Хлопоча по хозяйству, Екатерина Васильевна поминутно заглядывала под виноградник. Но Семен Андрианович лежал в прежнем положении на спине, закинув руки за голову и крепко закрыв глаза.

Вот уже густые сумерки залили дворик и сад. Екатерина Васильевна села на обрубок карагача. Было тоскливо, в сердце росла тревога за мужа, хотелось кому-то пожаловаться, выплакать щемившую сердце тоску.

— Как-то он там терпит, — сокрушалась Екатерина Васильевна о муже. — Годы уже немолодые — шестой десяток на исходе, а такое горе.

В доме негромко стукнуло.

— Видать, Митя в темноте на стул наткнулся, — печально улыбнулась Екатерина Васильевна. — И света не зажигают. Сидят в темноте, сумерничают. И то сказать, за эти сутки перестрадались. И не поймешь, кому больше досталось, Жене или Митюшке.

Екатерина Васильевна вспомнила, как сегодня после ухода Кретова с Бубенцом случился нервный припадок. Он одновременно смеялся от радости, что наконец установлена его невиновность, и горько плакал об Александре Даниловиче.

Немного успокоившись, он вместе с Женой пошел в клуб, чтобы проститься с телом своего фронтового друга. Но вернулся Дмитрий нескоро и сильно расстроенный. На вопрос Екатерины Васильевны Дмитрий ничего не ответил, а прошел в садик и лег на землю под яблоней. Женя рассказала матери о том, что случилось в клубе. Дмитрию показалось, что колхозники «Счастливого» относятся к нему враждебно, не верят в его непричастность к убийству Лобова. Сама Женя ничего такого не заметила. Ведь в клубе была всеобщая молчаливая скорбь.

«Кто его знает, — размышляла Екатерина Васильевна. — Может, Митюше и показалось, а может, и в самом деле. Народ ведь, если во что поверит, не скоро на другое повернет. А утром все поверили, что Александра Даниловича убил Митюшка, все, кроме меня и Женюрки».

Вызвездило. В небе ярко сиял узенький и острый сера молодого месяца. Из горных ущелий потянуло влажной прохладой. В уснувшем поселке время от времени заливались лаем чуткие собаки. Изредка с гор налетал легкий ветерок, и тогда листва сада начинала встревоженно перешептываться.

Екатерина Васильевна долго, почти до полуночи, сидела во дворе, думая невеселые думы и чутко прислушиваясь, не донесется ли из-под виноградника голос Семена Андриановича.

«Может, уснул Семен», — успокаивая сама себя, подумала она. Но сама же сердцем любящей жены, прошедшей рядом с мужем нелегкий и все же счастливый путь, сразу отвергала эту успокаивающую мысль.

Но вот около полуночи из-под виноградника донесся скрип помоста. Екатерина Васильевна прислушалась, вглядываясь в темноту сада. Послышалось чирканье спички, и вспыхнул огонек.

— Закурил, — облегченно вздохнула Екатерина Васильевна. — Часов шесть не куря лежал. А ведь так и полчаса без курева прожить не может.

Она встала и направилась под виноградник. При вспышках папироски Екатерина Васильевна рассмотрела, что Семен Андрианович по-прежнему лежит на спине, закинув руку за голову. Но сейчас глаза его широко открыты. Она села на постель рядом с мужем и тяжело вздохнула.

— Рассказывай, Катерина, — негромко проговорил Семен Андрианович. — Как это получилось? Как допустили?

— Горе-то какое, Семен, — уткнулась Екатерина Васильевна головою в грудь мужа. — И откуда оно на нас свалилось?!.

Семен Андрианович высвободил из-под головы правую руку и с неуклюжей мужской лаской погладил вздрагивающие плечи жены.

— Говори, Катя. Как все это вышло?

То горячим шепотом, то давясь от плача, Екатерина Васильевна рассказала мужу все, что произошло накануне. Она почувствовала, как напряглось могучее тело Семена Андриановича, когда тот слушал, что натворил вчера Бубенец.

— Я его в бараний рог скручу, — проговорил Семен Андрианович сквозь зубы. — В землю вобью.

— Не надо, Сеня, — заступилась за зятя Екатерина Васильевна. — В страшном деле Митюшка не виноват. Он уже свое получил и от власти, и от жены, и от меня. А еще перед партией отвечать будет. Не надо его до бесчувствия-то. Легкое ли это дело? Парень жизнью решиться может.

