Шура Пляц уже бежала из деревни вместе с жителями. Я устремился к лесу вслед за ними. Впереди я увидел бегущих туда же наших летчиков, которые так и не успели в этот день уйти в Ушачскую зону. Вражеские пули все еще свистели над нами, когда мы благополучно вбежали в лес. Бой с гитлеровцами продолжался до самого вечера. Партизаны стойко оборонялись и не пустили немцев в деревню. Когда стало темнеть, немцы подобрали своих убитых и раненых и отступили. Недалеко от Взносного в поле остался только труп Зеля. В эту же ночь Заслоновский отряд ушел из Взносного в сторону деревни Рыдомль. Агапоненко, собрав своих разведчиков, приказал им запрягать лошадей, погрузить в сани железную печку, забрать с собой личные вещи, продовольствие и выехать из Взносного в сторону землянки.

Когда уже ночью мы приехали к нашей землянке, около нее ярко горел костер. При свете костра Агапоненко проверил, все ли мы собрались и нет ли среди нас раненых. Все были живы и здоровы и отделались только легким испугом. Агапоненко поблагодарил Егора Евсеева за меткую стрельбу по Зелю.

Мы установили в землянке железную печку, в ней ярко запылал огонь, и холодный воздух постепенно стал нагреваться. Двери у входа в землянку еще не было, и вместо нее мы повесили какую-то старую, промасленную плащ-палатку. От переживаний трудного дня и тепла в землянке всех нас стало клонить ко сну. Застелив нары сеном и накрывшись большим ватным одеялом, мы, согревшись, крепко уснули. Не спали только наши часовые, которые были выставлены на опушке этого небольшого леса под вековыми дубами, стоящими на южной стороне ее. Рано утром часовые разбудили нас:

— Тревога! Вставайте!

Мы выбрались из землянки, и Агапоненко тревожным голосом спросил часового:

— Что случилось?

— Немцы двигаются со стороны Взносного на ту сторону Бука.

— А что такое Бук? — спросил я.

— По-белорусски так называется болото, на котором располагается наш лагерь. Оно тянется с юга на север километров на 30, если не больше, а шириной до 5 километров.

И действительно, нам было очень хорошо видно с опушки леса, как по санной дороге в сторону Рыдомля шла большая колонна немцев и большой санный обоз следовал за ней. Немцев было не менее 500 человек. Эта дорога была примерно в километре от нашего лагеря.

— На всякий случай отойдем в глубь леса, — приказал Агапоненко.

Но немцы прошли мимо нас, не обнаружив нашего лагеря. Теперь на Буку, кроме маленькой группы разведчиков и летчиков, никаких других партизан не было. Когда тревога улеглась, Агапоненко решил побывать на вчерашнем поле боя под Взносном.

— Товарищи, — обратился он к нам, — сейчас мы поедем на то место, где вчера был бой с немцами. Посмотрим, может быть, там остались какие-нибудь трофеи и лежит ли еще там труп Зеля. Мы поедем все вместе, и летчики тоже. А ты, Володя, — обратился он ко мне, — останешься вместе с Шурой в нашем лагере. Пока мы тебе не достанем обувь, одежду и оружие, будешь у нас в лагере вместе с Шурой за повара. И пока нас нет, охраняйте наш лагерь. У Шуры есть карабин и несколько патронов. Действуйте на ваше усмотрение, а мы поехали.

Мне было очень неудобно перед своими новыми товарищами, что меня оставляют за повара в лагере, но делать было нечего, надо было подчиняться нашему командиру. Разведчики вместе с летчиками уехали из лагеря, а мы с Шурой занялись поварским делом. Уже давно был готов обед, и мы с большим нетерпением ждали своих товарищей. Шура оказалась очень любознательной девушкой и все время расспрашивала меня, кем я был до войны, где мои родные и т. д. Только вечером, когда уже стало темнеть, на санной дороге появились подводы наших разведчиков. Возбужденные этой поездкой, сильно проголодавшиеся, они прежде всего захотели есть.

