Тереза ответила: «Помимо самой себя, я могу рассчитывать на эти три пенни и сущее: Тереза, плюс три пенни, плюс сущее».

Тогда люди спросили: «А где же сущее?»

Тереза ответила: «Это — третья сила, которую вы не видите, так как вы еще не открыли ее внутри себя».

Человек, нашедший внутри себя третью силу, немедленно обретает способность видеть целый мир. Вы лишь смотрите на дилемму, не понимая того, что тот, кто видит ее, кто знает ее, не может быть частью дилеммы, он всегда находится вне дилеммы.

Когда внутри вас борются двое и вы узнаете об этом, то неизбежно отделяетесь от них — иначе как же вы можете наблюдать за ними? Если вы ассоциируете себя с одним из двух, то противопоставите себя другому.

Но вы скажете, что имеете дело с конфликтом: ваша левая рука борется с правой. Подобную борьбу двух рук можно воспринимать как конфликт благодаря тому, что рядом с руками вы присутствуете в качестве третьей силы. Если бы вы были просто левой рукой, то на основании чего вы относились бы к борьбе с правой рукой как к внутреннему конфликту? Правая рука была бы для вас другим — и тогда, как можно было бы говорить о внутреннем конфликте?

Внутренний конфликт возможен благодаря присутствию третьей стороны — наблюдающей, сообщающей о том, что в уме разгорелся тяжелый бой. Случается, что ум говорит противоположные вещи — но кто же тогда замечает данный конфликт?

Войдите в конфликт и продолжайте узнавать, знакомиться с третьей стороной. Погружаясь в дилемму, вы, со временем, начнете узнавать третьего, очевидца. И с того момента, как вы увидите очевидца, конфликт начнет угасать. Причина конфликта в том, что этот третий остается невидимым. Как только он встает перед внутренним зрением, начинается синтез.

Поэтому не пытайтесь бежать от дилеммы, от внутреннего конфликта. Процесс внутренней борьбы является сущностным. Только пройдя через внутренний конфликт, можно достичь трансцендентного, того, что лежит за гранью дилеммы.

Вся Гита представляет собой попытку подвести Арджуну к этой третьей точке. В Гите основные усилия Кришны направлены на то, чтобы заставить Арджуну увидеть эту третью силу. Он бросает все силы на то, чтобы помочь Арджуне увидеть в себе третьего.

Этот третий одновременно внутри и снаружи каждого человека, но пока мы не увидели его внутри, невозможно разглядеть его снаружи. А с того момента, как он открылся перед внутренним взором, человек вовне видит только эту третью силу.

Ошо!

Вы описали Арджуну как символ человеческих свойств. В свете идей Сартра о том, что человек обречен на свободу, вследствие чего его одолевает тревога, нельзя ли предположить, что сама человеческая природа заставляла Арджуну дрожать при мысли об убийстве самых дорогих, близких ему людей? Не является ли протест против войны, даже если он рождается из нашей привязанности, простым проявлением человеческой природы? Более того, подобно дилемме шекспировского Гамлета «быть или не быть», страдание Арджуны можно выразить в словах «убивать или не убивать». В своей «Гита Рахасья» Тилак находит параллель между мучениями Арджуны и Гамлета. Правильно ли это?

Слова Сартра вполне можно применить к Арджуне. Кризис Арджуны имеет экзистенциальную природу.

Западные мыслители-экзистенциалисты — Сартр, Камю, Унамуно, Ясперс и Хайдеггер находились точно в таком же состоянии ума, что и Арджуна. Поэтому будьте внимательны! Кришна может родиться и на Западе, поскольку там, где появляются люди, мыслящие подобно Арджуне, велика вероятность рождения Кришны.

Весь Запад погрузился в экзистенциальный кризис. Единственной реальностью, нависшей над западным миром, является человеческое состояние беспокойства. Что делать и чего не делать — это или то? Что выбрать и от чего отказаться? Какую ценность предпочесть, а какую нет? Все стало неопределенным.

