И ХОЛОДНО, СТРАННИЧЕК, И ГОЛОДНО
Лошадей, приведенных с Сеймчана, сразу же забили и стали раздавать мясо. Лошади, как говорят якуты, были сухие, в обеих — пудов двадцать со всеми потрохами, а на прииске — сорок один человек. Получилось по восемнадцать фунтов на едока.
С распределением — целое горе. В первую голову явились со своими претензиями хабаровцы: они считали, что раз Союззолото направило их сюда, то и кормить должно. Вслед за ними набросились на Юрия Александровича и «турки», и «волки»:
— Почему трех остальных лошадей не привели?
— Сожрали их там?
— Мы тут собак ели, а они там конину кушали!
— Благородные!
Оглобин отвечать был не намерен и, слова не сказав, ушел в свою халупу. С Сафейки спрашивать нечего. Юрий Александрович кратко и решительно, тоном, не допускающим никаких возражений, отчеканил:
— Лошадей оставили для предстоящих работ.
— К черту ваши работы!
— И без работы подыхаем, кобыла — ваша мать!
— Не подохнете. А кобыла — ваша мать! — зло и с обидой отгрызнулся Юрий Александрович. — Встретили, называется, спасибо сказали.
Билибин, круто повернувшись, пошел вслед за Оглобиным, там свалился и спал всю остальную часть дня, всю ночь и на следующий день. Спали и Филипп Диомидович, и Сафейка.
Отоспавшись, Юрий Александрович сразу же пошел в баню — вместе с ним и Раковский. Банька тесная, на двоих, но нажарил ее Сологуб от всей души: от камней такой пар валил, что друг друга не видели, отчаянно работая кедровыми вениками. Парились долго: и сидели, и лежали, и выбегали на шестидесятиградусный мороз, катались по колючему снегу и снова парились.
— Пивка бы ленинградского! — вздыхал Юрий Александрович.
— Да и кваску бы неплохо, — вторил Раковский, — с изюмчиком!
Парясь, рассказывал Юрий Александрович о поездке в Сеймчан, о его жителях, о какой-то старухе:
— Фамилия ее Жукова. Зовут Анастасия Тропимна.
— Трофимовна, — уточнил Сергей. — Якуты ни «в», ни «ф» не выговаривают. Помните, Макар Захарович даже свою фамилию написал «Медоп»?
Но Юрий Александрович почему-то упорно произносил:
— Тропимна. Родилась Анастасия Тропимна Жукова точно сама не помнит когда, но более ста лет назад, во времена Александра Первого. Современница Александра Сергеевича Пушкина! Вот кто такая Анастасия Тропимна!
Раковский хотел вставить, что среди якутов такие долгожители не редкость, что сам Юрий Александрович в Гадле видел такого же древнего старика Кылланаха, который якобы еще Чернышевского сопровождал в ссылку. Но Кылланах, видимо, не произвел на Билибина такого сильного впечатления, как Анастасия Тропимна, да и говорил о ней Юрий Александрович с такой щемящей грустью, что Сергей; воздержался от своих замечаний, но все-таки с ехидцей спросил:
— Но Пушкина-то она наверняка не помнит?
Юрий Александрович будто не слышал, продолжал:
— Более ста лет прожила Анастасия Тропимна Жукова и, подумать только, за всю свою долгую жизнь ни разу не видела в глаза хлеб. Какой он, хлеб-то? Не знает. Просила меня, как бога, прислать хотя бы кусочек, чтоб хоть перед смертью попробовать… Как только придет наш транспорт, обязательно пошлем печеный хлеб. Сам поеду, сам повезу. Хорошо бы, к рождеству подошли. На старое рождество Елисей Иванович назначил в Сеймчане собрание всех живущих в окрестностях якутов. Он как раз перед нашим прибытием уехал из Сеймчана в Таскан. В Оротук, видимо, не поедет, вернется и — к нам. Затем — снова в Сеймчан. Мотается, старается товарищ Владимиров, представитель Якутского ЦИКа, беспокоится… И на собрании будут говорить, как нам помочь. Вот бы к этому собранию и подвести кое-что Анастасии Тропимне и всем другим сеймчанским якутам. Но почему наши не едут? Неужели все еще в Оле сидят?.. Как бы не пришлось снова в Сеймчан за остальными лошадьми топать…
До первого жителя Сеймчана километров шестьдесят. Их мы, утопая в снегу, прошли за четыре дня. А до самого дальнего, наверное, девяносто, а может, и сто — как ходить… Юрта от юрты — за версту. Юрт немного, а за неделю не обойдешь. Юрты все неуютные, холодные, бедные…
А она, Анастасия Тропимна, хорошо помнит купца Калинкина и его супругу. Знала его, когда он еще казаком служил. И всех, кого видела на своем веку, хорошо помнит. Память у нее хорошая! Если бы Пушкина видела, и его бы помнила! Кстати, Розенфельда, который видел Гореловские жилы, она тоже знала. Из себя, говорит, невзрачный, но добрый, обо всем ее расспрашивал и все в книжку записывал, а вот где он ходил и где Гореловские жилы, Анастасия Тропимна не знает, и никто в Сеймчане не знает. Сафейка один знает, где ходил Розенфельд, но тот аллахом божится, что не видел никаких Гореловских жил. Верю я ему…
— Софрон Иванович — честный мужик, — с жаром поддержал Сергей. — Зря мы о нем при первой встрече-то плохо подумали…
— Человека хорошо узнаешь, когда с ним пуд соли съешь. А вот Анастасия Тропимна сразу Сафейку узнала и встретила как старого друга. Поцеловались даже по-стариковски. Хорошая память у ней, а вот полковника Попова не помнит!