— Рассказывай дальше, — потребовал Семен Андрианович.

Когда Екатерина Васильевна рассказала, как, разбуженная выстрелом, она вбежала в комнату и увидела Александра Даниловича, лежащим на полу, с черной отметиной смерти у правого виска, Семен Андрианович, заскрипев зубами, повернулся на грудь и со стоном уткнулся лицом в подушку. Пальцы его мяли и скручивали полотно наволочки. Екатерина Васильевна услышала треск раздираемой в судорожном сжатии материи.

— Не надо, Сеня, — сама плача, ласково заговорила она. — Не вернешь ведь. Не мучай ты себя…

— А-а-а-а-а!.. — вдруг вырвался вопль, сдержать который у Семена Андриановича не хватило силы. — Сашу! Сашку! Братана моего!.. В моем доме не уберегли! — горестно прокричал он и зашелся в плаче.

Дмитрий Бубенец не ошибся. Отношение колхозников «Счастливого» к нему резко изменилось. Он сердцем почувствовал презрение и нескрываемую враждебность людей, которых до этого с полным основанием считал своими друзьями. Правда, никто не бросил в него бранным словом и ни один кулак не сжался в молчаливой угрозе. Но Дмитрию, пожалуй, было бы легче, если б это враждебное молчание случайно прорвалось. Он, пожалуй, был бы рад, если б кто-нибудь из односельчан оскорбил и обвинил его. Да, пусть даже обвинил. Тогда можно было бы опровергать, оправдываться, наконец, покаяться в том, в чем он считал себя виноватым. Но разве можно оправдываться перед морем, спокойным, но неласковым? А именно враждебность насупившегося моря почувствовал Дмитрий в глухом молчании колхозников-односельчан. Даже в толпе около гроба Александра Даниловича он оказался одиноким. Колхозники, окружавшие гроб, молча расступились перед ним, но каждый человек в этой толпе посторонился не из-за уважения перед горем Дмитрия, а из нежелания прикоснуться к нему даже краем своей одежды. Люди, стоявшие у гроба, встретившись взглядом с Дмитрием, отворачивались от него, отводили глаза в сторону. Бубенец простился с телом погибшего и поспешно ушел из клуба, оставив Женю в толпе. Молчаливое отчаяние овладело Дмитрием. Он не видел выхода. Только одно светлое пятно чуть теплилось в окружавшем его мраке. Это был дом Котовых и лучший человек в этом доме — его Женя. Но идти туда он сейчас не мог.

Вздрагивая, словно в приступе лихорадки, он шагал к себе, в пустой, осиротевший без Жени домик. Дмитрий не пошел по главной улице поселка, а выбрал окольные тропинки, не желая ни с кем встречаться и в то же время боясь своего одиночества. Всего час- полтора тому назад, ободренный тем, что Кретов и Юлдашев ему поверили, Дмитрий был почти счастлив. А сейчас?..

«Что толку, что начальство поверило, — ожесточённо бормотал он про себя. — Народ не верит. Жить-то мне не с начальством, а с народом. Какая теперь жизнь будет…»

С каждой минутой в голове Бубенца крепло убеждение, что у него, пожалуй, есть единственный выход — последовать за Александром Даниловичем. Пусть все узнают, что не мог он перенести такой черной обиды, что как верный солдат последовал за своим командиром. В голове мелькнуло: «Но ведь гвардии полковник не сам… на него какая-то гадина руку подняла… — Дмитрий только криво усмехнулся. — На меня даже гадина руку не поднимает. Сам чуть не гадом стал».

— Митька! Митька, слышь, подожди чуток, — уже взявшись за висящий на дверях своего домика замок, услышал Бубенец за спиной приглушенный окрик. Он оглянулся. Из-под урюкового дерева, росшего на его приусадебном участке, подмигивал ему Жорка Рябый. Следом за ним поднимались с травы Запрометов и Сивоконь.

— А-а-а! «Не стая воронов слетелась», — насмешливо глядя на своих вчерашних собутыльников, проговорил Бубенец. Давно таившееся недовольство этой троицей сразу же превратилось в ненависть. Дмитрий с трудом удержался от того, чтобы немедленно и грубо не выгнать их со двора.

— Зачем пожаловали?

— Да ты што, чудак? Фрайера мы, что ли? — удивился Рябый. — Разве мы кореша в беде покинем?