— Как же вы хорошо играете, друзья, — от всего сердца похвалил их я.

— Слушай, Володя, спой нам свою любимую песню, — попросил Голиков Саша, обращаясь ко мне. — Это наш «тенор», — с гордостью объяснил он разведчикам.

Я вытер кулаком слезы грусти и запел: «В далекий край товарищ улетает, за ним родные ветры вслед летят. Любимый город в синей дымке тает, знакомый дом, зеленый сад и нежный взгляд…» Хорошо ли я пел тогда, не знаю, но все с большим вниманием слушали меня. Потом мы пели все вместе под звуки баяна и скрипки знакомые нам советские и старинные русские народные песни.

Зимний короткий день подходил к концу, в доме стало совсем уж темно, когда Агапоненко объявил:

— Товарищи, у нас с вами завтра будет трудный день. В этой деревне нам долго жить не придется. Отряд бригады Заслонова скоро уходит со Взносного. Нам нужно будет в лесу сделать для себя землянку и переселиться туда. Поэтому сейчас будем отдыхать, а завтра утром поедем в лес. А теперь еще такое дело, — обратился он к нам. — Вы, товарищи летчики, как настроены: остаться в партизанах или перейти за линию фронта и там летать на своих самолетах?

Трое из нас сразу же решили остаться в партизанах. Среди них был я, Голиков Александр и еще авиамеханик Севак Евгений, а остальные шесть летчиков решили перейти линию фронта и вернуться в свои авиационные полки. Почему я решил остаться в партизанском отряде? К этому я пришел, рассуждая так: последняя моя воинская специальность парашютист-десантник. По этой специальности я обязан воевать с противником главным образом в его глубоком тылу, где я уже и нахожусь. Следовательно, мое место здесь, в партизанах.

Александр Григорьевич Голиков, хотя в нашей авиации и был штурманом самолета, но все же решил остаться здесь и заявил:

— Прежде чем вернуться в свой авиационный полк, я должен уничтожить тут хоть одного фашиста.

На другой день рано утром партизаны зашли за нами, и мы все вместе поехали в лесной массив, примыкающий к Взносному. С полчаса, а может быть и больше, мы петляли на санях по лесной дороге. Наконец, в одном из участков леса, где росли высокие сосны и дубы, наш небольшой обоз остановился.

— Вот здесь мы и сделаем себе землянку, — заявил Агапоненко.

Я осмотрелся и увидел слегка запорошенную снегом небольшую свежевыкопанную яму. В ней часть земли была уже вынута и лежала по краям. Забрав из саней ломы, лопаты, пилы и топоры, мы дружно взялись за дело. Земля была скована морозом и трудно поддавалась нам. Истощенные длительным голоданием в лагере военнопленных, мы, обливаясь потом, с огромным трудом разбивая землю ломами, настойчиво продолжали выбирать ее из ямы. Наконец, сняв верхний, замерзший слой, копать стало легче. Наша землянка строилась среди болота, на одном из лесных островов, поэтому, выкопав яму глубиной выше пояса, Агапоненко приказал:

— Глубже копать не надо, а то появится грунтовая вода.

— А как же быть дальше? — спросил кто-то из нас.

— Теперь мы сделаем над ямой шатер из сосновых бревен и сверху засыплем землей.

— Ну, теперь все ясно.

К этому времени братья Короткевичи уже повалили несколько сосен и, обрубив сучья, распиливали их на бревна. Остальные партизаны и летчики стали таскать бревна к строящейся землянке. Я тоже решил пойти по глубокому снегу за очередным бревном. Но Агапоненко, увидев, как в мою самодельную обувь засыпается снег, а я пытаюсь от этого снега освободить плохо обутую раненую ногу, сказал мне:

— Вот что, Володя, ты очень плохо обут и одет не лучше, поэтому тебе нужно заняться костром. А бревна мы перетаскаем и без тебя.

Действительно, я уже совсем промочил в самодельном сапоге свою раненую ногу, и она очень сильно замерзла, я ее почти не чувствовал. Но мне было неудобно перед своими товарищами, я хотел возразить, но Агапоненко настоял на своем.

— Смотри, ты совсем посинел от холода, — сказал Агапоненко. — Еще, чего доброго, заболеешь, а у нас нет врача. Давай-ка разводи костер, и мы тоже около него погреемся.