— Какого полковника?
— В сельсовете дали нам еще одну, такую же любопытную, как записка Розенфельда, бумажку. Какой-то полковник Попов, а о нем в Сеймчане никто ничего не слышал, и как попала бумажка в церковь — никто не ведает… Словом, история эта покрыта мраком и в самой бумажке сплошной туман. Пишет этот полковник, что где-то в притоках реки Колымы он открыл золото. Точное местоположение, как и Розенфельд, конечно, не указывает, но дает возможность гадать: какой-то левый приток Колымы впадает в нее близ Среднеколымска. Вон куда махнул…
— А может, Верхнеколымска? — заинтересовался Сергей.
— Нет, пишет: Среднеколымска. А вершина этого притока подходит к вершинам речек Сеймчан и Таскан…
— Ну, конечно, Верхнеколымск! Описка у него!
— А там, где золото нашел, есть недалеко и месторождение слюды и еще — какой-то необычайный водопад. В общем приходи и мой золото. У одного — зигзагообразные молнии, у другого — необычайный водопад… Морочат нам головы все эти розенфельды и полковники, а мы цепляемся за их штаны. Ученые… Ну-ка, Сергей Дмитриевич, хлестани меня, ученого, веничком! А я — тебя! Как тут Поликарпов-то себя чувствует? Молчит, говоришь? Переживает, значит? Базу нашу, наверно, придется менять, нечего делать в долине Безымянного.
Они похлестались, пожарились, повалялись в снегу и снова парились.
Билибин продолжал:
— А еще я видел в Сеймчане столб. Анастасия Тропимна, говоря о Калинкине, вспомнила про столб и взялась нам его показать, как достопримечательность Сеймчана. Усадили мы ее на коня, сами пошли пешком. Верст пятнадцать шли. И увидели: на высоком берегу Колымы торчит саженный толстый столб из лиственницы. А на столбе глубоко и красиво, этакой вязью вырезано:
«Ольско-Колымский путь открыт в 1893 году Калинкиным Петром Николаевичем и его женой Анисией Матвеевной. Сей столб поставлен в 1903 году».
Вот как увековечил себя бывший казак Петька Калинкин, и бабу свою не забыл. А прежде, говорят, неграмотный был, расписаться не мог. А мы, весьма грамотные, на Безымянном никакой памяти о себе…
— Так мы здесь ничего и не открыли, — усмехнулся Сергей.
— Мы тут Золотую Колыму начали открывать! А еще запомни, Сергей Дмитриевич, в заслугу геологов ставятся не только открытия. Убедительно доказать, что, к примеру, на Безымянном нет золота — это тоже очень важно. Геолог не имеет права даже из самых добрых побуждений обманываться и других обманывать: его ошибки в расчетах дорого обходятся. Но мы на Безымянном сделали все, что могли, и честно. Заявку Поликарпова проверили, задание Союззолота выполнили. Совесть наша чиста, и мы с полным правом можем доложить об этом и Лежаве-Мюрату и самому Серебровскому. А память о нашей первой базе все же надо оставить.
После бани Сергей записал:
«16 декабря 1928 г.
Утром перевесили мясо. Всего в двух лошадях оказалось 21 пуд плюс еще три пуда потроха, переведенные на вес мяса. Исключая первую артель, которая взяла себе лишь 1 пуд 7 фунтов, выдали всем из расчета 20 фунтов на человека. Себе пока взяли из этого мяса 4 пуда 28 фунтов. Остатки распределим завтра.
Ходили с Ю. А. в баню первой артели».
