Часто, когда человек идет по темной аллее, он насвистывает. Тем, кто спит по соседству, этот свист может показаться довольно смелым актом, но, по существу, это не так. Свист свидетельствует только о страхе. В нем вовсе не проявляется мужество, это — всего лишь попытка скрыть страх.
Мы имеем дело с попыткой отрицать существование вулкана, хаоса, порожденного на Западе двумя мировыми войнами; с попыткой оставить незамеченным чудовищный ураган, который пришел из самых глубин, выбил почву у людей из-под ног и разметал все вокруг. Если жизнь не имеет смысла, то зачем бояться этой бессмысленности, абсурда? Если ценностей не существует, то зачем тратить время на их поиски? Если нет ничего божественного, то какой смысл в набожности? А раз не на что надеяться, значит, нет причины страдать от отчаяния.
Попытка избавиться от беспокойства, даже в состоянии отчаяния, свидетельствует лишь о слабости сердца и об отсутствии мужества. В действительности, мы можем узнать, насколько подлинна наша надежда, лишь опустившись до последней степени отчаяния. Только когда стремление к свету рождается в густой, плотной тьме, становится понятно, связана ли тяга к свету с истинным мужеством, страстным желанием и сильнейшей решимостью.
Сартр и другие западные мыслители-экзистенциалисты беспомощно принимают отчаяние. Безысходность уже наступила, и западный мир не сможет так легко отделаться от нее. Поэтому экзистенциализм и близкие к нему течения мысли — всего лишь веяние моды. И эта мода уже начала слабеть, она вот-вот исчезнет. Сейчас экзистенциализм больше не представляет собой живое учение. Западная молодежь отвергает его, он считается старомодным: «Давайте отбросим эту бессмыслицу».
Но вредные последствия отчаяния и безнадежности, через которые прошло поколение Сартра, сказываются и на новом поколении. Молодые люди говорят: «Хорошо, тогда мы будем танцевать голыми на улицах. В конце концов, это вы сказали, что все бессмысленно. Тогда зачем носить одежду? Мы будем вступать во все виды сексуальных отношений — ведь вы же сказали, что жизнь не имеет смысла, тогда зачем же заводить семью? Мы не будем проявлять ни к кому уважение, поскольку — как вы говорите — если нет ничего сакрального, то какой смысл в уважении? И наконец, мы не будем думать о завтрашнем дне».
Студенты бросают университеты в Америке и в Европе. Когда родители просят их продолжить обучение, молодые люди отвечают: «Кто знает, наступит ли завтра? Вы говорили, что все неопределенно, а раз так, какая разница, получим мы образование или нет?» Эти молодые люди говорят: «Студенты также учились в колледжах Хиросимы, а затем упала атомная бомба и все закончилось. Зачем нам учиться, если вы, по-прежнему, будете готовить ядерные заряды, и кто знает, когда вы сбросите их на нас. Поэтому, дайте нам возможность жить! Пусть нам осталось всего несколько мгновений, но дайте нам прожить их».
Итак, на Западе цена жизни в единицах времени утратила всякое подобие стабильности. Люди живут настоящим моментом. У всех одно чувство: «Занимайся тем, что необходимо сделать прямо сейчас. Никто не знает, что случится в следующее мгновение. И вообще, как можно полагаться на будущее, если оно не несет ничего кроме смерти».
На Западе время стало синонимом смерти. У них общее значение. Реально то, что доступно сейчас. Все остальное ничего не стоит.
Не так давно один человек совершил несколько убийств, и когда на суде его спросили, зачем он это сделал, убийца ответил: «А в чем проблема? Каждому человеку рано или поздно суждено умереть, а я просто облегчил этим людям умирание. Они все равно бы умерли, а я, убивая их, доставил себе удовольствие. Что плохого в том, что я получал удовольствие?»
Когда все теряет цену, возникает ощущение того, что в убийстве нет ничего плохого.
Поколение Сартра наполнило Запад пустотой, у него не было ответов, только вопросы — и оно провозгласило эти вопросы ответами.