— Эй, повар, что у вас есть в печи, в землянку нам мечи, — приказал, улыбнувшись мне, Агапоненко, потирая озябшие от мороза руки.

Пока разведчики, расположившись вокруг костра, с большим аппетитом поглощали партизанский бульбяной суп со свининой, мы с Шурой рассматривали привезенные трофеи. В санях лежали две винтовки, а в мешке несколько десятков патронов к ним. Кому же они достанутся, подумал я, нас остается трое, а трофейных винтовок только две.

— Коля, — обратилась Шура Пляц к командиру отряда, — ну, расскажи, что вы там увидели. Где этот Зель? Его немцы увезли или он так и валяется в снегу?

— Мы этого Зеля, который за ночь закостенел от мороза, поставили на ноги и привязали веревками к сосне. Пусть теперь стоит на «посту» и охраняет нас, — с иронией в голосе заявил Агапоненко, а потом добавил: — А в деревне мы всем сказали, чтобы его никто не трогал, так как мы его труп заминировали.

— Коля, — снова спросила Шура, — а кому достанутся эти винтовки?

— Кому, кому… — нахмурился Агапоненко. — Пока у Володи не будет оружия. Его сначала надо обуть и одеть. В деревнях есть еще попрятанное оружие, и мы найдем его. Ты, Владимир, не обижайся, — улыбнувшись, сказал он мне.

— Мы ему завтра найдем обувь и одежду, — вступил в наш разговор Егор Короткевич. — У меня есть уже на примете, у кого взять валенки.

Так и пришлось мне временно быть поваром в отряде разведчиков. Через два дня наши шесть летчиков, тепло распрощавшись с нами, уже были в пути по направлению в Ушачскую зону. Их проводником был один из разведчиков. Агапоненко с ними послал Гудкову донесение о предателе Кузенном. Все они благополучно дошли до расположения нашей бригады, где на самолете были переправлены за линию фронта. Дальнейшую их судьбу мне установить не удалось.

Теперь все разведчики, кроме меня и Шуры, каждую ночь выезжали в ближайшие деревни около Бука и вели там разведку. Гитлеровские каратели, после гибели Зеля, нас больше не беспокоили. После каждой ночной разведки, часов в пять утра, они возвращались в наш лагерь. Обычно привозили с собой хлеба, соленого сала, а иногда и самогонки. И тогда, перед тем как ложиться спать, в нашей землянке, при свете коптилки и ярко горящих дров в железной печке, начинался своеобразный ужин. По кружкам разливалась самогонка. Выпивая, закусывали хлебом с салом. И слегка захмелевшие, под звуки баяна и скрипки, мы запевали свою любимую песню:

После этого все ложились спать, и только часовые оставались стоять на посту под дубами. Нам почему-то всем очень нравилась эта песня, и по содержанию ее мы все стали считать нашу землянку и лагерь около нее как своеобразный терем, к которому «нет хода никому». Так и прозвали мы наш лагерь «теремом».

В первых числах февраля вернувшиеся из своего очередного ночного похода, наши разведчики с каким-то таинственным видом попросили меня разжечь поярче печку и приготовиться к сюрпризу. Сначала в освещенную ярко горящими дровами в печке землянку вошел Егор Короткевич и торжественно вручил мне красноармейские хлопчатобумажные брюки и подшитые валенки. Вслед за ним вошел Алексей Короткевич, который вручил мне слегка поношенную ватную красноармейскую телогрейку. Затем Евсеев Егор, сняв с моей головы старенькую летнюю кепку, бросил ее в печку, а мне нахлобучил почти на самые глаза шапку-ушанку. В довершение всего командир отряда Николай Агапоненко со смущенным видом преподнес мне карабин, у которого был разбит приклад. Сам он был исправный, правда, несколько поржавевший, но затвор и ствол внутри были хорошо смазаны ружейным маслом и находились в хорошем состоянии.

— Вот тебе, Володя, вручаем первое наше партизанское оружие. Оно, правда, не совсем хорошее, но я надеюсь, что ты его приведешь в порядок. Я помню, ты нам говорил, что в юности увлекался столярным делом, поэтому новый приклад к карабину смастеришь сам.