— Расскажите мне об убитом, Брандон.
Он задумчиво расправляет плечи, садится поудобнее, словом, делает паузу, чтобы взвесить все «за» и «против», перед тем как открыть рот.
— Поставщик зелени Харрис ехал по дороге как раз в тот момент, когда произошел этот несчастный случай. Он погнался за Ролле. Его новенький фургон оказался намного быстрее старого кабриолета Ролле. Он обогнал Ролле и прижал его к насыпи на обочине… На всякий случай он взял из-под сиденья монтировку, чтобы иметь веский аргумент в возможной схватке с преступником. Но Харрис — тщедушный человечек в возрасте. Ролле навалился на него, вырвал монтировку и ударил со всей силы по голове… Во всяком случае, это версия, данная Ролле. Удар пришелся по затылку. Ролле, очевидно, совершил это в тот момент, когда жертва или наклонилась, или отвернулась…
— И свидетелей, конечно, никаких?
— Никаких, поскольку был уже поздний вечер и на дороге никого не было. В этом месте шоссе проходит через дубовую рощу…
Я киваю:
— Так, а дальше?
— Ролле утверждал, что нанес удар спереди. Чтобы объяснить рану на затылке, он заметил, что монтировка имеет искривленную форму…
Брандон смотрит на меня.
— Потом Ролле сел в свою машину и поехал в Лондон. Через три часа он пошел в центральный комиссариат и сдался…
— Вы проверяли, где он был между приездом в Лондон и приходом в полицию?
— Да… В кино…
— В кино?!
— Он утверждал, что был не в себе и ему хотелось посидеть одному в темноте, чтобы подумать. Он был в кинотеатре «Байрон», мы проверяли.
Я понимаю, что у меня вопросов больше нет.
— Хорошо, — говорю я, — спасибо. Я расстегиваю сутану и отдаю ее бармену. Он смотрит на нее с таким страхом, будто я протягиваю ему скальп его брата-близнеца.
— Я хотел бы оставить это у вас на хранение, — объясняю я.
Но тот знает французский не больше, чем Сан-Антонио — английский.
Брандон служит нам переводчиком.
— Что вы собираетесь делать? — спрашивает он меня.
— Пока не решил, — отвечаю я. — Немножко порыскать…
Он смотрит на меня, не зная, что сказать…
А я вспоминаю сдавленный голос из-под черного мешка на голове… Этот голос исходил как из могилы. Это был голос сильного человека, которому вдруг захотелось в самый последний миг перед смертью сказать всему миру, что он невиновен.
Да, Эммануэль Ролле был невиновен! Я могу поставить дюжину таблеток аспирина против случайно оказавшегося вакантным места президента республики, что он не убивал Харриса. В его камере с первого же взгляда я понял, что этот парень не преступник. Можете мне доверять: я узнаю невиновных, как маклер — нечистокровных скакунов.
— Брандон, — говорю я, — я очень благодарен вам за вашу любезность, которая лишний раз подтверждает, что репутация Скотленд-ярда — не пустая болтовня. С вашего позволения…
(Одновременно я думаю: «И без…»)
— … С вашего позволения я покопаюсь еще в этом деле, просто хотя бы для того, чтобы представить своему шефу какие-то конкретные детали. Словом, французская версия драмы в некотором роде…
Он, соглашаясь, кивает. И он не смотрит на меня саркастически. Если бы англичанин приехал к нам проводить подобное контррасследование, то с ним поступили бы иначе: его посчитали бы тупым педантом, обозвали бы нудной вонючкой и придурком, сующим нос не в свое дело… Но он, наоборот, соглашается. Он не оспаривает возможность, что мне удастся найти трюфели там, где он сам нашел только поганки.
— Вы не могли бы дать мне адрес девушки, с которой он был в…
— Нортхемптоне, — улыбаясь, подсказывает Брандон.
— Да, именно… А также адрес ресторанчика и раненого велосипедиста…
Он пишет данные на листке блокнота круглым и прямым типично английским почерком. Ниже записывает адрес Харриса, жертвы.
— Я вам оставлю мой номер телефона, — говорит он, — если будет нужна помощь, можете позвонить.
Мы выходим из клуба. Через плотный туман видно зарождение нового утра. Электрические фонари вяло мерцают над нашими головами.