Вспомните, экзистенциализм, зародившийся на Западе, появился на свет между двумя войнами. Сартр, Камю и Унамуно появились как результат двух последних мировых войн. Эти войны породили на Западе то же состояние сознания, что и Махабхарата в Арджуне. Они перевернули все западные ценности. Теперь вопрос стоит так: «Сражаться или не сражаться?» Что может дать сражение? И ситуация оказывается схожей: «Какой смысл сражаться, если все наши люди умрут?» Перед лицом такого критического положения, как война, все ценности и правила, созданные в мирный период, оказываются под вопросом — и это совсем не удивительно. Поэтому вы задали правильный вопрос.

Сартр находится точно в таком же состоянии ума, как и Арджуна, но перед современным философом стоит иная опасность. Опасность исходит не из состояния ума Сартра. Хотя Сартр находится в том же положении, что и Арджуна, ему кажется, что он уже достиг уровня Кришны. И в этом заключается опасность. По существу, если бы Сартр, находясь в таком же состоянии, что и Арджуна. спрашивал, то все было бы хорошо; если бы он задавал вопросы, все было бы правильно. Но Сартр дает ответы, и в этом — опасность.

Опасность состоит в том, что Сартр не задает вопросов; он не спрашивает, что правильно. Вместо этого он дает ответ, что все неправильно. Сартр называет все неправильным: жизнь не представляет ценности, сущее бессмысленно.

Сартр заявляет, что в мире нет божественного, нет души, ничто не сможет пережить смерть. Все сущее погружено в анархию, все случайно и бессмысленно. Сартр дает такие ответы, и в этом состоит опасность.

Арджуна также мог давать свои ответы, но вместо этого он просто спрашивает. Если бы Арджуна отвечал, то неизбежно подверг бы себя опасностям. Но Арджуна лишь задает вопросы. И, по моему мнению, если человек, подобно Сартру, считает, что мир не имеет ценности. что реально лишь отсутствие ценности, что жизнь бессмысленна и бесцельна; если человек действительно встал на такие позиции, то нет никакого смысла также и в словах самого Сартра! В таком случае он должен просто молчать. В данной ситуации только молчание будет осмысленным. Любые разговоры бесполезны.

Но нет, Сартр не молчит. Он стремится говорить, объяснять, убеждать других в своей точке зрения — следовательно, за этим стоит некий страх. Источником страха является внутренняя неуверенность Сартра в себе, в истинности своей позиции. Возможно, объясняя свою точку зрения другим людям, Сартр желает увидеть их реакцию. Если они согласны с его положениями, если они посчитают их верными, значит, его взгляды верны. Тогда он также сможет поверить в свою правоту.

До тех пор, пока Сартр задает вопросы, он прав. Но западные мыслители-экзистенциалисты навесили на вопросы ярлыки ответов. А когда вопрос подается как ответ или как объяснение, когда ученик выступает в роли учителя, развивается кризис ценностей — что и случилось на Западе.

В западном мире все смешалось; все перевернулось вверх дном. И, кажется, нет никакого выхода из этой неразберихи. Не потому, что пути нет, путь всегда есть, но потому, что его не видно. Но если мы твердо поверим в то, что выхода нет, если объявим этот ответ единственно возможным, тогда, конечно, будет невозможно увидеть путь.

Арджуна не присоединяется к этой точке зрения. Он не перестает вопрошать: должен быть выход. «Я ищу, я спрашиваю. Пожалуйста, скажи мне». Арджуна умоляет Кришну: «Пожалуйста, скажи мне, пожалуйста, объясни мне. Я погружен в невежество, я ничего не знаю». Арджуна проявляет смирение. Невежество Арджуны смиренно. Невежество Сартра вовсе не смиренно. Его невежество весьма агрессивно, и в этом — опасность. Ничто не несет такой угрозы, как агрессивное невежество.

Но невежество часто бывает очень красноречивым. Арджуна задает вопросы. Он говорит: «Я ничего не знаю, я в сомнении, кризис поглотил меня. Пожалуйста, покажи мне путь». Он не прекращает поиски в надежде найти выход.

С моей точки зрения, Арджуна более отважен, чем Сартр. Человеку, который испытывает такое страдание, необходимо обладать огромным мужеством, чтобы продолжать поиск пути. Сартр не настолько отважен. На словах он очень смел, но в действительности ему не хватает мужества.