А на улицах появилось столько луж! Ну, будто во всём городе испортился водопровод. Некоторые переулки превратились в настоящие реки.

И вот в один такой денёк мы нашли большущую лужу. Мы так обрадовались, будто нашли клад. Конечно мы сразу бросились узнать, какая в ней глубина. Я был в резиновых сапогах. Только я отошёл чуть-чуть от берега, как сапоги у меня кончились, и вода уже была почти по коленки. Конечно, если бы у меня были сапоги до живота, как у дяди Рената, я зашёл бы ещё глубже.

— Вовка! Утонешь ведь! Вылезай! — крикнул мне Толик. И я послушался его, чтобы не утонуть совсем.

— Ведь это настоящее море! — радовался Борька.

— Это наше море. Собственное. Мы его открыли, — сказал Вадик.

Всё наше море топорщилось от волн.

— А волны-то! Смотрите, какие! — крикнул я.

Мы сделали из бумаги корабли. Они уплывали далеко-далеко, в другой конец моря. Нам приходилось долго бежать вокруг него, чтобы встретить свои корабли. Но потом они стали все намокать и намокать. А потом — тонуть.

Когда Борька успел — не знаю. Только вдруг он кричит:

— Ребята! — И мы увидели у него в руках большой корабль деда Гриши. Паруса не нём шевелились от ветра, и медные пушечки блестели на солнце.

— Разрешил? — спросил Борьку Вадик.

— Его дома не было.

— Не было?! Ну и влетит тебе, Борька!

— Мы скажем, что мы все виноваты, — сказал я, — пусть нам всем влетает.

— Точно! — сказал Толик.

— Надо только осторожно, — Борька посмотрел на корабль, — чтобы его не потопить.

— А потом мы его высушим, и всё будет в порядке, — сказал Вадик.

— Ура! — крикнул Толька.

Мы поставили корабль на воду и тоже закричали:

— Ура-а!

Он стоял и чуть-чуть шевелился от волн, будто он пока узнавал, откуда ветер дует и куда надо плыть. Паруса его всё надувались и надувались. И вдруг он стронулся с места, покачнулся немножко — и рванулся вперёд. Теперь он, наверно, знал, куда ему плыть. И когда он помчался, мы услышали, как вода шипит у него за кормой. Вот уже далеко впереди белеют его паруса и щёлкает на ветру маленький флаг. И если бы вдруг выстрелила хоть одна медная пушечка, мы бы подумали, что на корабле живут капитан и матросы.

…Деда Гришу мы заметили, когда он кашлянул. Мы увидели его и прямо не знали, куда нам теперь разбежаться. Мы здорово струсили. Тут Борька понял, что ему не отвертеться, и подошёл.

— Деда, это я взял… Деда, не сердись…

Деда Гриша молчал. Он только сопел своей трубкой.

— Если ты сердишься, деда, — сказал Борька, — пойдём домой и ты меня отлупишь.

— И меня тоже… отлупите, — сказал я. — Я тоже виноват.

— И меня тоже.

Все вдруг захотели, чтобы их отлупили.

И тут деда Гриша вытащил трубку изо рта.

— Всех вас лупцевать — рука устанет. Ну, а всыпать одному Борьке — вам завидно станет. Так или не так?

— Так, — ответили мы хором.

— А ну-ка, дайте мне его. — Деда Гриша показал пальцем на корабль.

Он долго вертел его в руках, заглядывал с боков, сверху и снизу. Потом присел и осторожно поставил на воду. Корабль постоял немного — и помчался, как в первый раз.

— Деда! — крикнул Борька. — Смотри, как у него паруса надулись!

— Деда Гриша, он нагибается от быстроты! — крикнул Толька.

— Не нагибается. Это ты нагибаешься! А корабль НАКРЕНЯЕТСЯ. От слова КРЕН, — сказал деда Гриша.

Мне вдруг так понравилось слово НАКРЕНЯЕТСЯ! А от слова «нагибается» стало противно.

И вот мы все, вместе с дедой Гришей, стоим и смотрим на его корабль. Как он мчится и как развевается на корме маленький старинный флаг.

— Да, да, ребята… Парусам нужен ветер, — совсем тихо сказал деда Гриша и сощурился от дыма из матросской трубки.