Если бы Арджуна победил, в его стране возникла бы такая же пустота. Но не он одержал победу; победил Кришна. Между Арджуной и Кришной шла великая борьба. Если бы некая мысль пришла Арджуне на ум, если бы он стал жертвой безумной идеи выступить в роли гуру и объявить свои вопросы ответами, а невежество мудростью, тогда возникла бы такая же ситуация, как в современном западном мире. В стране Арджуны также развился бы экзистенциализм.
Положения очень похожи за одним исключением, на Западе еше не появился свой Кришна. Но при таких условиях Кришна может родиться и в западном мире.
Следовательно, не приходится удивляться тому, что движения, подобные Обществу Сознания Кришны, привлекают внимание людей на Западе. Нет ничего удивительного в том, что молодые люди начинают бить в барабаны и распевать имя Кришны на улицах западных городов. Здесь нечему удивляться, это — совсем неслучайно.
В мире ничто не происходит случайно. Даже когда распускается цветок, за этим стоит длинная цепь причинно-следственных связей. Если по улицам Лондона бродят люди и поют «Харе Кришна», это неслучайно. Умы и сердца людей Запада испытывают глубокую боль. Арджуна уже появился, но где же Кришна? Вопрос поставлен, но где же ответы? Люди ищут ответы. Поиск ответа уже появился на свет.
Следовательно, это — правильный вопрос.
Я называю Арджуну символом человека. И источником привязанности, чувства собственности, охватившего Арджуну, также является человеческая природа.
Позвольте мне пересказать вам одно утверждение Ницше. Он говорил: «Несчастным станет тот день, когда человек откажется от желания выйти за пределы себя. Несчастным станет тот день, когда стрела, влекущая одного человека вперед другого, не ляжет на тетиву лука. Несчастным будет тот день, когда человек удовлетворится одним тем, что он человек». Человек — это не предназначение, он — лишь место для отдыха. Человека необходимо преодолеть. Сам по себе Арджуна не является предназначением; он воплощает отдых в пути.
Человеку естественно отдавать предпочтение своим близким; для него естественно со страхом относиться к убийству своих близких; ему естественно сталкиваться с дилеммой либо-либо, это или то, делать или не делать. Человек естественным образом попадает в сети беспокойства. Но естественное состояние человека необязательно оказывается конечной точкой жизни. Характерные качества человека уникальны — с ними связана тревога, боль, напряженность, нетерпеливость, страдание и безумие.
Если мы будем считать человека в его обычном состоянии критерием естественного, то окажется, что эта естественность не более естественна, чем туберкулез и рак. Боль и страдание являются необходимой составляющей туберкулеза. Если мы взглянем на человека, как на животное, то окажется, что он — продукт эволюции. Если же мы посмотрим на человека как на божественное существо, то выяснится, что он болен. Итак, со стороны животного человек является продуктом эволюции, а со стороны божества — больным.
Человек очень хорошо характеризуется словом недуг. В исконном значении этого слова скрыта неудовлетворенность, беспокойство, являющееся специфической особенностью человеческого существа. Поэтому, с точки зрения божественного, человек — это недуг, неудовлетворенность. С другой стороны, если бы животные задумались о нас, им бы никогда не пришло в голову, что мы более развиты, чем они. Возможно, им бы показалось, что люди — это животные, которые сходят с ума, которые могут потерять чувство реальности. Звери подумают так, когда увидят, что люди посещают психиатров, строят приюты для умалишенных и психбольницы, днем и ночью испытывают тревогу. Время от времени, собираясь вместе, животные будут удивляться тому, сколько раз они пытались отговорить нас, несчастных, от человеческого жребия. Звери будут думать о нас то же, что отцы о сыновьях. Но люди не послушались и теперь страдают.
Животные являются нашими предками; мы прошли по их пути. Звери, конечно же, думают, что, несмотря на их мольбы, поколение людей получилось испорченным, оно сбилось с дороги. Но они не имеют ни малейшего представления о том, какие возможности открылись перед людьми благодаря тому, что они свернули с общего пути. Теперь перед людьми открыта дверь, и они могут совершить потрясающее путешествие.