Брандон протягивает мне пятерню.
— Я думаю, что вам надо сначала немного отдохнуть, — советует он с подчеркнутой вежливостью, — поезжайте в отель «Вуйч», скажете, что от меня. Он находится рядом со станцией «Элефант и Кастл».
— Спасибо…
Мы жмем друг другу руки, и я остаюсь один посреди молочной пелены.
Это место, доложу я вам, точно последнее на всей земле, куда бы я хотел двинуть свои стопы в случае эмиграции из Франции. Терпеть не могу туманы. Мои легкие не выносят пар. Он обволакивает и нагоняет дикую тоску.
Я переминаюсь с ноги на ногу, напрягаю в нерешительности башку: в какую сторону пойти?
Следует ли мне по совету Брандона поехать в гостиницу и подрыхнуть под одеялом или, наоборот, выйти сразу на извилистую тропу войны?
Быстро решаюсь на второй вариант действий. Спать я не хочу, а небольшая церемония, на которой только что довелось присутствовать, расщекотала мои нервы.
Я бреду по пустынным улицам. Поток машин постепенно начинает увеличиваться. Вокруг все серое и мокрое, темное и враждебное… Я чувствую себя как Мальчик с Пальчик среди дремучего леса, где злые птицы склевали зернышки проса, которыми он пометил обратный путь…
Вдруг я замечаю остановившееся такси.
— Пардон, патрон, — говорю я.
Худой водила с головой облысевшего кондора смотрит на меня, как на марсианина.
До меня доходит, что я обращаюсь к бритишу на неизвестном ему языке.
— Я не говорю по-французски, — бормочет он на французском языке с таким акцентом, будто только что вышел от стоматолога и ему забыли вынуть килограмм ваты изо рта.
— А я, I not speak English, понял, ростбиф? — заявляю я.
Это ему доставляет удовольствие. Он смеется, будто кряхтит, сидя на горшке.
Я приставляю руку к тыкве, секунду соображаю и выдаю:
— Я go Нортхемптон.
Как говорит один мой приятель: «Я — полуглот».
Шофер бросает в мою сторону фразу, значения которой я не понимаю, и подает мне знак садиться.
Я бы удивился, если бы он довез меня до нужного города, но тем не менее он провезет меня хоть какую-то часть пути.
Через десять минут он останавливает тачку рядом со зданием, которое своим видом напоминает скорее общественный туалет, чем вокзал.
— Нортхемптон! — докладывает водила. Тут уж только кретин бы не понял! Я даю ему бумажку в один фунт, а он мне сдачу.
— Мерси, — говорю я ему и рву на вокзал.
К тому времени, когда я приезжаю в Нортхемптон, утро уже заканчивается. Тумана нет — очевидно, он навсегда прописался в районе Лондона.
Вы, наверное, скажете, что я вру, но я вас уверяю, что в разрывах облаков проглядывает солнце…
* * *
Я замечаю полицейского в яйцевидной каске и спрашиваю, где находится отель «Коронованный лев». Он мне тут же показывает, поскольку это в двух шагах на крошечной площади, вымощенной очень ровными плитами.
Город построен из красного кирпича, и, не знаю почему, я вспоминаю Тулузу.
Я вхожу в дверь гостиницы. Две ступеньки ведут вниз. Элемент кокетливой и изысканной старины. Пахнет воском и каустической содой для чистки меди. Пахнет также пивом.
Хозяин с пузцом и физиономией густосвекольного цвета сидит в глубине низкой приемной. Он ощипывает гуся.
Он что-то говорит мне, очевидно приветствует, через облако пуха.
— Вы говорите по-французски? — спрашиваю я.
Он отрицательно трясет головой.
Ну вот, приехали. Интересное будет расследование, если я не знаю местного языка.
У меня, похоже, настолько очумелая рожа, что он вдруг понимает и начинает кричать куда-то в глубину заведения:
— Мэри! Мэри!
Появляется рыжая девушка с замкнутым лицом.
Хозяин указывает ей на меня, объясняя, что вот, мол, приехал артист — ни черта не рубит на языке Шекспира.
— Что вы хотите? — спрашивает она меня. Ее французский вполне сносен.
— Значит, — включаюсь я, соображая, как сказать проще, — я из парижской полиции.
