Самое лучшее – съездить самому в штаб армии. Там я узнаю точно, что планируется.

На дорогах необычайно сильное движение. На предельной скорости проносятся автомашины. Один связной-мотоциклист за другим. Не сбавляют газ даже на поворотах, пусть каждый знает: дело не терпит!

Далеко окрест видно пламя. Пожары, большие и малые, полыхают в непосредственной близи, и сзади, и вдали, там, где Питомник, горит и в районе Городища. Облака дыма далеко видны в безгранично простирающейся степи. Множество этих огней напоминает костры на осенних полях после уборки картофеля или же заставляет думать, что военные действия закончились. Еще вчера все остерегались неосторожным дымком выдать расположение своего блиндажа, боясь, что пять минут спустя будет произведен огневой налет.

У Татарского вала натыкаюсь на первый очаг пожара. Интендант, скрестив руки на груди, совершенно спокойно стоит перед горящим дизельным грузовиком На машине мундиры, брюки, шинели, также полушубки и всевозможное зимнее обмундирование. Именно то, чего мы ждем уже многие недели. Здесь это предается огню, а сам интендант стоит и смотрит, словно Наполеон на пожар Москвы. На свои естественно возбужденный вопрос, что здесь происходит, получаю поучающий ответ:

– Приказ командира дивизии, господин капитан. Мы пробиваемся. Все лишнее приказано сжечь.

Интересно. Здесь уже готовятся к выступлению, а мы даже ничего не знаем об этом плане. «Все лишнее» – так ведь он сказал. Но при всем желании считать зимнее обмундирование и автомашины лишним я не могу. Впрочем, все это меня не касается, я не имею права вмешиваться, а тем более запретить. Если и там, где бушует огонь, поступают так же, значит, наносят ущерб, исчисляемый многими миллионами марок. Но и это еще не самое худшее. Откуда мы при царящей у нас нехватке горючего восполним этот ущерб? А как мало горючего в Германии, я увидел только во время последнего отпуска.

Итак, передо мной огонь пожирает гору обмундирования. А совсем рядом куча солдат в поте лица своего сталкивает в овраг грузовики. Вот покатился первый, вот он перевернулся, грохот, летят обломки. Так, слава богу, еще одной автомашиной меньше! За ним следуют остальные пять. У инженера, стоящего рядом, лицо, как у человека, который хоронит свою жену. По высочайшему приказу он делает себя безработным. Но приказ – это приказ! Его не обсуждают, а выполняют. Недаром в вермахте существует поговорка: «Размер моего жалованья не позволяет мне иметь собственное мнение». Это говорится в шутку. Но это больше чем шутка.

Увиденное неподалеку от Гумрака глубоко ранит меня. Батарея составила свои четыре орудия в тесный круг, стволами наружу. Несколько секунд – и их больше нет. Взрыв поглотил их. Вот валяется колесо от передка, вот замок, но у армии стало четырьмя пушками меньше.

Тони говорит:

– Они все свихнулись, сами себя начали приканчивать. Мы ждали все эти вещи до последнего момента, а они творят это свинство. Хотел бы я знать, для чего все это делается. И сколько все это стоит! Завтра им самим станет жалко, готов спорить. Если бы только знали на родине…

Жажда уничтожения неистовствует. Так-то выглядит все это в армии, которая до сих пор побеждала. Весть об окружении выбила ее из седла. Уничтожать все, в чем мы нуждаемся! Жечь папки с документами, все делопроизводство, уничтожать запасы обмундирования и продовольствия, технику, горючее, бочки бензина, оружие! Взлетают на воздух боеприпасы. Все пылает, шипит, грохочет, детонирует, гремит так, что это кажется делом рук умалишенных. А они еще взирают на происходящее с удовлетворением: выполнили приказанное. Ну, а завтра будет видно! Мы окружены, это знают все, теперь надо прорываться, а потому прочь все лишнее и стройся в походную колонну! Кое-кто погибнет. Ладно, этого не избежать. Но потом мы вырвемся, вырвемся наконец из этого, будь он трижды проклят, Сталинграда! Разве это не причина радоваться? Каждый, кто пережил этот шабаш ведьм на Волге, поймет это. Даже тот, кто пробыл здесь один-единственный день!

