Петр Фомич сердито взглянул на Голубкина, намереваясь учинить ему разгром. Полковнику милиции, по мнению Петра Фомича, не полагалось говорить с ним, строевым полковником, столь независимым тоном. Но Голубкин спокойно встретил сердитый взгляд Петра Фомича и с нескрываемым сочувствием в голосе сказал:

— Сделанного не поправишь. Садитесь. Поговорим.

Спокойный и доброжелательный тон Голубкина несколько охладил раздражение Петра Фомича. Он сел на предложенный полковником милиции стул. Сел и Голубкин. Достав из ящика стола пистолет, он протянул его полковнику.

— Ваш?

Петр Фомич долго вертел пистолет в руках. Голубкин молча наблюдал, как на лице Гурина все явственнее проступало выражение недоумения.

— Вообще-то у меня есть такой, — неуверенно заговорил он. — Но мой хранится дома. А похож, как две капли воды, похож. Наверное, из одной серии.

— Номер вашего пистолета вы помните?

Петр Фомич пытался вспомнить номер пистолета, но безрезультатно:

— Не помню, — со сконфуженной улыбкой признался он. — Старею… Забывать начал.

— Товарищ полковник, — негромко, но твердо сказал Голубкин. — К сожалению, это ваш пистолет.

— Неуместные шутки, — рассердился Петр Фомич. — Что я собственное оружие не знаю, что ли? Где вы его взяли?

— У бандита, арестованного сегодня ночью.

Петр Фомич снисходительно улыбнулся. «Вечно эти милицейские напугают, — подумал он. — Только зря заставляют людей волноваться». Петр Фомич знал, что Костюнчик вчера весь вечер провел дома, сидя на скамеечке у ворот. Значит, ночное происшествие к нему не относится.

— Это не мой пистолет, — сказал полковник Гурин, возвращая оружие Голубкину. — Мой хранится дома.

— В коробке из-под ботинок, — подсказал Голубкин. И, видя, как изумленно взлетели вверх брови полковника, добавил: — А коробка стоит на нижней полке гардероба.

— Вы что?! — хрипловатым голосом спросил Петр Фомич. — Обыск у меня делали?

— Нет, — ответил Голубкин. — Успокойтесь, обыска не делали и, надеюсь, не придется. Скажите, товарищ полковник, на принадлежащем вам пистолете никаких надписей не было?

— Была, — сердито ответил полковник. — Она на внутренней стороне правой щечки рукоятки.

— Проверим, — спокойно сказал Голубкин и вытащил из кармана перочинный нож. Открыв отвертку, он начал выкручивать винт, прикрепляющий правую щечку рукоятки.

— Тот пистолет, который хранится у меня, подарен мне покойным Александром Лобовым,

— с тревогой следя за движением рук полковника милиции, заговорил Петр Фомич. — Мы ведь с ним друзьями были. Он меня от смерти спас. В последний день войны Лобов и подарил мне на память свой пистолет, очень похожий на этот.

Голубкин, отвинтив щечку, молча протянул ее Гурину. На гладкой черной поверхности было неумело, но четко вырезано: «Другу Петруше Гурину на память о незабываемых днях Великой войны от Сашки Лобова. 9. 5 — 45 г.»

Петр Фомич побледнел. Щечка выскользнула из дрожащей руки и, негромко стукнув, упала на пол.

— Мой!.. Как же так?.. — растерянно проговорил полковник.

— Ваш сын Константин Гурин похитил этот пистолет, который вы хранили с преступной небрежностью, и передал своим соучастникам-бандитам. Из вашего пистолета убивали честных советских людей. Пуля, выпущенная из вашего пистолета, пробила голову Александра Даниловича Лобова, настоящего большевика, вашего друга.

— Не может быть, — судорожно схватился руками за голову Петр Фомич. — Не может быть! Это ужасная путаница, стечение обстоятельств…

— Взгляните сами, — подал Голубкин Петру Фомичу две фотографии. — Что это, по- вашему?

— По-моему, это разрезанная и развернутая оболочка пули.

— Одной и той же?

— Судя по рисунку царапин, одной и той же, — вгляделся в фотографии полковник Гурин.

— Так вот, на снимке, отмеченном вторым номером, — оболочка пули, выпущенной сегодня ночью при контрольном выстреле из вашего пистолета, а снимок номер первый сделан с пули, извлеченной из головы Александра Даниловича Лобова.

Полковник Гурин молча положил снимки на стол и. опершись локтями о колени, закрыл лицо руками.

