по европейским меркам) человеком. Она уже пятнадцати лет читала Платона, Цицерона, других классиков. Позднее изучала новейшую французскую литературу, преимущественно энциклопедистов, хорошо знала и комментировала произведения Вольтера, Дидро, Деаламбера, особо почитала Монтескье, вела оживленную переписку с Вольтером, была хорошо знакома с английской и испанской литературой.

Словом, она была незаурядным государственным деятелем, хотя и не обладала талантами Петра. Конечно, как женщина Екатерина была далека от военной науки, но она создала благоприятные условия для деятельности Румянцева и Суворова. Не очень-то хорошо разбираясь во внутренних русских делах да и в деталях европейского политического театра дипломатии, она приблизила к себе такого незаурядного администратора, как Потемкин, выдвинула политиков международного масштаба — Алексея Орлова, графа Панина и Безбородко. Екатерина написала двенадцать томов произведений разных жанров, хотя и не имела писательского дара и тем более поэтического, но привлекла на государственную службу — министром — знаменитого Державина. Она плохо разбиралась в изобразительном искусстве, но при ней возникла внушительная основа коллекции сегодняшнего Эрмитажа: ее агенты-искусствоведы разъезжали по обедневшим дворам европейских правителей и владетельных особ, покупая шедевры и целые коллекции для северной Семирамиды, как называли Екатерину французские просветители. Императрица, мягко выражаясь, не очень-то чувствовала музыкальную гармонию, но при ней в Петербурге получила постоянную «прописку» оперная труппа итальянцев, а опера «Севильский цирюльник» Паизиелло впервые в 1782 году исполнялась в концертном зале Эрмитажа. После своей первой поездки по России в шестьдесят шестом году Екатерина, когда ей довелось увидеть и услышать пение приветственных кантов, народные мелодии и пляски, обратила внимание на воспитание отечественной музыкальной смены. И это выразилось в конкретной поддержке музыкантов-россиян через дирекцию императорских театров.

Однако, и об этом множество раз уже писали, вклад Екатерины в русскую историю весьма противоречив, ибо ее время отмечено и сильнейшим ужесточением крепостного рабства, обнищанием народных масс, преследованием свободомыслия. (В известной степени это уживается с тем, что Екатерину считают «просветительницей»: как ни велико было значение просветительной литературы и для России, и для Запада, в ней и в характерных чертах ее главных представителей были предрассудки, похожие на те, с какими она боролась. В сознании своего превосходства над «грубой и невежественной толпой», при полном отрицании веками сложившихся обычаев и правил Вольтер и его единомышленники на первый план выдвигали отдельную личность, сильную своим интеллектом, и давали полный простор ее эгоистическим наклонностям. «Народ — это быки, которым нужно ярмо, погонщик и корм» — так говорится в одном из писем Вольтера). Это время чудовищного, разорительного для страны мотовства правящей верхушки, тон которому задавала императрица, тратившая фантастические суммы на своих любовников. Время падения нравов, обесценивания моральных ценностей. Время вздорных политических зигзагов, похоронивших многие перспективные начинания и обусловленных влиянием на Екатерину сменявших друг друга фаворитов. Обо всем этом немало говорится в книге Марии Евгеньевой.

В своих «Записках» Екатерина признавалась: «Я хотела быть русской, чтобы русские меня любили». Со дня прибытия в Россию она тщательно учила русский язык, изучала обряды русской церкви и… нравы русского двора. Оказалась прилежной и способной ученицей…

В исторической и художественной литературе часто встречается осуждение императрицы за ее «чрезмерную любвеобильность». Было ли распутство чертой характера Екатерины? Воздержимся от однозначного ответа.

Вспомним историю ее замужества. Юная принцесса была готова полюбить мужа. Но, как пишет В. О. Ключевский, «серо и черство началась ее семейная жизнь с 17-летним вечным недоростком». Петр III не вовсе игнорировал молодую супругу. Он, например, любил обучать ее, но не любовной науке, а военной, учил ружейным приемам, ставил «на караул». А если речь и заходила о любви, то это были рассказы о его амурах с ее же фрейлинами и горничными. Позднее муж не скрывал от Екатерины своей ненависти к ней и мечты жениться на своей фаворитке Воронцовой.

Современники императрицы — мемуаристы и историки — оставили нам портрет Екатерины, из которого видно (как из автопортрета в «Записках»): была она человеком честолюбивым, деловым, энергичным, необычайно работоспособным, самокритичным, знающим свои слабые и сильные стороны. Сама она пишет о себе, что у нее ум и характер несравненно более мужские, нежели женские, хотя при ней и оставались все приятные качества женщины, достойной любви…