Натаскав сухих сучьев и наломав сухого орешника, я развел костер. Через два дня землянка была почти готова. Осталось только в ней сделать нары и поставить железную печку. Но тут произошло непредвиденное событие. Незадолго до нашего появления в отряд добровольно пришел некий бывший политрук Красной Армии Кузенный, до этого живший в Примаках. Но на первом же боевом задании он был ранен в руку и, пользуясь темнотой, сбежал обратно домой. Его жена на следующий день отвезла его в немецкий госпиталь, где он и лечился. Предателя Кузенного почти ежедневно навещал в толочинском госпитале гестаповский офицер, который интересовался всем, что видел Кузенный у партизан. По его требованию, Кузенный начертил карту расположения лагеря бригады Гудкова в лесу под Яновом. Изобразил на ней все партизанские лесные дороги, а также расположение караульных постов. Подробно рассказал о командирах и комиссарах отрядов и бригады, дал гестаповцам сведения о том, что в бригаде много партизан, которые совсем не имеют оружия, а у имеющегося оружия ограниченный запас патронов, и что в районе Бука партизан больше нет.

Но Кузенный не знал, что бригады Гудкова в лесном лагере уже нет и что во Взносном стоит хорошо вооруженный отряд заслоновцев, который пришел туда на другой день после того, как он попал к немцам в госпиталь.

Гитлеровские каратели, получив такие ценные сведения от Кузенного, приняли решение расправиться с малочисленной и слабовооруженной бригадой Гудкова. Они поручили это дело самому злостному врагу гудковцев — Рудольфу Зелю, бургомистру Белицкой волости, который сам неоднократно обращался к командованию оккупационных войск в Толочине с просьбой об организации новой карательной экспедиции против гудковцев. Зель мечтал расправиться с Гудковым, отомстить ему за гибель своей дочери, которая погибла летом 1942 года от партизанской пули.

Кто же такой Рудольф Зель? Немец Рудольф Зель до войны жил в Белоруссии в Видоках, где работал на спиртзаводе заведующим складом. Работник он был исполнительный, был тихим и ничем не приметным человеком. Но с приходом гитлеровской армии на территорию Белоруссии он сразу же был поставлен оккупантами бургомистром Белицкой волости и стал злейшим врагом всех жителей окрестных деревень. Особенно он злобствовал в этих деревнях над партизанскими семьями. И вот теперь, а это было в конце января 1943 года, гитлеровские каратели, объединив немецких солдат из Оболицкого и Белицкого гарнизонов, утром под командованием Зеля выступили в сторону Взносного, с целью разгрома партизан в лесном лагере. Гитлеровцы уже потирали свои руки в ожидании легкой победы над Гудковым и его бригадой.

В тот же день командир разведки Агапоненко решил отправить моих товарищей-летчиков, которые пожелали идти за линию фронта, в Ушачскую партизанскую зону, где находилась бригада Гудкова. Мы оставались во Взносном. Уходящие от нас товарищи готовились к походу. Я договорился с одним из них переслать мои письма родным, поэтому, выпросив у хозяйки дома тетрадные листы и карандаш, сидел в хате и писал письма своим родителям и Ире. Я очень спешил, так как до их ухода оставалось полчаса. Как раз в это время бургомистр Зель залихватски мчался на саночках в сторону Взносного впереди колонны немецких карателей и, подъезжая к деревне, на ходу стал строчить из станкового пулемета. В деревне была объявлена тревога. Заслоновцы и разведчики Агапоненко открыли по приближающемуся к деревне Зелю пулеметный огонь. Пулемет Зеля сразу замолк, а сам Зель упал в снег около дороги. Не ожидая такой негостеприимной встречи со стороны партизан, немцы бросились в сторону леса около Неклюдова, залегли там и начали вести огонь по нашей деревне. Услышав пулеметные очереди и не зная точно, что происходит, я с большой тревогой оделся и выбежал на улицу. Там в панике в сторону леса бежали местные жители. Агапоненко крикнул мне:

— Володя! Скорее вместе с Шурой уходите в лес в сторону нашей землянки! На нас напали немцы. Мы прикроем ваш отход.