— Значит, вы признаете, что пистолет системы «вальтер», номер восемь тысяч девятьсот восемь, калибр 7,62 принадлежит вам? — спросил Голубкин.

— Признаю, — глухо ответил Петр Фомич. — Пишите все, что нужно. Я подпишу.

Пока Голубкин записывал необходимые сведения в протокол, Петр Фомич сидел неподвижно. Когда же он поднялся, чтобы поставить свою подпись, даже видавшему виды Голубкину стало не по себе. Перед ним был совсем не тот жизнерадостный, полный энергии человек, который час тому назад вошел к нему в кабинет. Петр Фомич за двадцать минут постарел на двадцать лет.

Подписав протокол, полковник, не глядя на Голубкина, спросил:

— Где Константин?

— В камере. Вы хотите его видеть?

— Нет, — после долгого молчания ответил Петр Фомич, не поднимая глаз. — Если вы разрешите, то позднее, к вечеру. Сейчас я не могу его видеть. Будет суд?

— Конечно. По окончании следствия, когда все преступники будут выявлены и изъяты, вашего сына можно будет отпустить на поруки.

— Благодарю, — глухо ответил Петр Фомич, прощаясь с Голубкиным. — Спасибо, — повторил он, взглянув на Голубкина, и Иван Федорович почувствовал, что этому сильному человеку сейчас мучительно стыдно и больно.

Анна Павловна за это утро плакала несколько раз. Едва лишь она вспоминала утреннюю сцену и придуманную ею причину раздражительности сына, как слезы сами навертывались на глаза. Она представляла себе, как страдает ее Костюнчик и морально, и физически, и заливалась слезами. В конце концов, Анна Павловна полностью убедила себя в том, что вначале только предположила. Она негодовала на бездушие Петра Фомича, вечно занятого своими делами, не замечающего, как его родной сын идет к гибели. Когда часов около десяти в квартиру Гуриных заглянула Алевтина Моисеевна, Анна Павловна с трудом удержалась, чтобы не поделиться с нею своим несчастьем.

Но Алевтина Моисеевна не склонна была слушать. Ей самой хотелось рассказать. Сообщение о грабеже квартиры ошеломило Анну Павловну. Она, по крайней мере, раз десять, заставила Алевтину Моисеевну повторить свой рассказ, с каждым разом выясняя все более интересные, волнующие подробности.

— Каковы же они из себя, эти бандиты? — спросила жена полковника, когда все перипетии происшествия были выяснены.

— Ах, дорогая Анна Павловна, — закатила глаза Алевтина Моисеевна, — разве в такие минуты будешь рассматривать и запоминать?

— Конечно, конечно, — сочувствовала Анна Павловна. — Но хоть что-нибудь ведь запомнилось? Страшные они?

— Что вы, совсем наоборот, особенно вначале. Один из них совсем молодой, почти мальчик, а второй видный, очень представительный мужчина. Но оба вооружены до зубов.

— Интересно, поймают ли их? Я бы хотела взглянуть.

— Ну, где уж нашей милиции, — махнула рукой Арская. — Правда, к нам приезжал не из милиции, а из розыска такой молодой интересный узбек. Был предельно вежлив и, мне кажется, я произвела на него впечатление.

Анна Павловна критическим взором окинула лицо и фигуру собеседницы, но высказать свое мнение не захотела. Она просто поинтересовалась, сколько и чего забрали налетчики. Но Алевтина Моисеевна уклонилась от сообщения точной цифры. Она просто сказала, что бандиты забрали все, что было накоплено годами труда и бережливости.

— Мы остались без копейки, буквально без копейки, — жаловалась Алевтина Моисеевна. — Просто не представляю, как мы будем жить. На что?! Поэтому я и решила заглянуть к вам. Думаю, что уж если продавать то, что берегла для себя, то только Анне Павловне. Больше никому. Только вам.

И из объемистой сумки начали появляться предметы, перед которыми сердце Анны Павловны было неспособно устоять. Особенно понравились Анне Павловне отрез изумительного файдешина и китайская кофточка оранжевого цвета, отделанная узором из сутажа цвета кофе с молоком. Про себя Анна Павловна поклялась, что не выпустит этих чудесных вещей из своих рук. Она начала прикидывать в уме, как скомбинировать, чтобы покупка отреза и кофты не пробила слишком большую брешь в месячном бюджете семьи. Но в самый разгар расчетов из передней донесся звонок. Анна Павловна бросила взгляд на часы.