Командование армии после своего бегства из Голубинки и Голубинского расположилось в овраге между Гумраком и Питомником. Оборудование командного пункта еще не закончилось: аппарат штаба слишком велик. Правда, массу вещей и целые кипы документов пришлось бросить на Дону, потому что времени на сборы не хватило. Но и оставшегося штабного имущества еще достаточно много. Штаб армии – это вам не ротная канцелярия. Здесь полным-полно высших и старших офицеров, генштабистов, начальников управлений и отделов и всяких специалистов. И каждому обязательно нужен свой собственный блиндаж, каждому нужно место и для себя, и для своих писарей. Надо проложить линии связи, обеспечить всех телефонами. На все это нужно время. Поэтому совсем не поражает, что в штабе армии я нахожу невообразимую неразбериху. Подняв воротники шинелей, ходят по снегу туда-сюда офицеры, оживленно разговаривая между собой и жестикулируя, в то время как в наспех отрытые землянки втаскивают ящики и мебель. Уже стучат первые пишущие машинки. В новых блиндажах опять бурно течет штабная жизнь. Сквозь приоткрытые двери и оконные дыры доносятся голоса Можно уловить обрывки слов, отдельные несвязанные фразы:

– И добавьте: «Немедленно!»

– Кресло ставьте в тот угол!

– Соединить меня с 8-м корпусом!

– Сейчас же выслать связного-мотоциклиста!

– Вычеркните слово «может», поставьте «обязано

– Куда делся приказ начупра вооружений ОКХ^

– Начальник уже у себя?

– Пишите побыстрее, Краузе!

– Дайте прикурить!

– Срочно необходимо донесение о некомплекте!

– Двенадцать копий, ясно?

– Да это же безумие! От кого исходит приказ?

Неразбериха усиливается еще и тем, что каждую минуту подкатывают автомашины и прибывшие начинают разыскивать нужных им офицеров штаба. Во всем ощущается огромная нервозность. Теперь, господа, вам нужны железные нервы! Ведь от вас зависит все, наша судьба. Подумайте о том, что вам доверена целая армия! С вашей помощью она еще на что-нибудь способна, если только вы захотите. Целая армия и даже больше, господа!

Выясняю, где расположился начальник инженерной службы армии. Где-то в стороне.

В только что оборудованном блиндаже меня приветствует обер-лейтенант Фрикке, его адъютант – молодой офицер со свежим лицом, соломенно-желтыми волосами и дружелюбно глядящими из-под светлых роговых очков глазами. Знаю его еще с лета. Полковника Зелле не видать.

– Господину капитану сегодня не повезло. Моего начальника нет. Он где-то по ту сторону котла.

Этого мне только не хватало! Ведь именно от него я хотел узнать, что происходит. Но Фрикке чертовски хорошо информирован.

Первое, что я узнаю: 11-й армейский корпус выходит из излучины Дона на восток. Генерал Хубе со своим 14-м танковым корпусом должен сдерживать натиск противника до тех пор, пока последние части не перейдут через Дон. Пока все шло по плану.

– Будем надеяться, что в последний момент при переходе через Дон нам не придется снова наблюдать тот же спектакль, что недавно у Калача, – говорит Фрикке.

– У Калача? А что там произошло?

– Дикая история. Сначала там командовал комендант города, потом прислали высшего офицера полевой жандармерии, а затем удерживать город было поручено полковнику из штаба армии. Но трем медведям в одной берлоге не ужиться. Ни один не желал уступать другому. А тем временем первые Т-34 уже достигли западного берега Дона и подошли к мосту.

Экипажи танков вылезли из своих машин, поговорили с местными жителями на том берегу Дона и отбыли. По ним не сделали ни одного выстрела: три командира все никак не могли договориться, кто из них старший. Командирам частей приходилось действовать на свой страх и риск. Но о мосте не позаботился никто. Там браво стояли несколько дозоров, которые лишь наблюдали за происходящим. Ждать им пришлось недолго. Ночью на мост въехало с зажженными фарами несколько грузовиков немецкого типа, а за ними – пять танков. Ясное дело, их пропустили безо всяких. На середине моста из грузовиков выпрыгивают солдаты – 60 русских автоматчиков – и без затруднений захватывают переправу. И все это через несколько часов после визита русских танков, которые смогли убедиться, что на противоположном берегу немецких войск больше нет. А не захвати русские мост, вся армия смогла бы получить передышку, так как лед, покрывший Дон, был слишком тонок, чтобы выдержать танки.